Николай Некрасов: Зонтиков Н. А.: Н. А. Некрасов и Костромской край - страницы истории. "Иных времен, иных картин провижу я начало…"

«Иных времен, иных картин провижу я начало…»:

Прерванное нападением Германии претворение в жизнь плана создания «Большой Волги» продолжилось после войны. В начале 50-х годов возле г. Городец в Горьковской (Нижегородской) области началось строительство Горьковской ГЭС. После её вступления в строй уровень волжской воды выше Городца должен был существенно повыситься, в связи с чем ряд территорий на Верхней Волге должен был уйти под воду.

Строительство Горьковской ГЭС обрекло на затопление и значительную часть низинного Костромского Заречья, где предполагалось создание водохранилища. Под воду должны были уйти почти все селения Костромского района, связанные с именем Некрасова. В принципе, от затопления наверняка можно было спасти хотя бы Вёжи, если бы в этом месте защитная дамба прошла на один километр западнее, и Вёжи оказались под её укрытием. Думается, что если бы к началу 50-х годов Вёжи были широко известны как родина дедушки Мазая, то, учитывая официальный культ Некрасова, её, возможно, удалось бы спасти от гибели. Безусловно, доля вины за гибель Вежей лежит на некрасоведах, историках, краеведах – в первую очередь, костромских. В их оправдание нельзя не напомнить, что в период «великого перелома» костромское краеведение, как и везде, было разгромлено, и судьба многих знатоков нашего края сложилась трагично (вспомним хотя бы Н. Н. Виноградова).

С начала 50-х годов в Зарецком крае началась работа по переселению жителей. Всеми работами по созданию водохранилища ведала специально созданная организация – Гидрострой, управление которого разместилось на окраине Костромы, в Трудовой (Ипатьевской) слободе. Как первые вестники беды, летом 1953 года в окрестностях Вежей появились земснаряды, начавшие намыв защитной дамбы, которая должна была разделить Заречье на затопляемую и незатопляемую зоны. «Летом 1953 г. из реки Узоксы в озеро Великое вошёл первый земснаряд и, опустив свой десятиметровый хобот, приступил к намыву дамбы. Чуть позднее земснаряд вошёл в озеро Каменик, а следующей весной опустил свой хобот и третий, напротив Вежей»⁷⁴¹.

В 1953 году в зарецких сёлах и деревнях начался снос и разборка строений. Многие деревянные дома разбирались на перевоз. Каменные дома разбирались на кирпич, в их числе был разобран и Мазайхин дом в Вёжах.

На отводимой под затопление территории находилось несколько действующих храмов: в Куникове, Мискове и Жарках. 4 марта 1953 года Костромской облисполком принял решение о закрытии и сносе храмов в этих селах⁷⁴². Уцелевшие во времена массового закрытия конца 30-х годов храмы в Куникове, Мискове и Жарках были закрыты, вскоре началось их разрушение.

В 1954 году из Успенской церкви в Мискове Костромская епархия вывезла в Кострому часть прекрасного позолоченного иконостаса первой четверти XIX века. По-барочному витые колонны и царские врата из мисковской церкви были установлены в центральном и в обоих предельных иконостасах храма Иоанна Златоуста на Лавровской улице – тогдашнего кафедрального собора – сменив его более скромные царские врата и колонны иконостаса конца XIX века⁷⁴³. Б. К. Меньков вспоминает, как разрушали четырехярусную мисковскую колокольню: «Поддолбили сначала один каменный столб, подложили под него бревна, потом также второй. Зацепили тросом за верх колокольни и стали трактором тянуть. Колокольня наклонилась почти до земли, но не упала. Когда ослабили трос, колокольня выпрямилась. Тогда пригнали еще трактор и стали тянуть за трос двумя тракторами, только тогда колокольня рухнула»⁷⁴⁴.

Закрыт был и храм в Жарках. Большую часть его икон и утвари верующие увезли в г. Горький (Нижний Новгород) в Успенскую старообрядческую церковь⁷⁴⁵. Однако сам храм остался полуразрушенным, была разобрана только его высокая колокольня.

Преображенский храм в Спасе решили перевезти в Кострому. Весной 1955 года его разобрали по бревну и в нескольких плотах перевезли водным путем, каким издавна добирались до Костромы местные жители – по Идоломке, Соти, Великому озеру, Узоксе и реке Костроме. Доставленные бревна были сложены во дворе Нового города Ипатьевского монастыря. В декабре 1955 года под руководством архитектора Б. В. Гнедовского началась сборка храма, ведшаяся одновременно с его реставрацией. В 1956 году реставрированный храм на 24 дубовых сваях поднялся во дворе Нового города Ипатия. Он стал первой ласточкой музея деревянного зодчества, который вначале создавался на территории примыкающей к монастырю Трудовой (Ипатьевской) слободы, а позднее – в районе бывшей Стрелки, у впадения в Волгу реки Костромы⁷⁴⁶.

Тогда же в Ипатьевский монастырь были перевезены четыре топившиеся «по-черному» бани на сваях из Жарков.

Около двадцати лет бани стояли неподалеку от Преображенского храма, а в 70-е годы их перенесли из стен монастыря в район бывшей Стрелки.

В 1952-1956 гг. из затопляемой зоны Заречья происходило выселение населения. Жителей Вежей было решено переселить в южную часть Костромского района, в деревни Каримово и Клюшниково. Туда переселилось 52 хозяйства⁷⁴⁹ (в частности, в Клюшниково переехал и правнук И. С. Мазайхина, С. В. Мазайхин)⁷⁵⁰. Члены двух хозяйств перебрались в Кострому, шести – в Ярославскую область⁷⁵¹. Часть вежан и ведеркинцев смогла перебраться в Спас, куда из Вежей и Ведёрок, было перевезено два десятка деревянных домов, образовавших здесь особую улицу. Помимо Каримова, Клюшникова и Костромы жители Вежей и Ведёрок переезжали в ближние и дальние селения района: Стрельниково, Шунгу, Некрасово, Чернопенье, Гомониху⁷⁵². «Имущество, скот, дрова, сено из Ведёрок весной 1954 г., – пишет Л. П. Пискунов, – переправляли водой на большой барже до Чернопенья (…). Когда эта баржа проплывала мимо Вежей, картина была удручающая: скирды сена, коровы, овцы, поленницы дров, люди, телеги… Вежане, кто был на берегу, со слезами махали им руками и платками, кричали, прощались. Картина напоминала уход белой армии Врангеля из Крыма»⁷⁵³.

Жители северной части затопляемой зоны переселялись в другие селения района: мисковцы – в д. Шувалово, куниковцы – д. Молоково (ныне слилась с Сущевым), жарковцы – в д. Кирово. Однако часть населения из затопляемой зоны была отправлена далеко за пределы родного края. В 1945 году в состав СССР вошла часть Восточной Пруссии и её столица Кёнигсберг, переименованная в честь М. И. Калинина в г. Калининград. Всё немецкое население из Калининградской области было выселено, и взамен она заселялась переселенцами из внутренних районов страны. Часть жителей из затопляемой зоны Заречья было решено переселить в Калининградскую область. В соответствии с постановлением Совета Министров СССР и Костромского облисполкома, 30 января 1952 г. Костромской райисполком принял решение о переселении в самую западную советскую область 200 семей из мисковского колхоза «Красная волна»⁷⁵⁴. Мисковцы уезжали в Калининградскую область в марте 1952 г. «С тяжелой тоской, – пишет Н. А. Ухина, – уезжали люди, в последний раз крестились на церковь, плакали всю дорогу, а молодежь выкрикивали сочиненные частушки:

Прощай, Мисково родное,
Дорогое селушко.
Куда едем, мы не знаем,
Милая сторонушка»⁷⁵⁵.

Весь период 1953-1956 гг. в зоне, отводимой под затопление, закрывались школы, медпункты, церкви, ликвидировались сельсоветы, разбирались дома, вырубались леса и кустарники, выселялись люди.

