6
В письме к Некрасову от 5 ноября 1856 года Чернышевский выразил убеждение, что Некрасову суждено «быть в поэзии создателем совершенно нового периода».32 Быть «создателем нового периода» под силу только художнику-новатору. В 1855—1856 годах Некрасов взял в свое ведение один из важнейших отделов «Современника» — «Заметки о журналах» — и вел его почти целый год. «Заметки о журналах» — это ряд критических фельетонов, выявляющих отношение журнала к явлениям литературной современности.
«Заметки о журналах» представляют собой последний этап деятельности Некрасова как критика. Свыше пятнадцати лет — с 1841 по 1856 год — выступал Некрасов на критической арене. Его первые опыты в этом направлении носят еще несколько бледный, ученический характер, но, вообще говоря, рост Некрасова как критика совершается очень быстрыми темпами. Знакомство Некрасова с Белинским явилось результатом близости их критических оценок. Об этом Некрасов говорит в своей автобиографии: «Отзывы мои о книгах обратили внимание Белинского, мысли наши в отзывах отличались замечательным сходством, хотя мои заметки в газете по времени часто предшествовали отзывам Белинского в журнале. Я сблизился с Белинским».33
Уже на ранних этапах своей критической деятельности Некрасов ратует за содержательность и идейность художественных произведений, за их естественность и близость к действительности. А потому вполне естественно, что он восставал против вульгарного эпигонского романтизма (рецензии на «Сто русских литераторов», 1841; «Очерки русских нравов» Ф. Булгарина, 1843; «Казаки» А. Кузьмина, 1843, и т. д.) и вел последовательную борьбу за гоголевское направление (фельетон «Литературные новости», 1844; рецензии на первую часть «Физиологии Петербурга», 1845; роман В. А. Соллогуба «Тарантас», 1845; первые два выпуска «Музея современной иностранной литературы», 1847; комедию И. С. Тургенева «Холостяк», 1849, и т. д.). Своими критическими статьями Некрасов включался в борьбу с крепостничеством.
Борьба же с крепостным правом неизбежно приводила передовых людей того времени к борьбе с главной опорой крепостничества — самодержавием.
Таким образом, уже в середине 40-х годов Некрасов примкнул к революционно-демократическому крылу русской общественности, в основе взглядов которого лежало чувство патриотизма. Вот почему особого внимания заслуживают следующие проникновенные слова Некрасова из «Заметок о журналах за сентябрь 1855 года»: «Любовь к отечеству заключается прежде всего в глубоком, страстном и небесплодном желании ему добра и просвещения, в готовности нести ему на алтарь достояние и самую жизнь; и горячем сочувствии ко всему хорошему в нем и в благородном негодовании против того, что замедляет путь к совершенствованию...» (IX, 313).
При таком взгляде на патриотизм естественно, что Некрасов пришел к убеждению, что литература только тогда сможет достойно послужить родине, когда поставит своей целью воспитательное воздействие на общество. Он не устает твердить, обращаясь к современным ему писателям: «Учите нас быть лучшими, чем мы есть; укореняйте в нас уважение к доброму и прекрасному, не потворствуйте вторгающейся в общество апатии к явлениям сомнительным или и вовсе презренным, но обнажайте и преследуйте подобные явления во имя правды, совести и человеческого достоинства; растолковывайте нам наши обязанности человеческие и гражданские, — мы еще так смутно их понимаем...» («Заметки о журналах за июль месяц 1855 года», IX, 291). Предъявляя подобные требования к литературе, Некрасов не мог не возлагать на пишущих большой и серьезной ответственности. В «Заметках о журналах за март 1856 года» читаем: «...только тот из писателей имеет право на симпатию и уважение читателя, кто шевелит его сердце, пробуждает негодование ко всему низкому и презренному, кто касается серьезных общественных вопросов, в ком энергия, мысль и правда идут дружно рука об руку» (IX, 396).
