II.
Кто же былъ этотъ юноша-идеалистъ, потерпевшiй такое жестокое крушенiе при первой же попытке выйти въ треволненное литературное море?
Некрасову не исполнилось еще и семнадцати летъ, когда летомъ 1838 года онъ явился на улицахъ Петербурга съ тетрадкой стиховъ въ кармане (значительная часть ихъ годъ спустя вошла въ книжечку "Мечты и звуки"), а между темъ, испытать и пережить ему пришлось уже больше, чемъ иному взрослому человеку. Къ сожаленiю, фактическiя подробности его детской жизни бiографамъ поэта известны довольно смутно: въ точности не знаютъ даже, где онъ родился, какъ звали его мать (по однимъ сведенiямъ - Александрой, по другимъ - Еленой), сколько летъ провелъ Онъ въ Ярославской гимназiи (кто пишетъ - два года, кто - шесть), изъ какого класса и почему, собственно, вышелъ; въ какомъ, наконецъ, году прiехалъ въ Петербургъ {Самъ Некрасовъ называлъ 1837 годъ (годъ смерти Пушкина), но точное указанiе его сестры (20 iюля 1838 г.), повидимому, более соответствуетъ фактамъ.}. Нужно надеяться, что предстоящiй юбилей восполнитъ эти бiографическiе пробелы; газеты, по крайней мере, сообщаютъ, что въ Ярославле, считающемся, такъ сказать, прiемной родиной Некрасова, идетъ въ этомъ направленiи деятельная работа: перебирается гимназическiй архивъ, опрашиваются родственники поэта (въ Ярославле живетъ до сихъ поръ младшiй братъ его, Федоръ Алексеевичъ Некрасовъ). Весь полученный новый матерiалъ, вместе съ не напечатанными до сихъ поръ рукописями Некрасова, будетъ обнародованъ въ спецiальномъ (юбилейномъ) литературномъ сборнике.
Конечно, все это въ высшей степени интересно. Но задача настоящей статьи собственно не бiографiя Некрасова, и подробности детства и отрочества его имеютъ для насъ лишь второстепенное значенiе; темъ более что общiй характеръ этихъ летъ ярко очерченъ самимъ поэтомъ въ массе его произведенiй. Даваемыми имъ сведенiями мы и можемъ удовлетвориться.
На фоне младенческихъ воспоминанiй Некрасова ярко вырисовываются необыкновенно характерная для тогдашней русской жизни фигура его отца, грубаго и невежественнаго самодура-помещика (средней руки), и матери, молодой образованной женщины съ тонкой душевной организацiей и кроткимъ любящимъ сердцемъ.
Ты увлеклась армейскимъ офицеромъ,
Ты увлеклась красивымъ дикаремъ!
Не спорю - онъ приличенъ по манерамъ,
Природный умъ я замечала въ немъ;
Но нравъ его, привычки, воспитанье...
Умеетъ ли онъ имя подписать?
Съ такими словами обращается (въ поэме "Мать") къ своей беглянке-дочери бабка поэта, варшавская аристократка Закревекая,-- и, кажется, портретъ этотъ вполне отвечалъ действительности. Да и чемъ инымъ могъ, въ самомъ деле, быть заурядный армейскiй офицеръ двадцатыхъ годовъ, выросшiй въ условiяхъ крепостного права? Если даже самъ поэтъ, въ сравнительно позднее время, воспитывался окруженный псарями, музыкантами, "крепостными любовницами, гаэрами и слугами", въ доме, жизнь котораго текла "среди пировъ, безсмысленнаго чванства, разврата грязнаго и мелкаго тиранства", то можно вообразить, какова была среда, окружавшая старика-Некрасова, дедъ котораго (воевода) и отецъ (штыкъ-юнкеръ въ отставке), богатейшiе помещики края, проиграли въ карты несколько тысячъ "душъ" крестьянъ. И если ихъ потомокъ-поэтъ сумелъ съ годами "стряхнуть съ души своей тлетворные следы поправшей все разумное ногами, гордившейся невежествомъ среды", то, по его собственному свидетельству, "живую душу" спасла въ немъ мать, бывшая несомненно редкимъ, необычнымъ явленiемъ въ тогдашнемъ русскомъ обществе, случайной его, экзотической гостьей. У Некрасова-отца такой матери, конечно, не было... Онъ не представлялъ, правда, чего-либо исключительнаго, чудовищнаго на фоне своей мрачной эпохи,-- онъ былъ лишь типичнымъ помещикомъ двадцатыхъ - тридцатыхъ годовъ, въ достаточной степени умевшимъ отравлять жизнь не только своимъ крепостнымъ, но и собственной семье, хотя надо сознаться, что сынъ не пожалелъ темныхъ красокъ для его обрисовки: дикарь, угрюмый невежда, деспотъ и даже палачъ - такъ и мелькаютъ въ техъ местахъ стихотворенiй и поэмъ Некрасова, которыя посвящены воспоминанiямъ объ отце. "Твой властелинъ",-- обращается онъ, уже умирая самъ, въ покойной матери:
. . . . . наследственные нравы
То покидалъ, то буйно проявлялъ;
Но если онъ въ безумныя забавы
Въ недобрый часъ детей не посвящалъ,
Но если онъ разнузданной свободы
До роковой черты не доводилъ,--
На страже ты надъ нимъ стояла годы,
Покуда мракъ въ душе его царилъ!