И вот роковой момент настал. 12 сентября 1956 года в 12 часов дня вблизи Куникова началось перекрытие реки Костромы. «К десяти часам утра, – сообщала “Северная правда”, – берега реки сплошь были усыпаны наблюдающими. Сюда приехали рабочие, служащие, студенты, колхозники. Катер, на котором был оборудован командный пункт, плавно покачивался на воде. В 11 часов 45 минут паровые краны и автомашины протяжными гудками дали сигнал “внимание”. За сигналом духовой оркестр исполнил Государственный гимн Советского Союза. Это была торжественная минута. (…) И снова раздался сигнал, на этот раз сирены: – Приступить к работе! Всё пришло в движение (…). Не прошло и минуты – первый автосамосвал шофера Юрия Трухина выехал на мост. За первым автосамосвалом спустился второй, третий, четвертый… Заныли связи моста, закачались, изгибаясь, как живые, понтоны. Камень с грохотом обрушился в воду, взметнулись буруны, река как бы огрызнулась на людей. В то же время вступили в строй два плавучих крана ниже моста. Они обрушили в воду по первой порции камня прямо с баржи. Река попала под круговой обстрел. И пошло, и пошло. Каждую минуту в воду сбрасывалось около пяти кубометров камня. Река взбунтовалась, не желая покоряться человеку. И чем сильнее она буянила, тем напористее работали люди. (…) Уже через час после начала работы из воды показался первый каменный гребешок. (…) А еще через час каменная гряда разрезала реку на всю ширину. Через три часа по ней можно было уже ходить. Потоки воды резко уменьшились, в верхнем плесе начал подниматься её уровень. (…) Самоотверженно трудился весь коллектив гидростростроевцев. На глазах сотен трудящихся города он с честью нёс свою ответственную и почетную вахту. За ней следила вся область, следила Москва»⁷⁵⁶.

Вода перекрытой реки стала заливать подготовленное ложе. Так, в сентябре 1956 года возник Костромской разлив Горьковского водохранилища (или – «Костромское море»), длина которого с юго-запада на северо-восток составила 24 километра, ширина – до 16 километров, глубина от 2 до 12 метров⁷⁵⁷.

Полностью или частично под воду ушли селения: Вёжи, Ведёрки, Жарки, Куниково, Мисково, Овинцы, Прость, Семиново⁷⁵⁶. Ряд населенных пунктов был снесен с лица земли, хотя места, где они стояли, и не подверглись затоплению. Через всё Костромское Заречье прошла 45-километровая дамба, отгородившая водохранилище от незатопленной зоны. К счастью, уцелел Спас (Спас-Вёжи), в котором защитная дамба прошла по окраине села. Как мы помним, в начале XX века Императорская Археологическая комиссия опротестовала возведение возле деревянного храма в Спасе каменной колокольни. Однако, всё, что Бог ни пошлёт – всё к лучшему. Деревянный храм из Спаса увезли, но колокольня осталась. Возносясь из-за дамбы, высокая колокольня стала как бы вехой, отмечающей место, где стоял храм и где на приходском кладбище был похоронен дедушка Мазай.

Большинство селений затопленной зоны не скрылись целиком под водой: от Вежей, Ведёрок, Куникова и Мискова остались небольшие острова или полуострова. В Мискове и Жарках осталось несколько больших каменных домов. В Жарках уцелел храм, руинированное пятиглавое здание которого доныне как маяк возвышается над просторами «моря».

К счастью, в зону затопления не попала Шода – граница водохранилища прошла от неё примерно в 5 километрах.

С осени 1956 года на просторах Зарецкого края заплескались волны Костромского «моря». В начале июня 1957 года по нему на небольшом пароходе по рейсу Кострома – Сандогора проехал журналист В. К. Хохлов. В своем очерке «По обновленной реке» он писал о том, как выглядели некрасовские места в первый год после затопления. «Едва пароход выходит из Южного канала, – пишет В. К. Хохлов, – как взорам собравшихся на палубе представляется широкий разлив. Здесь начинается Костромское водохранилище. С каждой минутой берега всё больше отдаляются, очертания их тают, становятся дымчатыми. И вот уже необозримый водный простор раскинулся и справа, и слева, и спереди парохода. (…) После Северного канала пейзаж несколько меняется. К пароходу с обеих сторон подступает затонувшее в воде мелколесье. Оно тянется далеко, на несколько километров. Но вот, миновав затопленные кусты и деревья, “Сандогора” вновь выходит на широкий простор. Великое озеро! Спокойны, величавы его воды. Берегов не видать. Только вдалеке чуть-чуть синеет едва приметная над желтоватой рябью полоска леса. Вокруг парохода кружатся чайки.

– Некрасовские места, – говорит кто-то тихо. – Где-то здесь, наверное, дедушка Мазай своих зайцев собирал. Да вон и Вёжи!

Действительно, впереди показывается маленький крутой островок. На вершине его виднеется несколько деревьев да два-три домика. Это всё, что осталось от затопленной деревушки. А справа – бесконечной ровной полосой тянется Идоломская дамба. Там за нею раскинулся большой новый поселок гидростроителей»⁷⁵⁹.

Затопление низины – одна из трагических страниц в истории Костромского края. Разумеется, в те годы о создании водохранилища обычно писали в восторженных тонах. При этом обычно цитировался Некрасов, публицисты восхищались его предвидением будущего. В 1958 году «Северная правда» писала: «За годы Советской власти до неузнаваемости изменилось Костромское Заречье (…). Стала неузнаваемой и природа Заречья. В связи с разрешением проблемы “Большой Волги” и пуском Горьковской гидроэлектростанции огромные луговые массивы Заречья оказались под водой. Деревенька дедушки Мазая, находившаяся в низменности, была частично перенесена в другое место, на незатопляемый высокий берег реки Костромы. Читая произведения гениального поэта, нельзя не удивляться той исключительной проницательности, которая позволила ему стать провозвестником народной свободы. Сквозь мглу царского самодержавия он разглядел “иных времен картины”, торжество народа. Он думал о Руси могучей и обильной, и вот мы, советские люди, – живые свидетели свершения мечты поэта, читая его стихи, ярче видим наши достижения, еще крепче любим нашу Родину, еще смелее заглядываем вперед, в коммунистическое завтра»⁷⁶⁰.

Всё население из затопляемой зоны, разумеется, подлежало обязательному выселению. Однако несколько пожилых женщин категорически отказались уезжать из Мискова и Жарков. В связи с этим Костромской райисполком 21 марта 1956 года даже вынес особое решение «О принудительном выселении из зоны затопления»⁷⁶¹. Не желающих покидать родные села выселяли с милицией, они прятались. В конце концов кампания по переселению прошла, перед органами власти встали новые задачи, и на оставшихся махнули рукой. На мисковском острове остались две женщины: Любовь Александровна Денисова (1892 – 1972 гг.) и её племянница Елена Павловна Денисова (1912 – 1999 гг.). В первые годы на остров было переведено подсобное хозяйство Никольской психбольницы. Е. П. Денисова работала в нём поваром и уборщицей. Женщины завели огород. Им помогали рыбаки, ночевавшие в их доме. Л. А. Денисова умерла 9 февраля 1972 г. (её похоронили в Сущеве). В 1975 году Е. П. Денисова покинула Мисково и переехала в Кострому к родным. Последняя жительница Мискова умерла 1 апреля 1999 года и похоронена в Костроме⁷⁶². Официально село Мисково (старое) решением Костромского облисполкома было исключено из учетных данных, как «фактически не существующее», 29 мая 1978 г.⁷⁶³

Во время создания Костромского водохранилища Шода и её окрестности не попали в зону затопления. Однако вскоре смертельная угроза нависла и над этим уголком Костромского района. 24 декабря 1955 года совместным протоколом Костромского райисполкома и Мосгидропроекта было решено переселить деревни Шоду и Бугры⁷⁶⁴. 5 июля 1956 г. Совет Министров СССР вынес распоряжение о переселении этих двух селений⁷⁶⁵ (чуть позже к ним добавили и Пустынь).

Из-за задержки в связи с различными согласованиями, административная машина завертелась только в начале 1958 года. 14 января 1958 года бюро Костромского райкома КПСС и Костромской райисполком приняли особое постановление, в котором говорилось: «1) В течение 1958-1959 гг. перенести населенные пункты Шода, Бугры и Пустынь на другое место и произвести переселение граждан этих населенных пунктов в другие колхозы. 2) Переселить колхозников колхоза “Активист” в колхоз “Красная Сендега”, колхозников колхоза им. Некрасова (д. Шода) в колхоз “Красный флот” и колхозников им. Калинина в колхозы им. Ильича и “Заветы Ленина” (…)»⁷⁶⁶.

