Н. А. Некрасов в оценке критика-народника М. А. Протопопова
Нельзя сказать, что имя критика-народника М. А. Протопопова (1848—1915) сейчас совершенно забыто. Например, цитаты из его статей включены М. Г. Петровой в «Летопись литературных событий 1892—1900 гг.», приложение к «Русской литературе конца XIX — начала XX века. Девяностые годы» (М., 1968). О нем же идет речь в работе М. Петровой «Эстетика позднего народничества», — это третья глава коллективного труда «Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX в.» (М., 1975). Относя Протопопова к народникам-эпигонам М. Г. Петрова, тем не менее, пишет: «М. А. Протопопова, несмотря на его излишнюю прямолинейность, Михайловский ценил высоко. У этого критика был бесспорный литературный дар и было глубокое знание современной русской литературы»[1]. Не забыт он и в исследованиях «Литературный процесс и русская журналистика конца XIX — начала XX в. (1890—1904)», изданных в 1981 и 1982 годах. Наверное, пора более активно и в большем объеме изучать работы Протопопова: без его статей история русской критики представляется неполной. Уважения и памяти заслуживает и трудная жизнь критика. Он познал не только радость читательского признания, особенно в среде передовой молодежи 80-х — начала 90-х годов, но и горечь забвения, беду отставшего от времени человека, старческое одиночество. Испытал он и участь жертвы правительственного произвола: в 1884 году был арестован и после шестимесячного заключения выслан на родину, в город Чухлому Костромской губернии, где прожил три года[2].
Заявленная в названии статьи тема позволяет, во-первых, определить некоторые особенности критики Протопопова, показать, что она, несмотря на «негибкость», отнюдь не являлась публицистическим изложением народнических догм, что ее оживлял полемический задор автора. Во-вторых, можно осветить некоторые дополнительные аспекты борьбы «вокруг Некрасова» после смерти поэта.
Дебют Протопопова состоялся в год прощания Некрасова с жизнью. Случилось так, что первая статья критика появилась в том же номере «Отечественных записок», где было напечатано начало некрасовского цикла «Последние песни»[3]. Протопопов не написал о Некрасове «персонального очерка», — возможно потому, что в большинстве его статей обильно цитируются отрывки из некрасовских произведений, снабженные комментарием критика. Но «некрасовская» статья у него есть. Стремление защитить поэта от предвзятых оценок заставило Протопопова выступить с большой рецензией на сборник критических работ о Некрасове[4]. «Мы пишем не о Некрасове, а только о его критиках и волей-неволей должны, минуя чистый и прозрачный источник некрасовской поэзии, погрузиться в мутную лужу разного рода инсинуаций относительно этой поэзии», — замечает Протопопов[5]. Он считал, что часто эти инсинуации были вызваны неприязнью его противников к самой личности поэта. Критик касается истории взаимоотношений Некрасова и Тургенева. «…Мы не хотели бы оскорблять память Тургенева подозрением, что его отзыв был вызван всем известною его личною враждою к Некрасову, но где же средство избавиться от этого подозрения?»