А въ поэме "Несчастные" находимъ и более подробную картину (хотя въ общемъ герой этой поэмы и не можетъ быть отождествленъ съ авторомъ, но изображенiя его детства и юности, несомненно, автобiографичны).
Рога трубятъ ретиво,
Пугая раннiй сонъ детей,
И воютъ псы нетерпеливо...
До солнца сели на коней -
Ушли... Орды вооруженной
Не видитъ глазъ, не слышитъ слугъ.
И бедный домъ, какъ осажденный,
Свободно переводитъ духъ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Осаду не надолго сняли...
Вотъ вечеръ - снова рогъ трубитъ.
Примолкнувъ, дети побежали,
Но матъ остаться имъ велитъ:
Ихъ взоръ унылъ, невнятенъ лепетъ...
Опять содомъ, тревога, трепетъ!
А ночью свечи зажжены,
Обычный пиръ кипитъ мятежно,
И бледный мальчикъ, у стены
Прижавшись, слушаетъ прилежно
И смотритъ жадно (узнаю
Привычку детскую мою)...
Что слышитъ? Песни удалыя
Подъ топотъ пляски удалой;
Глядитъ, какъ чаши круговыя
Пустеютъ быстрой чередой;
Какъ на лету куски хватаютъ
И ротъ захлопываютъ псы...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Смеются гости надо ребенкомъ,
И чей-то голосъ говоритъ:
"Не правда-ль, онъ всегда глядитъ
Какимъ-то травленымъ волченкомъ?
Поди сюда"! Бледнеетъ мать;
Волченокъ смотритъ - и ни шагу.
"Упрямство надо наказать -
Поди сюда"!-- Волченокъ тягу...
"А-ту его"! Тяжелый сонъ...
"А-ту его"! Тяжелый сонъ...
Николай Алексеевичъ, первенецъ въ семье, былъ, повидимому, много старше своихъ многочисленныхъ братьевъ и сестеръ, и одинокое детство его протекало въ невыносимо-душной нравственной атмосфере. Чтобы получить объ ней понятiе, достаточно прочесть "Родину", или другое стихотворенiе того же перiода - "Въ неведомой глуши", которое авторъ, по не совсемъ понятнымъ для насъ мотивамъ, не хотелъ признавать оригинальнымъ. Первоначально стихотворенiе это было озаглавлено: "Изъ Ларры", позже - "Подражанiе Лермонтову", при чемъ въ авторскомъ экземпляре сделано было такое примечанiе: "Сравни: Арбенинъ (въ драме Маскарадъ). Не желаю, чтобы эту подделку раннихъ летъ считали какъ черту моей личности". И еще следовало ироническое добавленiе: "Былъ влюбленъ - и козырнулъ". Понимай: порисовался демоническимъ плащемъ сильнаго, много испыравшаго, во всемъ разочаровавшагося человека... *
Позволительно, однако, усомниться въ полной справедливости этого примечанiя. Прежде всего, въ монологахъ лермонтовскаго героя отыщется всего лишь 5--6 строкъ, имеющихъ более или менее рельефное сходство съ некрасовской пьесой:
Въ кругу обманщицъ милыхъ я напрасно
И глупо юность погубилъ...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вдругъ во мне забытый звукъ проснулся!
Я въ душу мертвую свою
Взглянулъ - и увидалъ, что я ее люблю,
И стыдно молвить... ужаснулся!