Естественно, что жители Шоды, Бугров и Пустыни встретили известие о своем предстоящем выселении крайне отрицательно и сделали всё, что было в их силах, для спасения своей малой Родины. Свой вклад в борьбу за отмену решения властей внёс целый ряд местных жителей, в том числе председатель колхоза им. Некрасова М. А. Овцин, председатель Пустынского сельсовета И. И. Зудилов и др. 15 февраля 1958 года правление колхоза им. Некрасова обратилось в облисполком с весьма резким заявлением за подписью председателя колхоза М. А. Овцина. В этом заявлении правление колхоза обвиняло райисполком и бюро райкома партии в том, что, принимая решения о выселении, они руководствовались тем, чтобы «облегчить себе руководство ввиду того, что вышеуказанные населенные пункты находятся на далёком расстоянии от центра района и не всегда можно приехать на автомашине, особенно в зимних условиях (…)»⁷⁶⁷. Правление просило облисполком «отменить данное решение Костромского райсовета и бюро райкома КПСС и оставить колхоз на месте»⁷⁶⁸.

За спасение Шоды активно боролся и Михаил Аркадьевич Захаров, в одном из документов Костромского райисполкома названный «организатором» сопротивления населения Шоды переселенческим органам⁷⁶⁹. М. А. Захаров был одним из инициаторов обращения к высшему руководству страны с просьбой о пересмотре решения о выселения деревни. Весной 1958 года М. А. Захаров и Ф. И. Захаров отвезли это обращение в Москву. В столице посланцы Шоды передали его в приемную Председателя Президиума Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилова, были в Мосгидропроекте, пытались попасть в Министерство электростанций СССР, но там их не приняли. Потомки Гаврилы Яковлевича пробовали пробиться даже к главе государства Н. С. Хрущеву, но безуспешно⁷⁷⁰.

Между тем в районе процесс подготовки к выселению шел полным ходом. 30 июня 1958 года Костромской райисполком обсудил вопрос «О мероприятиях по переселению населенного пункта Шода Пустынского сельсовета». В принятом решении говорилось: «1) Переселить граждан д. Шода Пустынского сельсовета, перенести жилые дома, государственные и общественные постройки в течение 1958-1959 гг. (…) 3) В срок до 10 июля с. г. вручить переселяемым гражданам оценочные акты и разъяснить правила переселения, условия и льготы, предоставленные переселенцам (…)»⁷⁷¹. Однако через несколько дней в ответ на данное решение райисполкома общее собрание колхоза им. Некрасова постановило: «Оценочные акты не принимать, так как нашей жизни и ведению общественного хозяйства ничего не мешает»⁷⁷². Один из пунктов постановления гласил: «Общее собрание считает, что решение райисполкома производится не в интересах колхоза и государства, а в интересах района, а поэтому ходатайствовать перед Президиумом Верховного Совета СССР об отмене данного решения»⁷⁷³.

26 июля 1958 года бюро Костромского райкома КПСС на своем заседании подвергло правление колхоза им. Некрасова и руководство Пустынского сельсовета резкой критике за фактический саботаж переселенческого процесса. Констатировав, что «Пустынский сельсовет (председатель т. Зудилов), правление колхоза им. Некрасова (председатель т. Овцин) и парторганизация колхоза (секретарь т. Овцин) встали на неправильный путь игнорирования решений вышестоящих органов о переселении колхозов Пустынского сельсовета, до сих пор не уяснили необходимости переселения колхозов и населения и не оказывают работникам переселения необходимой помощи в разъяснительной работе среди населения»⁷⁷⁴, бюро постановило: «Осудить, как неправильную линию Пустынского сельсовета, правления и парторганизации колхоза им. Некрасова в деле переселения и обязать их немедленно начать работу по разъяснению гражданам необходимости переселения (…)»⁷⁷⁵.

В августе 1958 года Шоду посетила комиссия, состоявшая из ответственных работников Министерства электростанций СССР. В своем заключении комиссия подтвердила необходимость переселения⁷⁷⁶.

Видимо, чтобы поставить точку в этом деле, 13 октября 1958 года Костромской облисполком принял особое решение «О переселении населенных пунктов Шоды, Бугры и Пустынь Костромского района», предписывавшее «перенести в течение 1958-1959 гг. селения Шоды, Бугры, а также село Пустынь на новые места»⁷⁷⁷. Однако жители Шоды не сдавались. Одним из наиболее драматических эпизодов борьбы вокруг Шоды стало очередное общее собрание колхозников колхоза им. Некрасова, состоявшееся 25 ноября 1958 г., для участия в котором в Шоду прибыли секретарь райкома партии П. П. Смирнов и заместитель председателя райисполкома Б. В. Виноградов. Главным пунктом повестки был вопрос о присоединении колхоза им. Некрасова к колхозу «Красный флот». На собрании резкую речь произнёс М. А. Захаров. Как отмечал Б. В. Виноградов, в своем выступлении Михаил Аркадьевич выступил «как явный подстрекатель народа на невыполнение решения правительства»⁷⁷⁸. М. А. Захарова попытались удалить с собрания, но после этого собрание пришлось закрыть, «так как поднялся целый бунт»⁷⁷⁹.

Уже 28 ноября 1958 года Б. В. Виноградов обратился к прокурору Костромского района М. П. Курину с особой докладной запиской, в которой говорилось: «Население д. Шода оказывает переселенческим органам организованное сопротивление, (…) организатором которого является (…) Захаров Михаил Аркадьевич. (…) На всех проводимых в колхозе собраниях Захаров является главным оратором, причем в своем ораторстве явно подстрекает народ сопротивляться переселению. Все решения правительства и облисполкома он ставит под сомнение. Прямо заявляет, что они не являются законными, и их нет необходимости выполнять»⁷⁸⁰. Автор записки обвинял М. А. Захарова в том, что на собраниях он «клевещет на вышестоящие органы власти и Москвы, обвиняя их в бездушии, бюрократизме и т. д.»⁷⁸¹. Завершалась записка совершенно недвусмысленным предложением: «Считая, что без изоляции Захарова М. А., как подстрекателя и организатора сопротивления Советской власти, невозможно приступить к переселению, прошу вас привлечь Захарова М. А. к ответу»⁷⁸². Похоже, что только последующие обращения жителей Шоды в самые высокие инстанции заставили власти воздержаться от «изоляции» М. А. Захарова.

Противостояние продолжалось. На следующем общем собрании колхоза 14 декабря 1958 года жители Шоды в своем постановлении вновь записали, что они «не согласны» с решением о выселении их деревни и просили его отменить⁷⁸³.

В ответ 16 декабря 1958 года Костромской райисполком принял решение об объединении колхоза им. Некрасова с колхозом «Ленинский путь»⁷⁸⁴. Однако это решение осталось только на бумаге: пока жители Шоды не были выселены, фактически продолжал существовать и колхоз им. Некрасова.