Правда — одно из важнейших требований, предъявляемых Некрасовым искусству, и восторг, с которым он приветствовал литературные дебюты Л. Толстого, в основном объясняется тем, что в нем он увидел одного из величайших представителей «правды». По поводу рассказа «Севастополь в августе 1855 года» Некрасов писал в «Заметках о журналах за декабрь 1855 и январь 1856 года»: «Достоинства повести первоклассные: меткая, своеобразная наблюдательность, глубокое проникновение в сущность вещей и характеров, строгая, ни перед чем не отступающая правда...» (IX, 372—373). А несколько позже, в одном из писем к Л. Толстому (от 2 сентября 1855 года), Некрасов твердо заявлял: «Не хочу говорить, как высоко я ставлю эту статью и вообще направление Вашего таланта и то, чем он вообще силен и нов. Это именно то, что нужно теперь русскому обществу: правда — правда, которой со смертию Гоголя так мало осталось в русской литературе» (X, 240—241).
Подобное отношение Некрасова к Гоголю определило его отношение к борьбе сторонников так называемого «пушкинского» и «гоголевского» направлений. В одном из писем (от 16 сентября 1855 года) к В. П. Боткину он пишет: «... прочел я, что пишет тебе Дружинин о Гоголе и его последователях, и нахожу, что Дружинин просто врет и врет безнадежно, так что и говорить с ним о подобных вещах бесполезно... Мне кажется, в этом деле верна одна только теория: люби истину бескорыстно и страстно, больше всего и, между прочим, больше самого себя, и служи ей, тогда всё выйдет ладно: станешь ли служить искусству — послужишь и обществу, и наоборот, станешь служить обществу — послужишь и искусству...» (X, 247). Некрасов очень хорошо понимал, что это якобы «пушкинское» направление представляет собой не что иное, как фальсификацию, ибо то, что пропагандировал Дружинин под ярлыком «пушкинского» направления, до крайности уродовало и искажало облик великого поэта, низводя его до уровня сторонника «чистого искусства», «искусства для искусства», каковым Пушкин никогда не был. К этой теории же Некрасов относился глубоко отрицательно. «Нет науки для науки, — писал он в «Заметках о журналах за июль месяц 1855 года», — нет искусства для искусства, — все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека, для его обогащения знанием и материальными удобствами жизни...» (IX, 296).
Ни в малой мере не считая Пушкина сторонником «искусства для искусства», Некрасов говорит о нем в «Заметках о журналах за ноябрь 1855 года» с таким восторгом и любовью, что становится ясным, что никогда он не уступит его эстетам дружининского типа.
В спорах о «пушкинском» и «гоголевском» направлениях, о теории «чистого искусства» Некрасов занимал позицию, очень близкую к той, которую занимал Чернышевский. Вообще, если в 40-е годы эстетические взгляды Некрасова формировались под явным и непосредственным влиянием Белинского, то в 50-е годы на них известное действие оказал автор «Эстетических отношений искусства к действительности». Однако уже в 40-е годы, находясь под несомненным влиянием Белинского, Некрасов никогда не был простым его подражателем: он творчески усваивал и творчески перерабатывал его идеи. В 50-е годы, сблизившись с Чернышевским, Некрасов был уже человеком со сложившимся мировоззрением, и Чернышевский это очень хорошо понимал. С полной искренностью, хотя, быть может, и несколько перегибая палку в одну сторону, он писал Некрасову 24 сентября 1856 года: «...Вам... критика вовсе не нужна: я не знаю, какие ошибочные убеждения нужно было бы Вам исправлять в себе».34 Было бы, однако, опрометчиво отрицать возможность известного влияния Чернышевского на Некрасова.
«Заметки о журналах» и стихотворные декларации Некрасова позволяют утверждать, что его эстетическая мысль стояла на высоком теоретическом уровне. К этому же выводу приводит и еще сравнительно ранняя статья «Русские второстепенные поэты» («Современник», 1850, № 1), в которой Некрасов впервые в русской критике заговорил о Тютчеве, как о «первостепенном поэтическом таланте» и утвердил за ним почетное место в истории русской поэзии.
Примечания
32 Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. XIV, стр. 323.
33 «Литературное наследство», кн. 49—50, стр. 164.
34 Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений, т. XIV, стр. 316.