[6] Дело было, конечно, не только в личных взаимоотношениях Некрасова и Тургенева. «Смерть нас примирила», — писал Тургенев в «Последнем свидании»; эта история явилась эпизодом борьбы двух направлений в русской поэзии и – соответственно — в критике. Поэтому Протопопов не упустил возможности нанести ответный удар по «чистому искусству» и «эстетической критике», а конкретно — по поэзии Полонского и Фета и их почитателям. Процитировав отрывок из «Рыцаря на час» («От ликующих, праздно болтающих…»), он иронизирует: «Что это за антихудожественные, ухо дерущие, беспрестанные “щих, щих, щих”?».. Далеко Некрасову до гг. Фета и Полонского. Но, однако, вот что. Неуклюжие некрасовские стихи невозможно читать без глубокого волнения, даже без слез, тогда как лирические воззвания к “плутовке” (имеется в виду «Вызов» Полонского. — Б. К.) сияют больше на страницах альбомов поручиков Пироговых да в тетрадях полковых писарей…»[7]. В пылу полемики Протопопов делает интересный, но рискованный «ход», принижающий достоинства любовной лирики Некрасова, а также обнажающий в данном случае «прямолинейность» и ограниченность позиции критика. Он удивляется: почему «любители российской словесности» так ополчились на Некрасова, если у него можно найти такие же лирические «безделушки чисто личного характера». Протопопов называет примерно десяток стихотворений, в том числе «Ты всегда хороша несравненно…», «Мы с тобой бестолковые люди…», «Я не люблю иронии твоей…», которых «совершенно достаточно для того, чтобы признать в нем «поэта» в том смысле, в каком понимает поэзию Тургенев, в том смысле, в каком самыми настоящими поэтами являются гг. Полонский и Фет»[8]. Протопопову важно доказать, что Некрасов шире, глубже, сложнее Полонского: «…г. Полонский никогда не бывал Некрасовым, но Некрасову стоит только захотеть, чтобы взлететь на вершину того Парнаса, на котором священнодействовал г. Полонский. В этом признавались, хотя косвенно и неохотно, некоторые из критиков Некрасова, относившиеся к нему совершенно так же, как Тургенев»[9]. Ссылается Протопопов и на статью Ап. Григорьева «Стихотворения Некрасова», полагая, что ее автор, «довольно враждебный Некрасову, но чуткий и искренний критик», восторженно оценил талант создателя «Тишины»: «Поэт! поэт!».— «Да, поэт», — соглашается Протопотов[10]. По его мнению, Аполлон Григорьев «тенденций некрасовской поэзии… не ценил и не понимал, но понимал красоту, чувствовал пафос этой поэзии»[11]. Полезно сравнить трактовку обоими критиками стихотворения Некрасова «Праздник жизни — молодости годы…», которому поэт придавал значение декларации:
…Нет в тебе поэзии свободной,
Мой суровый, неуклюжий стих!
Нет в тебе творящего искусства…
Но кипит в тебе живая кровь,
Торжествует мстительное чувство,
Догорая, теплится любовь.
Та любовь, что добрых прославляет,
Что клеймит злодея и глупца
И венцом терновым наделяет
Беззащитного певца…
Ап. Григорьев писал: «Некрасову, под влиянием его “музы мести и печали”, часто хотелось бы уверить и нас всех, да может быть и себя, что он не поэт… Но ведь это же очевидная неправда. Поэт! поэт! Чего же вы морочите-то нас и «неуклюжим стихом», и «догоранием любви»[12]. С точки зрения Ап. Григорьева Некрасов — поэт, пока связан с «почвой», и перестает быть им, когда переходит к «обличению», порожденному «миражной жизнью»[13].