И снова ревность, бешенство, любовь
Въ пустой груди бушуютъ на просторе;
Изломанный челнокъ, я снова брошенъ въ море!
Вернусь ли къ пристани я вновь?
И еще въ другомъ монологе:
О дняхъ, отравленныхъ волненьемъ
Порочной юности моей,
Съ какимъ глубокимъ отвращеньемъ
Я мыслю на груди твоей!
Такъ, прежде я тебе цены не зналъ, несчастный;
Но нынче черствая кора
Съ моей души слетела - мiръ прекрасный
Моимъ глазамъ открылся не напрасно,
И я воскресъ для жизни и добра ("Маскарадъ").
Сходство некрасовскаго стихотворенiя съ первымъ изъ этихъ монологовъ Арбенина очень слабое, чисто-формальное; настроенiя передъ нами глубоко-различныя: въ душу Арбенина любовь вноситъ ужасъ и смятенiе; у Некрасова, напротивъ, она означаетъ возрожденiе и надежду:
. . . Для жизни и волненiй
Въ груди проснулось сердце вновь,
Влiянье раннихъ бурь и мрачныхъ впечатленiй
Съ души изгладила любовь!
Мотивъ второго отрывка изъ "Маскарада", несомненно, тотъ же, что и у Некрасова, но у последняго разработанъ онъ съ такими пластически-реальными подробностями и въ такомъ оригинальномъ освещенiи, что "подражанiемъ" его стихи трудно назвать: скорее, это - сходство настроенiй, вытекшихъ изъ одинаковыхъ общественныхъ условiй времени... Возможно, что Некрасова смущали следующiе стихи его пьесы:
Я въ мутный ринулся потокъ
И молодость мою постыдно и безумно
Въ разврате безобразномъ сжегъ.
И действительно, по отношенiю къ личной бiографiи поэта это совершенная неправда (а въ ней-то, собственно, и выразилось подражанiе Арбенину): если и были въ молодости Некрасова не совсемъ безгрешныя увлеченiя, то, конечно, во сто разъ больше было въ ней непосильно-тяжелаго труда, мученiй бедности, благородныхъ юношескихъ стремленiй... За то начало стихотворенiя даетъ, повидимому, вполне верную картину растлевающаго влiянiя на юную душу - отцовскаго дома съ его рабовладельческими нравами и инстинктами:
Въ неведомой глуши, въ деревне полудикой,
Я росъ средь буйныхъ дикарей,
И мне дала судьба, по милости великой,
Въ рукободители псарей.
Вокругъ меня кипелъ развратъ волною грязной,
Боролись страсти нищеты
(т. е. разоренныхъ и озлобленныхъ рабовъ-крестьянъ),
Я на душу мою той жизни безобразной
Ложились грубыя черты.
И прежде, чемъ понять разсудкомъ неразвитымъ,
Ребенокъ, могъ я что-нибудь,
Проникъ уже порокъ дыханьемъ ядовитымъ
Въ мою младенческую грудь.
Ведь это почти то же, что разсказывается и въ знаменитой "Родине", где Некрасовъ, несомненно уже, говоритъ о самомъ себе:
И вотъ они опять, знакомыя места,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где было суждено мне Божiй светъ увидеть,
Где научился я терпеть я ненавидеть,
Но, ненависть въ душе постыдно притая,
Где иногда бывалъ помещикомъ и я;
Где отъ души моей, довременно-растленной,
Такъ рано отлетелъ покой благословенный,
И не ребяческихъ желанiй и тревогъ
Огонь томительный до срока сердце жегъ...
Какiя тяжелыя, поистине кошмарныя воспоминанiя вынесъ поэтъ изъ своего детства, видно изъ заключительныхъ строкъ той же "Родины":
И съ отвращенiемъ кругомъ кидая взоръ,
Съ отрадой вижу я, что срубленъ темный боръ и т. д.
После этого отнюдь не кажется преувеличенiемъ страдальческiй крикъ:
Всему, что, жизнь мою опутавъ съ первыхъ летъ,
Проклятьемъ на меня легло неотразимымъ,
Всему начало здесь, въ краю моемъ родимомъ!