В начале 1959 года власти продолжали принимать все меры по выселению людей из Шоды. 24 февраля 1959 года на заседании Костромского райисполкома отмечалось, что «переселение д. Шода в организованном порядке до сих пор не ведется. Имеет место переселение граждан д. Шода в неплановом порядке и не в пункт, определенный решением исполкома райсовета. (…) Колхоз «Ленинский путь» (председатель т. Знаменский) также мало уделял внимания переселению колхозников из д. Шода в свой колхоз и перевозке колхозных построек. Колхозом до сих пор не выполнено решение бюро райкома КПСС и райисполкома в части перевода продуктивного скота из д. Шода на фермы колхоза «Ленинский путь»⁷⁸⁵. В решении исполкома говорилось: «1) Обязать заместителя председателя райисполкома т. Виноградова и председателя колхоза “Ленинский путь” т. Знаменского принять все меры к полному переселению граждан д. Шода в течение 1959 года. Переселение производить строго в организованном порядке в колхоз “Ленинский путь”, не допуская самовольного переселения в различные пункты. (…) 8) Обязать т. Знаменского запретить использование переселенцами приусадебных участков в д. Шода в 1959 году (…). 9) Потребовать от т. Знаменского в срок до 10 марта 1959 года перевести весь продуктивный скот на фермы колхоза “Ленинский путь”»⁷⁸⁶. 26 марта 1959 года значительная часть заседания райисполкома вновь была посвящена «мероприятиям по переселению д. Шода в 1959 году». В духе тогдашней кукурузомании, один из пунктов принятого решения предписывал: «Освободившуюся от приусадебных участков землю (в Шоде – Н. З.) засеять кукурузой на зеленый корм скоту»⁷⁸⁷. К концу 1959 года деревня на берегу Мезы должна была исчезнуть. Однако население Шоды, Пустыни и Бугров не сдавалось. Люди обращались во все инстанции – в Президиум Верховного Совета СССР, в Совет Министров СССР, в ЦК КПСС. И жителям этого уголка Костромского района удалось добиться почти невозможного: административная машина отступила. В июне 1959 году Пустынь и Шоду посетила приехавшая из Москвы новая комиссия, состоявшая из ответственного работника Совета Министров РСФСР В. А. Гришина и главного инженера проекта водохранилища Горьковской ГЭС Свиблова. В этот раз московские гости встали на сторону местных жителей. На состоявшемся после их возвращения в Кострому совещании в обкоме партии под председательством первого секретаря обкома Л. Я. Флорентьева члены московской комиссии выступили за то, чтобы «удовлетворить просьбу граждан» и оставить населенные пункты на своем месте⁷⁸⁸. Результатом этого совещания стало то, что вначале переселение «было приостановлено»⁷⁸⁹, а в 1960 году от идеи переселения отказались окончательно.

Итак, Шода, Пустынь и Бугры были спасены. Однако вся эта история обошлась Шоде очень дорого – в ходе переселенческой кампании 1958-1959 гг. 14 хозяйств (т. е. человек 60-70) уехали из неё навсегда. Часть людей переселилась в Кострому, часть – в д. Ямково, часть – в селения Сущевского сельсовета⁷⁹⁰.

Отстояв Шоду, её жители вновь, уже во второй раз, восстановили самостоятельность своего колхоза. Однако возрожденному колхозу им. Некрасова оставалось существовать недолго. В 1961 году он был окончательно упразднён, и с тех пор деревня на Мезе переходила из хозяйства в хозяйство: в 1961 г. в учхоз «Ленинское» (центр – с. Апраксино), в 1962 г. – в совхоз «Ждановский» (центр – д. Кузьмищи), в 1966 г. – в совхоз «Горьковский» (центр – д. Василёво)⁷⁹¹.

С середины 60-х годов с Шодой и потомками Г. Я. Захарова оказался связан саратовский художник Б. А. Протоклитов. Работая над иллюстрациями к «Коробейникам» (в начале 1964 г. в Саратове вышло иллюстрированное им отдельное издание поэмы), он всерьёз заинтересовался Шодой. 26 сентября 1964 года со страниц «Северной правды» Б. А. Протоклитов обратился к читателям. «Возможно, – писал он, – что кто-либо из фамилии Захаровых, родни Гаврилы Яковлевича, и в настоящее время проживает в деревне. Я очень хотел бы передать исполненные мною рисунки (в отпечатках) кому-либо из рода Захаровых в знак своего глубокого уважения, как к имени нашего великого поэта, так и к имени Гаврилы Яковлевича (…)»⁷⁹². Вскоре в газете был помещен присланный из Шоды ответ. «Здравствуйте, товарищ Протоклитов! – писал Аркадий Павлович Захаров. – Сегодня я получил костромскую областную газету “Северная правда” и с восхищением смотрел на Ваши рисунки, а также читал ваше письмо, из которого видел, что вам интересно знать, кто в настоящее время есть из родственников Гаврилы Яковлевича Захарова. Вот я и буду самый близкий, двоюродный внук Гаврилы Яковлевича, т. к. мой родной дедушка Семен Яковлевич – брат Гаврилы Яковлевича. Я имею возраст 74 года, у меня есть книга стихотворений Н. А. Некрасова, которую мне подарил на память и в благодарность историк Попов Александр Васильевич. Он был в Шоде в 1927 году. Я его фотографировал вместе с сыном Гаврилы Яковлевича Иваном Гавриловичем. У меня есть стихотворение о Некрасове во время его пребывания в Шоде… Оно, может, останется на память моим детям. Жаль, что я неграмотный и в школе не учился ни одного дня, только поучился два месяца у бабушки читать азбуку, да и всё, а писать только самоучкой. Затем будьте здоровы, желаю Вам успехов по работе и личной жизни. С уважением А. Захаров.

Рисунки Ваши хороши,
Привлекли внимание.
Скажу я просто от души –
В них вложено старание»⁷⁹³.

Б. А. Протоклитов сразу ответил А. П. Захарову и прислал в Шоду для организации в её школе некрасовского уголка ряд книг и иллюстраций к произведениям поэта. В июле 1965 года Б. А. Протоклитов приехал в Шоду. Художник добрался до неё по Мезе из Ямково на моторной лодке. «Вечереет. Лодка несёт нас по Мезе, – писал он об этой поездке, – узкой и быстрой, еще не вошедшей в берега после половодья. Иногда кроны деревьев сходятся над водой так близко, что мы плывём сплошным зелёным коридором. Наш кормчий, Мефодий Александрович Овцин, (…) ведёт лодку спокойно и уверенно, обходя мысы, затонувшие деревья и коряги. Плывём то на север, то на юг, то на запад, то на восток – эти чудеса творит Меза своими прихотливыми извивами. И вот вырисовывается Шода»⁷⁹⁴.

Б. А. Протоклитов провёл в Шоде два дня, познакомился с А. П. и Д. Я. Захаровыми, много рисовал и фотографировал в окрестностях деревни. Гость из Саратова посетил шодскую начальную школу, где осмотрел устроенный с его помощью Некрасовский уголок. «Школа помещается в добротном кирпичном здании, – писал он, – классная комната удобна и просторна. Некрасовский уголок, любовно оформленный учениками (…), занимает одну из больших стен класса. В центре большой плакат: Н. А. Некрасов на фоне великой русской реки, по сторонам от плаката – многочисленные иллюстрации к произведениям поэта. (…) Крестьянские дети… Вот они сидят перед нами в просторном классе школы. Они всё те же, что и в некрасовские времена, они “совершают грибные набеги”, знают “лесные дорожки, гарцуют верхом, не боятся воды…” И в то же время они совершенно другие… (…) у сидящих сейчас за партами – впереди широкая дорога к знаниям и труду (…)»⁷⁹⁵.

Несколько последующих лет Б. А. Протоклитов боролся за создание в Шоде народного некрасовского музея. Во многом благодаря его усилиям вопрос о создании музея в 1966 году был вынесен на сессию Сандогорского сельского совета депутатов трудящихся. Сессия приняла решение об открытии народного музея, однако не в Шоде, а в центре сельсовета – в Пустыни. Костромской райисполком утвердил решение сессии и выделил средства на строительство нового клуба в с. Пустынь, в котором одну комнату было решено отвести под некрасовский музей⁷⁹⁶.

Б. А. Протоклитов много делал, чтобы привлечь к Шоде внимание некрасоведов. 22-28 января 1967 года в Ленинграде прошла XV Некрасовская конференция, организованная Пушкинским домом и мемориальным музеем-квартирой Н. А. Некрасова. Художник выступил на ней с сообщением о поездке в Шоду в 1965 г. В одном из залов музея-квартиры на Литейном проспекте открылась выставка, на которой участники конференции смогли увидеть иллюстрации Б. А. Протоклитова к произведениям Некрасова, его акварели, рисунки и фотографии Шоды и её окрестностей⁷⁹⁷.

В начале сентября 1968 года Б. А. Протоклитов вновь посетил Шоду. По его инициативе в деревне состоялось общее собрание жителей. По предложению Б. А. Протоклитова собрание обратилось в Костромской райисполком с просьбой о проведении следующих мероприятий:

«Установить при въезде в Шоду мемориальный щит со сведениями о пребывании Некрасова в Шоде, дружбе его с Гаврилой Яковлевичем и другими жителями деревни;

установить в Шоде скульптурную группу – Н. А. Некрасов с Г. Я. Захаровым на охоте;

включить в план работ туристско-экскурсионного бюро посещение экскурсантами Шоды, издать справочник-путеводитель по некрасовским местам;

ввиду отсутствия регулярного сообщения между Шодой и Ямковом из-за плохих дорог построить дорогу и продлить автобусное сообщение от Мискова до Шоды;

переименовать деревню Шода в деревню Шода-Захарово в память о Г. Я. Захарове, друге-приятеле Н. А. Некрасова»⁷⁹⁸. На этом же собрании было высказано также пожелание, «поскольку народный музей организуется в с. Пустынь, необходимо организовать в Шоде как бы филиал этого музея, оборудовав помещение бывшей начальной школы»⁷⁹⁹.