Протопопов тоже любил цитировать эти стихи Некрасова: они весомо подтверждали его любимую мысль о второстепенности «художественности»: «Жизненность, серьезность, так сказать, насущность литературы определяется не степенью ее художественности, не числом и размерами действующих в ней талантов, а исключительно свойством и содержанием ее идеалов… “Творчество”, “художество”, “искусство”… могут процветать в ней и во время общественного упадка, деморализации. Но тесного общения с жизнью, практических стремлений и указаний было бы от нее напрасно ожидать. “Нет в тебе творящего искусства, но кипит в тебе живая кровь”, говорил Некрасов про свой “суровый, неуклюжий стих”, и, вывернувши эту формулу наизнанку, мы получим характеристику литературы в периоды общественного застоя: сколько угодно “творящего искусства” и ни капли или именно только одна капля живой, горячей крови»[14]. Очевидно, что для адепта публицистической критики в литературном произведении важны были «идеалы», «тенденции», его «общественное содержание». Но это не означало отрицания поэзии как искусства вообще. Называя, вслед за Белинским, поэзию Некрасова «дельной», он не принимал лишь поэзию «бездельную», «поэзию узколичных чувств и ощущений, поэзию-музыку, поэзию пейзажной живописи»[15]. Некрасов был для него поэтом потому, что стал поэтом-гражданином. Он понимал, как и Ап. Григорьев, что заявлением об отсутствии в своих стихах «поэзии» Некрасов, конечно, «морочит» читателя, иначе, зачем критику нужно было так сердиться на Тургенева? В пылу идейно-эстетической борьбы Протопопов чаще декларативно отрицал значимость «художественности», чем вовсе не обращал на нее внимания в конкретном разборе произведения. Он не обходил, вопреки своему заявлению в статье о Л. Толстом, вопросов мастерства писателя. Критик ценил, прежде всего, «пафос» стихотворения, он понимал, что эта «душа произведения» может быть рождена только искусством художника слова. Зная силу воздействия высокохудожественного литературного текста, Протопопов часто использует некрасовские стихи как аргумент, даже как «документ». Например, он опровергает высказанное К. Аксаковым в адрес Некрасова обвинение в «неискренности», в том, что поэт любит не народ, а в народе себя, свои теории о народе («Не с ними плачешь, а об них…») — некрасовскими же стихами «Размышления у парадного подъезда», «Железная дорога» и другими. «Если всего этого мало вам, то вот вам еще один — последний документ: “Ты и убогая…”» — далее Протопопов цитирует 13 первых строк песни «Русь» из поэмы «Кому на Руси жить хорошо». «… Сорок тысяч Страховых и всяких других критиков-воронов, вместе со своими Тютчевыми, Полонскими, Фетами, не создали ничего, что хоть сколько-нибудь приблизилось бы к этому гимну по страшной энергии выражения, по силе и глубине этой любви к “матушке-Руси” и этой веры в спокойную совесть, в живучую правду и в золото — сердце нашего народа!»[16] Борясь за Некрасова, критик рассчитывал и на самозащитную силу его стиха. В статье «Критики Некрасова» он, по сути дела, «развивает» содержание строк некрасовских «Сцен из лирической комедии “Медвежья охота”», которые поставил эпиграфом:
«Гражданской скорбью» наши мудрецы
Прозвали настроение такое…
Над чем смеяться вздумали, глупцы!
Опошлить чувство силятся какое!
Защита «заветов» Некрасова была для Протопопова формой утверждения передовых идеалов его времени. Он считал себя «семидесятником»[17], продолжателем дела Белинского, Добролюбова, Писарева. Любимое некрасовское стихотворение Протопопова, какое он цитировал наиболее часто, — «Сеятелям», к числу которых он причислял и себя. Идея просвещения народа стала острием его программы. Желание «учить народ» он считал не интеллигентской прихотью, но историческим долгом. Он отвергал как барское презрение к народу, так и идеализацию его. Критик защищал произведения Решетникова, Левитова, Златовратского, Г. Успенского и других писателей от обвинений их со стороны реакционного лагеря в «тупости и бесталанности» (Марков), «шаблонности» (Буренин), «слабом развитии патриотического чувства и слепом подражании Западу» (Страхов)[18]. В «голодном» 1892 году он констатировал важный сдвиг в общественной и литературной жизни: «Давно ли остроумные люди смеялись над «мужиковстствующей» частью нашей литературы… и Г. Успенский с нервным раздражением отвечал им, и вот теперь вся литература и всё общество преисполнено заботами или хоть только разговорами о мужике, и все начинают понимать, что этот мужик точно “сеятель и хранитель” родной страны, что его благосостояние есть основа нашего благосостояния, что беда, его постигшая, есть грозная туча на нашем горизонте»[19].