По счастью, однако, въ томъ же родномъ краю и въ томъ же раннемъ детстве Некрасова лежитъ начало и всему, что было благословенiемъ его жизни. Это - обольстительно-светлый образъ рано умершей мученицы-матери, навсегда воплотившей для него идеалъ любви, терпенiя и гуманности! Безъ преувеличенiя можно сказать, что более трогательнаго и поэтическаго образа не знаетъ не только русская поэзiя, но, быть можетъ, и вся русская литература... Смягчая и просветляя мрачные звуки некрасовской лиры, образъ этотъ не разъ спасалъ и самого поэта отъ конечнаго паденiя...
Повидайся со мною, родимая,
Появись легкой тенью на мигъ!
Всю ты жизнь прожила, нелюбимая,
Всю ты жизнь прожила для другихъ.
Съ головой, бурямъ жизни открытою,
Весь свой векъ подъ грозою сердитою
Простояла ты, грудью своей
Защищая любимыхъ детей.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я пою тебе песнь покаянiя,
Чтобы кроткiя очи твои
Смыли жаркой слезою страданiя
Все позорныя пятна мои!
Чтобъ ту силу свободную, гордую.
Что въ мою заложила ты грудь,
Укрепила ты волею твердою
И на правый поставила путь.
Треволненья мiрского далекая,
Съ неземнымъ выраженьемъ въ очахъ,
Русокудрая, голубоокая,
Съ тихой грустью на бледныхъ устахъ,
Подъ грозой величаво-безгласная,
Молода умерла ты, прекрасная,
И такой же явилась ты мне
При волшебно-светящей луне.
Да! я вижу тебя, бледнолицую,
И на судъ твой себя отдаю.
Не робеть передъ правдой-царицею
Научила ты муку мою:
Мне не страшны друзей сожаленiя,
Не обидно враговъ торжество,
Изреки только слово прощенiя
Ты, чистейшей любви божество!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Увлекаемъ безславною битвою,
Сколько разъ я надъ бездной стоялъ,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падалъ - и вовсе упалъ!..
Выводи на дорогу тернистую!
Разучился ходить я по ней,
Погрузился я въ тину нечистую
Мелкихъ помысловъ, мелкихъ страстей.
Отъ ликующихъ,
Праздно болтающихъ,
Обагряющихъ руки въ крови,
Уведи меня въ станъ погибающихъ
За великое дело любви!
Читатель нашъ, конечно, десятки разъ перечитывалъ эту безконечно-трогательную молитву-жалобу - и, темъ не менее, онъ не посетуетъ, мы уверены, за длинную выписку...
Вотъ, между прочимъ, что разсказываетъ по поводу "Рыцаря на часъ" H. К. Михайловскiй въ февр. кн. "Русск. Бог." за 1897 г. (темъ съ большимъ удовольствiемъ цитируемъ эту страницу, что она вкраплена въ статью, посвященную совсемъ другому писателю и до сихъ поръ не вошедшую ни въ одно отдельное собранiе сочиненiй): "Мимоходомъ сказать, какая странная судьба этого изумительнаго стихотворенiя Некрасова, которое, если бы онъ даже ни одной строки больше не написалъ, обезпечивало ему "вечную память", и которое едва-ли кто-нибудь, по крайней мере, въ молодости, могъ читать безъ предсказанныхъ поэтомъ "внезапно хлынувшихъ слезъ съ огорченнаго липа". Мне вспоминается одинъ вечеръ или ночь зимой 1884 или 1885 года. Я жилъ въ Любани, ко мне прiехали изъ Петербурга гости, большею частью уже не молодые люди, въ томъ числе Г. И. Успенскiй. Поговорили о петербургскихъ новостяхъ, о томъ, о семъ; потомъ кто-то предложилъ по очереди читать. Г. И. Успенскiй выбралъ для себя "Рыцаря на часъ". И вотъ: комната въ маленькомъ деревянномъ доме; на улице, занесенной снегомъ, мертвая тишина и непроглядная тьма; въ комнате, около стола, освещеннаго лампой, сидитъ несколько человекъ, повторяю, большею частiю не молодыхъ; Глебъ Ивановичъ читаетъ; мы все слушаемъ съ напряженнымъ вниманiемъ, хотя наизусть знаемъ стихотворенiе. До вотъ голосъ чтеца слабеетъ, слабеетъ и - обрывается: слезы не дали кончить... Простите, читатель, это маленькое личное воспоминанiе. Но ведь оно, пожалуй, даже не личное. До всей Россiи ведь разсыпаны эти маленькiе деревянные домики на безмолвныхъ и темныхъ улицахъ; по всей Россiи есть эти комнаты, где читаютъ (или читали?) "Рыцаря на часъ" и льются (или лились?) эти слезы... А между темъ, въ известномъ сборнике г. Зелинскаго критическихъ статей о Некрасове, доведенномъ до 1877 г., т. е. до года смерти поэта, вы найдете всего пять упоминанiй о "Рыцаре на часъ", да и то, во-первыхъ, очень беглыхъ, а, во-вторыхъ, одно изъ нихъ относится въ речи свящ. Горчакова на могиле поэта, а другое въ некрологической статье Достоевскаго. А ведь стихотворенiе написано въ 1860 г. Что же это значитъ? То-ли, что многочисленные враги Некрасова не смели коснуться этой блещущей безпощадною искренностью поэтической жемчужины, а еще более многочисленные друзья и почитатели благоговейныхъ молчанiемъ выражали свое уваженiе въ интимной стороне житейской драмы, воплощенной въ этомъ вопле души?.. Во всякомъ случае, "неизвестный другъ", приславшiй Некрасову въ трудную минуту его жизни ободряющее стихотворенiе, былъ правъ, когда, перечисливъ обращаемые въ поэту упреки, прибавлялъ:
Но отчего-жъ весь мiръ сильней любить
Мне хочется, стихи твои читая?