Большая часть этих предложений так и осталась на бумаге, большинство – к сожалению, одно (о переименовании Шоды) – к счастью. В жизнь воплотилось только одно – о создании при въезде в деревню памятного знака (о нём ниже).

Строительство в Пустыни деревянного клуба со зрительным залом на 120 человек началось в 1967 году. Из с. Фоминского был перевезен сруб, в котором и устроили клуб, открытый летом 1969 года⁸⁰⁰. В клубе, как и намечалось, появилась т. н. некрасовская комната.

Благодаря Б. А. Протоклитову, в январе 1965 года А. П. Захаров был приглашен принять участие в XIV Некрасовской конференции. Конференция, организованная Институтом русской литературы АН СССР (Пушкинским домом) и Костромским пединститутом им. Некрасова, открылась 26 января 1965 года в Костроме в педагогическом институте. Выступление семидесятипятилетнего Аркадия Павловича Захарова, правнучатого племянника Г. Я. Захарова, произошедшее 29 января, стало едва ли не самым ярким событием в работе конференции⁸⁰¹. А. П. Захаров, «…крупный, широкоплечий старик, с добродушным русским лицом и окладистой бородой»⁸⁰², рассказал собравшимся со всех концов страны литературоведамо Шоде и в конце выступления обратился к ним со своим стихотворением:

Будем вас с визитом ждать
К нам в деревню Шода.
Приезжайте побывать
В половине года.
Сходим на охоту
Пострелять бекасов –
По тому болоту,
Где ходил Некрасов.
Когда-то здесь в былые годы
Поэт охотился с ружьем.
Прославил он деревню Шоды
В стихотворении своем.
Он стрелял бекасов
С собакою Фингал.
А Гаврила рядом
Тоже с ним стрелял.

На приглашение А. П. Захарова откликнулся внучатый племянник Н. А. Некрасова, Н. К. Некрасов. Он был участником XIV Некрасовской конференции, познакомился с Аркадием Павловичем, пригласившим его посетить Шоду. В начале лета 1966 года Н. К. Некрасов приехал в Шоду. «Я приехал в Шоду, – писал Николай Константинович, – когда солнце почти зашло. Силуэт деревни смутно вырисовывался на закатном небе. Высокие, северного типа дома стояли рядами, почти у самой воды. Впечатление было такое, будто деревня находится на острове, так как Меза подступала к домам почти вплотную»⁸⁰⁵. Он остановился в доме А. П. Захарова, о котором писал: «Дом Захаровых стоит на самом краю деревни. В большой светлой горнице чисто и просторно. На стенах развешаны рога лосей и другие охотничьи трофеи. На специальных подставках – чучела уток, рябчиков, тетеревов, на комоде – семейные фотографии»⁸⁰⁶. На стене дома Н. К. Некрасов увидел копию знаменитой фотографии Гаврилы Яковлевича, посланную им поэту в 1869 г.: «Я уже поднялся, чтобы идти спать, когда заметил старый, выцветший снимок, приколотый кнопкой к стене. На нем был изображен охотник в полном снаряжении. Одет он в добротную, до колен куртку, на ногах высокие кожаные сапоги, в правой руке ягдташ, в левой – ружье, через плечо ремень с рогом и пороховницей, у ног собака. Точно такую же фотографию с дарственной надписью на обороте Гаврила Яковлевич когда-то послал Некрасову»⁸⁰⁷.

Следующий день Николай Константинович посвятил знакомству с окрестностями деревни: «На другое утро я вместе с Аркадием Павловичем и Дмитрием Яковлевичем пошел познакомиться с окрестностями Шоды. (…) За деревней сразу начинается обширная низина, с севера окаймленная полосой леса. Кое-где на ней растет кустарник, а в низких местах заметны небольшие болотца. И сейчас это излюбленные охотничьи места костромичей. На север от Шоды – урочище Ляды, правее – возвышенность Лобиха, за ней проток Тараканиха. Со многими из этих мест связано имя Некрасова… (…) Впереди, за Мезой, виднелся сосновый бор.

– Там проходит старый тракт на Кострому, – сказал Аркадий Павлович. – Это дорога особенная, знаменитая. И знаете почему? Опять же из-за Некрасова. Ведь именно она описана в “Коробейниках”. (…)

Позднее мне пришлось ехать в Кострому именно по этой дороге. (…) Справа расстилалась лесистая низина, простирающаяся до самого горизонта, слева – нагорная сторона с могучими сосновыми борами, с песчаными увалами, прямо как на шишкинских картинах»⁸⁰⁸.

Вплоть до начала 70-х годов Б. А. Протоклитов упорно пытался что-то сделать для Шоды, писал в разные инстанции, обращался к известным некрасоведам, много переписывался с А. П. и Д. Я. Захаровыми. Однако все хлопоты саратовского художника оказались напрасны. Главной причиной этого стало угасание Шоды и окрестных селений. Молодёжь перебиралась в город, старики умирали. В 1969 году к детям в Кострому переехал Д. Я. Захаров. Через два года он умер. Похоронили его в Шоде на кладбище за Мезой. А. П. Захаров пережил своего племянника на три года. Он скончался 4 января 1974 года в возрасте 83 лет. Прах его покоится на кладбище за Мезой.

В конце 60-х годов Костромская область готовилась к исполняющемуся в 1971 году 150-летию со дня рождению Некрасова. В 1968 году в связи с приближающимся юбилеем В. В. Касторский выступил в «Северной правде». Отметив роль Костромского края в творчестве Некрасова, он писал: «Это налагает на нас, костромичей, свои обязательства. Прежде всего нужно тщательно оберегать некрасовские места, старательно собирать воспоминания и предания о Некрасове, сохранившиеся у потомков “друзей-приятелей” поэта. Наконец, можно подумать и о сооружении в Костроме памятника великому поэту (…)»⁸⁰⁹.

Летом 1970 г., в преддверии юбилея поэта, в «Северной правде» была опубликована глава из книги о Н. А. Некрасове костромского журналиста А. Л. Липатова, в которой рассказывалось о знакомстве поэта с дедушкой Мазаем и Г. Я. Захаровым.

В начале главы Некрасов и Кузьма Солнышков собираются из Грешнева на охоту в костромские края. «Припаслись с вечера, – писал А. Л. Липатов, – а на заре вышли в путь. (Как и подобает поэту-демократу, Некрасов у А. Л. Липатова идет за десятки верст пешком. Какие уж тут несколько троек! – Н. З.) К полудню были в деревеньке Вежи. Некрасов был здесь впервые, и всё здесь показалось ему интересным и необычным: и деревянная церковь на дубовых кряжах, и вереница бань на реке, словно идущих куда-то на ногах-сваях, (…) и высокие дома с подклетами, и дубравы за околицей… Всё здесь было не таким, как в их приволжских равнинных деревнях. Да и уклад жизни был другим, мужики – сразу это почувствовалось – в горсти не удержишь, в кулак не сожмешь.

– Леснина, – сказал Кузьма, – охотники да рыбаки. (…) Мы дальше трафить будем – в Шоду, к знакомцу нашему – Гавриле Захарову. Этот – охотник из охотников. Отец наказывал к нему идти беспременно, он всё устроит и приветит, словно родня.

– Тогда давай отдохнем. Если у тебя здесь знакомых нет, зайдем хоть вот в эту избу»⁸¹⁰. Некрасов и Кузьма заходят в избу дедушки Мазая. «В избе было чисто – играли солнечные зайчики на промытом с дресвой полу, валялся, купаясь в солнечном озерке, дымчатый котенок. Перед боковым окном сидел на дубовом чурбачке худой старик и крутил из бересты поплавник сети. – Здорово живешь хозяин, – сказал Кузьма, – бог в помощь.