Протопопов не принимал и «заигрывания» интеллигенции с крестьянством. Например, он осудил А. Осиповича (А. О. Новодворского): «Новодворский, очевидно, еще не успел освободиться от того идеалистического воззрения, по которому единение с народом необратимо требует отречения от культурных привычек — как будто в этом, в бытовых формах, а не в интересах заключается суть дела…»[20]. Кроме «общности интересов», контакт «просвещенного» с «младшим братом», по мысли Протопопова, основывается на чувстве собственного достоинства: «Наша жизнь уже твердо отчеканила тип интеллигентного пролетария-разночинца, который нисколько не конфузится перед народом за свою развитость и не чувствует за собой никакой вины перед народом. Как Левин графа Толстого, только с несравненно большим правом, он может сказать: «я сам народ»[21]. В реальных взаимоотношениях народа и интеллигенции было много неутешительного: «Мужик Г. Успенского, — с горечью отмечал критик, — во всякое время готов променять интеллигентного человека на телушку, а интеллигентный человек говорит с искренним отчаянием: “С тобой не сольешься, с тобой сопьешься”»[22]. Но он знал и другое: «Русская интеллигенция… постоянно отличалась своей глубокой и живой верой в наш народ… Несмотря на условия жизни, подчас худшие, чем всякая татарщина, народ сумел отстоять свою нравственную и умственную самостоятельность»[23].
Как соединить лучшее в интеллигенции с лучшим в народе? — эта проблема волновала и Протопопова. Ответ он находил в идее и практике «просветительного народолюбия», дальше которого не пошел. Критик настойчиво отстаивал это: «Мы знаем и умеем многое, чего не знает и не умеет народ»[24]. В произведениях писателей-народников он не соглашался с тем, что не совпадало с его идеей. В книгах Златовратского он не принял идеализация крестьянской общины и принижения роли интеллигенции в народной жизни: «Г. Златовратский… более народник, чем сам народ. В этом — источник и его несправедливости по отношению к нам и к нашей культуре, и его оптимистических воззрений на народную жизнь… Идеалы, выработанные в нашей среде, вычитанные из наших книжек, заимствованные от наших общих учителей, г. Златовратский вменяет в заслугу народу и делает их содержанием… наивных форм патриархальной жизни»[25]. Критик приглашает вступить в спор с автором «Устоев» Некрасова, чье стихотворение «Ночь. Успели мы всем насладиться…», рожденное мыслями поэта о тяжкой доле народа, противоречит «хвалебным гимнам народу» и «разукрашиваниям» его жизни. «Ведь если народ так умен, — пишет Протопопов, — то чему же и зачем нам учить его?.. Какой презренной и лицемерной декламацией должны бы представляться нам, например, эти стихи, трогающие нас до глубины души:
Пожелаем тому доброй ночи,
Кто все терпит во имя Христа,
Кто бредет по житейской дороге
В беспросветной глубокой ночи,
Без понятья о праве, о Боге,
Как в подземной тюрьме без свечи.
…Нет, не заразимся мы оптимизмом г. Златовратского, а будем говорить, что великий народ наш невежествен и несчастен, что “беспросветная глубокая ночь”, окутавшая своим мраком его жизнь, может быть побеждена только солнцем науки…»[26].
«Солнце науки» Протопопов противопоставил и «власти земли» Г. Успенского, которая, по определению критика, суть «власть бессознательной природы», порождающая в народе суеверия, превращающая человека в «скифа». «Скиф» лучше Разуваева (этот щедринский образ буржуазного хищника не раз использован в статьях Протопопова). Но бесконечно выше и лучше «скифа» тот человек, который с сердцем и не менее цельным, чистым и крепким, нежели у какого бы то ни было «непосредственного дикаря», соединяет широкое разумение, просвещенное сознание, развитый ум. «И вот этот-то идеал я противопоставлю выдвигаемой Успенским стихийной “власти земли”… В чем Успенский видит погибель, по крайней мере, грозную опасность, в том я вижу спасение. Пусть цивилизация, со всей ее неправдой, идет к народу: не она развратит народ, а народ обновит ее. И во всяком случае, напрасно надеяться на силу земли, уже отошедшую в область истории, силу, которая учит терпению и послушанию, но не учит и не может учить гражданским доблестям»[27].
«Просвещение» народа Протопопов понимал широко: интеллигенция должна была и нести в народ знания, и воспитывать его в духе нравственности, т. е. «сеять» не только — «разумное», но и «доброе». Оттого критик так ценил нравственное содержание некрасовской поэзии и гражданскую совесть самого поэта, часто решавшегося на гласное самоосуждение. Некрасовскую совесть критик ставил в пример современникам 1880-х годов, «эпохи падения людей»: «Но этих падений люди с умом и сердцем стыдятся, а не гордятся ими, воспоминания об этих минутах составляют мучение их жизни, и в порыве жгучего покаянного чувства они восклицают:
За каплю крови, общую с народом,
Мои вины, о Родина, прости…
Если человек казнит себя за отступление от идеалов, то это, конечно, значит, что вера в идеал в нем живет по-прежнему»[28].
Как критик-народник, Протопопов осуждал писателей за «отсутствие идеалов». Показательна в этом отношении его статья о Ясинском. Цитируя некрасовское стихотворение «Литература с трескучими фразами…»:
Что же ты любишь, дитя маловерное,
Где же твой идол стоит? —
критик замечает: «Ровно ничего не любит г. Ясинский и никаких идолов у него не имеется. Когда-то — и не так еще давно— он и любил и верил, но… устал, и теперь его занимает только чувственность… Не отжившая эстетическая теория погубила талант г. Ясинского, а его маловерие, его равнодушие к идеям и идеалам»[29]. Последствия отхода Ясинского от демократического лагеря после 1884 года Протопопов верно определил как ренегатство, заклеймив отступника словом «пустоцвет».
К сожалению, Протопопов, как и Н. Михайловский, не понял творчество Чехова, обвинив его в неспособности «усвоить» общественную идею и назвав «писателем без опоры и цели»: «…Чехова коробит нравственно всякая ложь жизни, но противопоставить чужой неправде свою собственную правду он не может, потому что не обладает ею… Чехов не спросит, как спрашивал тосковавший поэт:
Где ж вы, умелые, с бодрыми лицами?
Где же вы, с полными жита кошницами?
Труд засевающих робко, крупицами,
Двиньте вперед!
В этой тоске есть надежда, в этом отчаянии есть вера, тогда как г. Чехов посмотрит направо и презрительно прищурится, посмотрит налево и иронически улыбнется: никаких таких умелых с бодрыми лицами и в помине нет. Безвременье дает Чехову объективное основание для такого вывода, а субъективные мотивы влекут его в том же направлении»[30]. В данном случае противопоставление Некрасова Чехову сработало против критика, не обнаружившего у Чехова веры и идеалов. Будь Протопопов последовательнее, вспомни статью, написанную им десять лет назад, он нашел бы там аргументы в пользу Чехова и против своих претензий к нему. В 1882 году он высказал интересную мысль о том, что жалоба на отсутствие идеалов есть свидетельство их наличия: «Вы жалуетесь на исчезновение идеалов, — обращался он к современникам, — но обратитесь же к своему собственному разумению: разве вам нечего внести в жизнь, разве вам неясны ее слабые стороны?.. Ваше собственное недовольство служит против ваших жалоб…»[31].
Учитывая, что Протопопов часто называл свою критику «утилитарной», остановимся и на других случаях «прикладного» использования им нравственных «уроков» поэзии Некрасова.