– Здравствуйте, люди добрые, – поднялся старик, отряхая с длинной пестрядинной рубахи колечки бересты. – Просим милости. С чем пожаловали?

Между Некрасовым и хозяином избы завязывается разговор: «Как тебя звать-то, дедушка? – спросил Некрасов. Старик ему чрезвычайно понравился. Не было в нем ни заискивающей суетливости, ни хмурой недоверчивости, ни равнодушного безразличия, с которым встречают незнакомых людей. Во всем его поведении чувствовалась этакая радуш-ная горделивость, что есть чем приветить гостей, независимая скромность и чувство собственного достоинства: гостю завсегда рады, но чтобы рассыпаться мелким бесом или под ноги стлаться – этого не дождетесь.

– Звать-то как меня? А кто его ведает как! Зовут меня и Мазаем, и Мазаевым, зовут и Мазайкиным – как кому вздумается.

– А к чему нам оно? Мы не бояре-дворяне, не купцы, кличь дедом Мазаем – и вся недолга: и тебе короче да памятнее, и мне привычнее»⁸¹². Таким образом, деликатный момент неизвестного имени-отчества дедушки Мазая был замят.

В недолгой беседе дедушка Мазай, как и подобает представителю трудового народа, напомнил барину Некрасову некоторые прописные истины.

«Ты вот калач собаке бросил, словно муху смахнул, и не заметил. А мужик и крошку уронит – поднимет да в рот.

Некрасов покраснел, неловко закерхал, опустил голову и глухо сказал:

– Прости, дедушка.

– Бог простит, сударь. И не в осуждение. У барина к хлебу – свой счёт, у мужика – свой.

Кузьма хранил деликатное молчание, но Некрасов поймал его усмешливый взгляд. “Стыдно”, – подумал он»⁸¹³.

Прощаясь, Некрасов представляется деду Мазаю:

«Когда придется заглянуть, не откажи в беседе да в приюте.

– Просим милости. Рад знакомству, тоже вот не знаю, с кем.

– Некрасов. Николай Алексеевич. Может, слыхал о сельце Грешневе на Волге? Так вот я оттуда.

– Как же, Алексей Сергеевич – знатный барин, охотник. С господами Полозовыми наезжал сюда не единожды. Помню. Теперь вот, стало быть, с сынком евонным познакомиться довелось. Ну, доброго вам пути, гладкой дороги да ни пуха ни пера! Провожу до околицы.

Вышли за околицу. Некрасов оглянулся: Мазай стоял и (…) смотрел им из-под руки вслед»⁸¹⁴.

Из Вёжей Некрасов и Кузьма пешком же направляются в Шоду, где состоялось знакомство поэта с Гаврилой Яковлевичем Захаровым. Гаврила знакомит Некрасова с женой и сыном: «На проулке встретила их дородная женщина с красивым чисто русским лицом. Рядом, держась за подол, стоял этакий колобок лет трех, засунув палец в рот, глубокомысленно глядел на незнакомых людей и большую лопоухую собаку, свесившую длинный розовый язык.

– А вот это – хозяйка моя, Марина Родионовна, с наследником Иваном Гавриловичем, – представил хозяин весело.

Хозяйка поклонилась в пояс, а наследник схоронился за юбку матери, однако не утерпел – выглянул, настороженно блестя глазами-горошинами.

Через час Некрасов и Гаврила стали такими приятелями, словно век прожили вместе. (…) Поохотились они великолепно, и через три дня отвез их Гаврила кружным путем – через Кострому – домой»⁸¹⁵ (т. е. не Некрасов барином на нескольких тройках приехал в Шоду, а Гаврила из жалости отвез их с Кузьмой в Грешнево).

Летом 1971 г., в связи с юбилеем, в Шоде был открыт памятный знак, выполненный по проекту архитектора А. П. Чернова. Памятный знак встал на окраине Шоды, посреди широкого луга. Костромская районная газета «Волжская новь» писала о нем: «Памятник очень своеобразный: в глубокой корзине-коробе стоят два массивных столба с табличкой, на которой написано просто: “В этих местах часто бывал великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов”. В таких коробах, наверно, и носили свой товар герои знаменитой поэмы Некрасова… Сплел этот короб из ивовых прутьев Ф. М. Сорочкин»⁸¹⁶. Памятный знак простоял около двадцати лет: к началу 90-х годов его столбы подгнили, повалились и пошли на дрова.

В канун юбилея, вечером 9 декабря 1971 г., в Костроме в Доме политического просвещения состоялся вечер, посвященный 150-летию со дня рождения Некрасова. Вечер открыла секретарь горкома КПСС И. В. Ухличева. С докладом о творческом пути поэта выступил заведующий кафедры литературы педагогического института им. Некрасова Ю. В. Лебедев. С докладом «Некрасов и Костромской край» – поэт В. В. Смирнов. Свои стихи, посвящённые Некрасову, прочитали поэты А. М. Часовников и Е. Ф. Старшинов. Студенческий хор исполнил несколько песен на некрасовские слова. Собравшимся был показан документальный фильм «Народу своему»⁸¹⁷.

На следующий день, 10 декабря 1971 г., «Северная правда» опубликовала стихотворение Е. Ф. Старшинова «В Кострому за песнями». В нём говорилось:

И впрямь есть, что ли,
Власть, не покорная уму,
Когда влечет тебя до боли
Опять в леса
за Кострому,
Туда, на Мезу,
в Вёжи, в Шоды,
В тот низменный болотный край,
Где беззащитных в половодье
Спасал зайчишек дед Мазай,
Где тянут вальдшнепы и утки,
Где ты охотился не раз,
Где любят шутки-прибаутки,
Где любят правду без прикрас.
Какие избы там на сваях!
Какие лодки на волнах!
Какой там гомон в птичьих стаях!
Какая звучность в именах!
Какие лица, руки, плечи!..
Костры… Рассказы перед сном…
Какие памятные встречи!
Какие проводы потом!..
Да, ты навек сроднишься с ними.
Они придут – лишь весть подай:
Орины, Дарьи, Катерины,
Ермил, Савелий, дед Мазай⁸¹⁸.

Постепенно эпопея затопления Костромской низины становилась историей. Уходили из жизни старики, новые поколения воспринимали Костромское «море» как данность. Его просторы в основном посещали рыбаки. В 1976 году водохранилище и островок, оставшийся от д. Вёжи, посетил костромской писатель В. А. Бочарников (1921 – 1991 гг.). «По правому плечу, – писал он о своей поездке, – остался Ипатьевский монастырь с золочеными куполами (…). Наша белая дюралевая лодка, оснащенная мощным мотором, бежит против течения; волна дробит солнце, плавно кружат, переваливаясь с крыла на крыло, чайки. Мы плывем на родину деда Мазая, в те пойменные заветные места, где (…) хаживал с двухстволкой (…) Некрасов.

(…) Я еду на Костромское море с давним другом, знатоком этих мест, В. Р. Давыдовым, человеком энергичным, привыкшим к странствиям (…). Справа – Саметская промоина, вход в водохранилище, которому нынешней весной исполнилось полных двадцать годов. Вода за Пупком (глинисто-песчаный обрывистый островок) вскипает: это место встречи волжских вод с водами малых рек и озер. Идем по фарватеру Петриловского полоя – так называются тут заливчики и укромные бухточки. (…) Вдали сине-зеленая стенка лесов. По правую руку остались деревни и хозяйственные постройки богатейших колхозов “12-й Октябрь” (…), “Пятилетка”. Попадаются островки. (…) А берега все отступают, отходят от нашей трассы все заметней. И вдруг открылся один сплошной водный простор, шелковисто-синий, мягкий. Ветер-лобовик наскакивает на лодку, закрутила волна. Лодка вскидывалась и падала рыбиной.

Мой лоцман встрепенулся, ближе подсел к рулевому полукругу. Напрягая голос, крикнул:

– Признаешь: озеро Великое? Оно, брат, и на самом деле великое! эко просторно распахнулось. (…)

И тут мой кормчий, когда уже миновали Великое, вижу, заволновался.

– Гляди прямо по курсу. Идем, как у нас говорят, на два дерева. Видишь? На островке – видишь? Бинокль возьми.