Критик часто обращался к Некрасову в статьях о Л. Толстом. Он в полемических целях делал как бы «ответный ход» «фигурой» из некрасовского произведения. Например, его возмутило умиление Николеньки Иртеньева «самоотверженностью» Натальи Савишны («Детство», гл. 13) — и он вспомнил «про холопа примерного — Якова верного»: «между Натальей Савишной и Яковом нет решительно никакого различия, но какая разница во взглядах на них их творцов! Авторитет Толстого велик, но ведь и мнение Некрасова чего-нибудь да стоит!»[32]. Протопопов осудил идеализацию «естественной жизни» в повести «Казаки», заметив, что основой ее стало толстовское «недоверие к цивилизации вообще», производное от выработанного Толстым еще ранее «недоверия к человеческому уму». Поэтому он противопоставил «идеализированной» Марьяне некрасовскую Дарью, к которой автор «сумел… отнестись трезвее»[33]. Критик был возмущен эгоизмом Позднышева в «Крейцеровой сонате» и пожелал опровергнуть ее страшный финал альтруизмом некрасовского «Зеленого шума»:
Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится.
Прощай, пока прощается,
И — Бог тебе судья!
«Покуда и пока — поясняет критик, — т. е. до тех пор, покуда я сам сохраняю в себе те душевные свойства свои, из которых возникла… моя любовь и пока любимый человек сохраняет свои привлекательные и дорогие для меня качества»[34].
Некрасовские «заветы» Протопопов вспомнил и в рецензии на «Письма из деревни» А. Н. Энгельгардта. Критик выявил и осудил те стороны «хозяйственной деловитости» «помещика-мужика», которые оборачивались духовной ущербностью. Особенно это проявилось в отказе крестьянину, просившему у помещика хлеба, чтобы накормить погибавшую от голода семью: «Да ведь это не «хозяйство», — возмущается Протопопов, — это некрасовский «парадный подъезд», и вам хочется крикнуть: «Вороти их! В тебе их спасение!». Разумеется, сколько бы вы ни кричали, г. Энгельгардт и ухом не поведет… Если иначе нельзя вести хозяйство, то его и не стоит вести, лучше и достойнее быть хорошим человеком, нежели хорошим хозяином…»[35].
Таковы лишь основные факты обращения М. Протопопова к поэзии Н. А. Некрасова, использования утверждающей и отрицающей силы его стихов.
В заключение заметим следующее. М. Г. Петрова права, объяснив творческое угасание Протопопова «каменно-неподвижной верностью «заветам»[36]. Понижение потенциала его критики происходило и на жанровом уровне: «Либеральное перерождение позднего народничества ослабило масштабность и критическую остроту их работ, которые или сужались до жанра рецензий (что характерно для М. Протопопова), или расширялись до обстоятельных, почти академических, а не журнальных трудов Скабичевского…»[37].
К этому следует добавить: к чести Протопопова, «либеральное перерождение» не сделало его ренегатом, и не последнюю роль в этом сыграла именно приверженность его «заветам», в том числе и некрасовским.
Примечания
[1] К этой характеристике добавим: М. Протопопов частично цитировал тексты на память, принося извинения за возможные неточности. Следует отметить также жанровую и тематическую широту его критической деятельности: он вел библиографические отделы, писал периодические обзоры («Письма о литературе»), монографические статьи об отдельных писателях.
[2] За год до ареста Протопопов в статье о М. Е. Салтыкове-Щедрине, которой он хотел начать цикл «очерков о наиболее видных и влиятельных из современных литературных деятелей наших» (после этой должны были последовать статьи о Л. Н. Толстом и Ф. М. Достоевском. — Б. К.), заметил: «Дальше загадывать я не решаюсь, памятуя, что русский литератор предполагает, а обстоятельства располагают» (Дело. 1883. № 4. С. 316).
[3] Морозов Н. (псевдоним). Литературная злоба дня // Отечественные записки. 1877. № 1. 2-я паг. С. 1–47. Статья открывала 2-й отдел, а стихи Некрасова завершали первый.
[4] Протопопов М. А. Критики Некрасова: Сборник критических статей о Н. А. Некрасове. В 3-х ч. / Сост. Зелинский // Северный вестник. 1888. № 3. 2-я паг. С. 1—28.
[5] Там же. С. 23.