– Так это же и есть Вежи, родина деда Мазая. Того самого, друга Некрасова… Был Мазай, был! (…)

Островок приближался. Снялась и неловко затрепыхала крыльями цапля, из заливчика выплеснулась стая уток. Пристали к островку с той стороны, где полуразрушенная каменная кладка. Вот мы и в Вежах. Взлетели жаворонки и запели, отвлекая нас красивой песней от своих гнезд. Два дерева, два старых изогнутых в стволах тополя, испытанных ветрами, дождями, морозами. Как знать, может, под каким-нибудь из этих тополей сидел, прислонив к стволу ружье, поэт и заносил в походную книжечку строфы своих удивительных стихов, или разговаривал с мужиками. Где-то здесь были тропинки, стояли избы… Обломок красного кирпича, старый ржавый плуг, рыхлые куски дерева… Необитаемый островок. (…) Прошли островок из конца в конец. Там и там разбиты крохотные огородцы, кто-то из соседних деревень приезжал, посадил картошку. (…) Спустились со взгорка. Рядом с островом, где некогда стояли Вежи, были вытянутые в цепочку еще три крохотных островка с ивняком. Туда спускались утки. На самую кромку последнего островка обломисто села и замерла, угнув шею к груди и выставив острый клюв, цапля. И пока были мы на островке, ни разу не дрогнул кончик носа осторожной птицы.

– Вон на том выступе, – сказал Владислав Ростиславович, – их там целая колония. Цапли такие огромные. А там вон, – он повел рукой вправо, к полузатопленным лесам, – журавли гнездятся.

В протоке, где была когда-то деревенька Овинцы, мы видели, как большая птица скопа ловила рыбу. Летит, летит и проваливается к воде. И успевает выхватить сорожку или густерку.

(…) В затончиках, в протоках всплескивала рыба. Весенние леса как бы стерегли покой этих чудесных вод. А в лесах, опьяненных весной, разудало пели птицы. Их голоса переплетались, кто-то из певцов смолкал, чтобы выступить самым достойным солистам – соловьям. Сколько концертов пришлось на нашу долю за эту поездку в край деда Мазая!

– Видно, не зря тянуло сюда Некрасова, – задумчиво сказал мой друг.

В 1995 году водохранилище посетил Ю. Громов. «На “Казанке” под “Вихрем”, – писал он в своем очерке, – мы быстро летим по солнечной зеркальной глади Волги. По узкому судоходному каналу, не сбавляя скорости, наша лодка врывается в Великое озеро. Цвет воды меняется на глазах. Сейчас озеро блестит серебром. Всё здесь живо, зелено и весело вокруг. Берега вновь отступили куда-то, лишь колеблется вдали едва приметная прозрачная полоска багряно-золотистого леса. Впереди, словно из воды, вырастает Спасская колокольня, сложенная из старинного красного кирпича. Когда на неё смотришь издалека, кажется, что вот-вот раздастся колокольный звон и стонущие звуки поплывут над Великим озером. Но давно отзвенел колокол, давно идет на берегах другая жизнь, а в бывшей церкви села Спас местные рыбаки коптят рыбу.

Вот из воды поднимается маленький крутой островок со старыми ветлами. В былые времена (…) здесь стояла деревня Вёжи. Некрасовские места. Где-то здесь знаменитый дед Мазай собирал по весне своих бедных зайцев.

Вскоре мы миновали “Заездкин враг” и поплыли по старому руслу реки Костромы. Извилистые, удивительно красивые берега заросли кустами, камышами, шелковистыми лугами, кудрявыми рощами. В мае здесь все дни и ночи напролёт щелкают и заливаются соловьи. По берегам, на отмелях, то там, то здесь стали появляться зоркие осторожные цапли. Стоит показаться лодке, как они медленно и плавно взлетают, отражаясь в воде, согнув петлей шею и вытянув длинные ноги.

Начались “столбы” – так называют здесь крутые повороты, которые образует река. “Столбов” семь, и тянутся они на пятьдесят километров. За очередным поворотом реки – снова широкий Мисковский полой. На косогоре, окруженном водой, стоят два дома и полуразрушенная церквушка с покосившимся крестом. Это Жарки, когда-то большая и многолюдная деревня, родина знаменитого (…) колхозного председателя Малкова Леонида Михайловича. Но сейчас на её улицах широко и привольно плещется морская (раз “море”, то и вода в нём морская, – Н. З.) вода. Лишь в одном из домов живёт егерь. Возле бывшей деревни на многие километры простирается Жарковское болото с небольшими протоками, с бесконечными камышами, с многочисленными крепями и кочками, заросшими осокой и тростником и кустарником. Это излюбленное место для чирков и кряковой утки. Здесь дикая птица гнездится, выводит потомство, растит выводки, кормится и живёт до самого отлёта. А весной в Жарках настоящий птичий рай. Кого только здесь не увидишь! Отдыхают на пути с юга утки, гуси, лебеди»⁸²⁰.

В 60-70 гг. XX в., как неизбежное следствие всей той политики, которая, начиная с «великого перелома», проводилась по отношению к селу, Шода на глазах стала пустеть и стареть. Важнейшим показателем того, что роковая «точка возврата» пройдена в истории любого сельского населенного пункта, является закрытие школ. Пока есть школа, есть и надежда на будущее. С закрытием школы надежда исчезает. В Шоде начальную школу закрыли в 1967 г. (в ней тогда было 9 учеников)⁸²¹, а детей отправили учиться в неполную среднюю школу в Пустынь. Однако и пустынская школа продержалась недолго: в 1974 году её преобразовали в начальную, а в 1975 году закрыли.

К рубежу XX и XXI вв. Шода катастрофически обезлюдела. Еще в 1980 году в ней проживало 42 человека⁸²². В 1998 году в ней официально числилось уже 13 жителей, в 2002 г. – 6, к 1 января 2008 г. – 3⁸²³. К счастью, Шоду поддерживают т. н. дачники (большинство из них местные уроженцы), приезжающие в деревню на лето и осень.

Угасла и Пустынь. Еще в 1959 году она утратила статус центра Пустынского сельсовета в связи с упразднением последнего (селения бывшего Пустынского сельсовета были присоединены к Сандогорскому сельсовету)⁸²⁴. В 1988 году в Пустыни проживало 44 человека, из которых только 4 человека являлись трудоспособными членами колхоза «Сандогорский», все остальные были старики. Последний ребенок родился в Пустыни в 1974 г.⁸²⁵ В 1988 году «Волжская новь» писала о Пустыни: «Один за другим пустеют и разваливаются крепкие, как на век рубленные дома по обоим берегам чистой красавицы Андобы. Как провалы, зияют пустые дворы, зарастающие бурьяном. Смотрит глазницами окон кирпичное здание школы, и возле него на холмике не найдёшь тропинки к обелиску в память павшим на Великой Отечественной войне пустынцам. Тропок в Пустыни вообще осталось мало – большинство её жителей только летом здесь обитают, на зиму стариков и старух разбирают по городам дети (…). Даже собак тут не слышно. Тишина опускается по вечерам, не нарушаемая ни шумом моторов, ни молодым смехом и музыкой»⁸²⁶. В 1991 году в Пустыни уже было только 26 жителей⁸²⁷, в 2000 г. – 13, в 2008 г. –6⁸²⁸.

Угасало и шодское старообрядческое монашество. Всё реже проходили службы в часовне на кладбище за Мезой, куда зато неоднократно наведывались грабители. Одна за другой уходили из жизни старицы-инокини. 13 мая 1992 года в Шоде произошло страшное преступление: грабителями икон была убита девяностолетняя старообрядческая инокиня Мамельфа (Мария Иосифовна Захарова; 1900 – 1992 гг.), правнучатая племянница Г. Я. Захарова. Отпевание последней монахини Шоды состоялось в старообрядческой Покровской церкви в д. Стрельникове, на кладбище при которой инокиня Мамельфа и была погребена⁸²⁹. В следующем 1993 году была разобрана на бревна часовня на кладбище за Мезой, последние образа из которой увезли в церковь Рождества Богородицы в Дворище.

К концу XX века многие Захаровы оказались в Костроме. В 90-е гг. костромская пресса немало писала об Александре Дмитриевиче Захарове (р. 1929 г.), праправнучатом племяннике Гаврилы Яковлевича. Александр Дмитриевич – последний из «настоящих» Захаровых («настоящий», если исходить из набора: охотник, старообрядец, поэт). Сын Д. Я. Захарова, страстный охотник, рыбак, гармонист, человек, влюбленный в природу, он в начале 60-х годов из-за женитьбы переселился из Шоды в Кострому. Как и у многих Захаровых, на склоне лет у него пробудился дар к нескладным, но искренним стихам. В основном он пишет о природе. Овдовев, он тоскует в городе по Шоде, куда ему уже не вернуться. В одном из стихотворений Александр Дмитриевич вспоминает, как в 40-е годы он, подобно дедушке Мазаю, во время больших разливов спасал в окрестностях Шоды зайцев.

Вот моя деревня, вот мой дом родной!
Вот я еду в лодке, зайцами гружен,
Все они сукотные, попавшие в беду,
Утром на рассвете в бор я вас свезу,
Дам благословенье зайчиков рожать,
Так мало вас осталось, на пальцах сосчитать.
Весна не за горами, красивая пора!
У зайчиков-ушастиков страшная беда.
Болота все залиты, одни пеньки торчат,
По одному да по два зайчики сидят.
Все они угрюмые, кто же нас спасёт?
Вдруг они увидели: лодочка плывет.
Тихо я подъехал, «Спокойно, – говорю. –
Не грустите, милые, всех вас соберу,
И на сухой на остров я вас отвезу!»
За лето поправитесь, потом придет зима,
Шубки белые оденете, какая красота!⁸³⁰.

С середины 80-х гг. XX века, с начала «перестройки», прежний хрестоматийно-советский образ Некрасова заколебался. В адрес поэта-демократа раздались первые критические голоса: в 1986 году Булат Окуджава назвал его «провозвестником топора»⁸³¹.

С началом «перестройки» здравый смысл постепенно стал брать верх, что выразилось в возращении Грешневу, переименованному в 1938 году в Некрасово, его исторического названия. 17 ноября 1986 года Президиум Верховного Совета РСФСР своим указом постановил: «Переименовать деревню Некрасово Некрасовского района Ярославской области в деревню Грешнево»⁸³².

На рубеже 80 и 90-х гг. XX века рухнула советская власть, распался Советский Союз. В общем шуме и грохоте почти незамеченным прошло обрушение политического культа Некрасова, лишившегося могучей идеологической поддержки государства. Но некрасоведение на рубеже XX и XXI вв. после падения прежних запретов вышло на новые рубежи. По сути, начался новый этап изучения наследия поэта. О Некрасове стали писать без прежнего предыхания, но и без умолчания о многих страницах его жизни. Постепенно стал забываться и, казалось, навсегда словно прилипший к нему, титул «поэт-демократ».

В разные годы в адрес Некрасова в нашем крае было произнесено немало красивых слов, однако для реального увековечивания его памяти делалось немного. Думается, что в Костроме надо поставить памятник главному некрасовскому герою и нашему земляку – дедушке Мазаю с «его умильными, милыми зайцами» (О. Ф. Берггольц)⁸³³. Кострома по праву может украсить себя таким памятником, и, несомненно, что он станет одной из главных достопримечательностей города (только его автор должен чувствовать всю меру возложенной на него ответственности).

Наверное, есть смысл подумать и о создании в Костромском районе Некрасовского историко-природного заповедника с включением в него селений Шода, Пустынь, полузатопленных Жарков, с прилегающими к ним лесами и болотами. В заповедник необходимо включить и островок, оставшийся от деревни Вёжи, и село Спас, где на кладбище у сохранившейся каменной колокольни покоятся останки дедушки Мазая. На прежнем месте в Спасе можно было бы восстановить и сгоревший в 2002 году в Ипатьевском монастыре Преображенский храм на сваях. Создание Некрасовского заповедника, безусловно, имело бы важное значение для Костромского края, для всей России.

741. Пискунов Л. П. Конец Вежей (рукопись) // Архив автора (далее – Пискунов Л. П. Конец Вежей).

743. Зонтиков Н. А. Церковь Иоанна Златоуста в Костроме (рукопись) // Архив автора.

744. Меньков Б. К. Воспоминания о Мискове (рукопись) // Архив автора.

745. Зонтиков Н. А. Храмы Костромского района, с. 123.

746. Зонтиков Н. А. Утраченная святыня: храм Преображения Господня из села Спас-Вёжи (Спас), с. 172-176.

747. Музей народной архитектуры и быта в Костроме. Путеводитель. Кострома, 1984, с. 24.

748. Памятники архитектуры Костромской области. Каталог. Вып. I, г. Кострома, ч. 3, Кострома, 1998, с. 55, 56, 57, 58.

755. Ухина Н. А. Воспоминания о селах Мисково и Жарки (рукопись) // Архив автора.

756. Ручьев Б. Вчера на перекрытии реки Костромы. Начало наступления // СП. 13. 09. 1956.

757. Перемышленникова Н. Н., Сезонов К. В. Как готовилось затопление Костромской низины (1951 – 1956 гг.) // Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 326.

758. Кострома. Путеводитель-справочник. Кострома, 1963, с. 166.

759. Хохлов В. По обновленной реке // СП. 9. 06. 1957.

760. Плотников С. Н. А. Некрасов. К 80-летию со дня смерти // СП. 8. 01. 1958.

762. Ухина Н. А. Последние жители села Мискова (рукопись) // Архив автора.

770. Шевченко В. Со старинным и загадочным названием Шода // КК. 4. 07. 1992; Спирин С. Деревянная дальняя // ВН. 25. 05. 1993.

790. ГАКО, ф. Р-1538, оп. 14, д. 708, л. 33; ф. Р-962, оп. 10, д. 100, л. 23.

792. Протоклитов Б. Крестьянскому роду Захаровых посвящается // СП. 26. 09. 1964.

793. Яковлев Н. Пишут потомки Гаврилы Захарова // СП. 4. 12. 1964.

794. Протоклитов Б. Шода – земля некрасовская // СП. 28. 07. 1965.

796. Протоклитов Б. Музею Н. А. Некрасова быть!//СП. 24. 05. 1968.

797. Анатольев Б. О Некрасове и его творчестве //СП. 5. 02. 1967.

798. Протоклитов Б. Шода. Память о Н. А. Некрасове // Волжская новь. 10. 04. 1969.

800. Протоклитов Б. Музей Некрасова в селе Пустынь // Молодой ленинец. 27. 06. 1968; Создадим музей Н. А. Некрасова // СП. 29. 04. 1969.

801. Пини Ф. Четырнадцатая некрасовская конференция // Русская литература. 1965, № 2, с. 294.

802. Некрасов Н. К. О Волга!.. колыбель моя! Ярославль, 1991, с. 136.

805. Некрасов Н. К. По их следам, по их дорогам, с. 186-187.

809. Касторский В. «Вечна любовь России к нему» // СП. 20. 01. 1968.

816. Дорогов В. Шода – деревня поэта // ВН. 24. 10. 1974.

817. Павлов Е. Встреча с Некрасовым // СП. 11. 12. 1971.

818. Старшинов Е. В Кострому за песнями // СП. 10. 12. 1971.

819. Бочарников В. В краю деда Мазая. М., 1981, с. 32-38.

823. Сообщение А. В. Боковой, ведущего специалиста администрации Сандогорского сельского поселения.

824. Зудилов К. И. Деревня Пустынь // Костромской район: вехи истории. Кострома, 2003, с. 93.

825. Топникова Н. Чем живёшь, Пустынь?// ВН. 6. 08. 1988.

827. Топникова Н. Скоро сказка сказывается. // ВН. 15. 08. 1991.

829. Шпанченко В. Убийство инокини // СП. 20. 05. 1992; Из воспоминаний М. И. Лаврентьевой // Костромской старообрядец. № 3 (19), апрель 2000.

830. Меркурьева Ю. Внук деда Мазая против охотников // СП. 6. 12. 2003.

831. Некрасов вчера и сегодня. М., 1988, вып. 2, с. 86.

832. Указ Президиума Верховного Совета РСФСР о переименовании деревни Некрасово Некрасовского района Ярославской области // СР. 19. 11. 1986.

833. Берггольц О. Ф. Дневные звезды. Говорит Ленинград. М., 1990, с. 434.