[6] Там же. Протопопов имеет в виду «Письмо редактору “С. -Петербургских ведомостей”» (1870), в котором Тургенев защищал от сатирической рецензии, написанной Щедриным, Я. Полонского, — но «за счет» унижения Некрасова, которому автор пророчил «забвение» и считал, что «в измышлениях скорбной музы» г. Некрасова «ее-то, поэзии-то, и нет ни на грош». (См.: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. Соч. Т. 15. С. 159—160).
[7] Там же. С. 5.
[8] Там же. С. 11.
[9] Там же. Протопопов называет среди них Б. Алмазова. В данном случае он необъективен к Тургеневу, который отзывался о поэзии Некрасова и иначе, одобрительно.
[10] Там же. С. 8.
[11] Там же. С. 17.
[12] Григорьев А. П. Литературная критика. М., 1967. С. 484—486.
[13] Там же. С. 488, 491.
[14] Протопопов М. А. Отживающие традиции // Дело. 1882. № 5. 2-я паг. С. 25.
[15] Протопопов М. А. Критики Некрасова. С. 28.
[16] Северный вестник. 1888. № 3. 2-я паг. С. 26—27.
[17] Протопопов М. А. Письма о литературе: Письмо первое // Русская мысль. 1891. № 9. 2-я паг. С. 119—134.
[18] Протопопов М. А. Журнальные заметки // Дело. 1883. №7. 2-я паг. С. 50.
[19] Протопопов М. А. Письма о литературе: Письмо второе // Русская мысль. 1892. № 1. 2-я паг. С. 37.
[20] Протопопов М. А. Характеристика современных деятелей: М. Е. Салтыков // Дело. 1883. № 6. 2-я паг. С. 33.
[21] Там же. С. 32.
[22] Протопопов М. А. Журнальные заметки // Дело. 1883. № 7. 2-я паг. С. 56.
[23] Протопопов М. А. Оборотная сторона медали: По поводу очерка Гл. Успенского «Власть земли» // Дело. 1882. № 7. С. 1—5.
[24] Протопопов М. А. Журнальные заметки // Дело. 1883. № 7. 2-я паг. С. 56—57.
[25] Протопопов М. А. Литературно-критические характеристики. 2-е изд. СПб., 1898. С. 491—492. Протопопов указывает, что «Златовратский повторяет ту же ошибку, которую сделал и горячий защитник общины покойный Н. Г. Чернышевский: свое личное развитое сознание, свое просветленное разумение он вкладывает в примитивные формы жизни» (Там же. С. 488).
[26] Там же. С. 499—500.
[27] Протопопов М. А. Оборотная сторона медали // Дело. 1882. № 7. 2-я паг. С. 19—20.
[28] Протопопов М. А. Пустоцвет // Северный вестник. 1888. № 9. 2-я паг. С. 72. Критик цитирует стихотворение Некрасова «Умру я скоро. Жалкое наследство…».
[29] Там же. С. 83.
[30] Протопопов М. А. Жертва безвременья // Русская мысль. 1892. №6. 2-я паг. С. 113—114.
[21] Протопопов М. А. Тенденции современной беллетристики: опыт литературного обозрения // Дело. 1882. № 12. 2-я паг. С. 23.
[32] Протопопов М. А. Лев Толстой. Статья 2-я // Северный вестник. 1888. №11. 2-я паг. С. 106.
[33] Протопопов М. А. Литературно-критические характеристики. 2-е изд. 1898. С. 132—133.
[34] Протопопов М. А. Психологический вопрос: по поводу последней повести Льва Толстого «Крейцерова соната» // Русская мысль. 1891. № 8. 2-я паг. С. 134—135.
[35] Протопопов М. А. Хозяйственная деловитость: «Из деревни». 11 писем (1872—1882) А. Н. Энгельгардта. СПб., 1882 // Дело. 1882. № 9. 2-я паг. С. 17—18.
[36] Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX века. М., 1975. С. 141.
[37] Егоров Б. Ф. О мастерстве литературной критики. Л., 1980. С. 306.