И въ нихъ обманъ, а не душа живая?
Не можетъ быть!"
Для насъ важно сейчасъ констатировать, что эта способность будить въ читателяхъ "благiе порывы", въ свою очередь, заложена была въ душу Некрасова его матерью. - Полька по происхожденiю, воспитанiю, религiи и языку, противъ воли родителей вышедшая за русскаго офицера, после несколькихъ летъ походной жизни, она очутилась въ чужой ей до техъ поръ, грубой обстановке захолустнаго помещичьяго дома, окруженная "роемъ подавленныхъ и трепетныхъ рабовъ", и здесь, одинокая, оскорбленная въ лучшихъ чувствахъ, увядала, какъ та сказочная царевна, которую жестокiй колдунъ держитъ и терзаетъ въ плену. Но въ сказке,-- съ горечью говоритъ Некрасовъ въ своихъ "Несчастныхъ",-- придетъ благородный витязь, убьетъ злого волшебника и вместе съ клочьями его негодной бороды, броситъ къ ногамъ освобожденной красавицы свою руку и сердце; действительность была ужаснее. Безъ конца и безъ надежды на освобожденiе, "любя, прощая, чуть дыша", "святая женская душа" целыхъ двадцать летъ провела въ своей пустыне,-- всю молодость, всю жизнь!
По счастью, мать Некрасова умела не только плакать и "легкой тенью" бродить по липовымъ аллеямъ грешневскаго сада; не умея бороться активно, она въ высокой степени обладала способностью борьбы пассивной, она была "горда и упорна" (качество, всецело унаследованное и ея сыномъ-первенцемъ). Она могла терпеть, нести свой крестъ "въ молчанiи рабы", но жила и действовала всетаки по своему, такъ, какъ подсказывало ей любящее сердце... Ея сынъ и певецъ разсказываетъ, что, осужденная сама на страданiя, за страданiя же полюбила она и свою новую родину;
Несчастна ты, о родина, я знаю,--
влагаетъ онъ въ ея уста обращенiе къ Польше начала тридцатыхъ годовъ;
Весь край въ крови, весь заревомъ объятъ,
Но край, где я люблю и умираю,
Несчастнее, несчастнее стократъ!
И въ продолженiе двадцати долгихъ летъ страданiя она была ангеломъ-хранителемъ не только для собственныхъ детей, но и для крепостныхъ рабовъ. "Ты не могла голодному дать хлеба, ты не могла свободы дать рабу; но лишнiй разъ не сжало чувство страха его; души, но лишнiй разъ изъ трепета и праха онъ поднялъ взоръ бодрее къ небесамъ." И не можетъ быть никакого сомненiя въ томъ, что семена любви въ несчастному порабощенному народу посеяны были въ душе нашего поэта именно рукою его страдалицы-матери. Рисуя впоследствiи (въ "Пиръ на весъ мiръ") симпатичный образъ семинариста-поэта Гриши, Некрасовъ, быть можетъ, не объ одномъ Добролюбове вспоминалъ, когда писалъ:
И скоро въ сердце мальчика
Съ любовью къ бедной матери
Любовь ко всей вахлачине
Слилась - и летъ пятнадцати
Григорiй твердо зналъ уже,
Что будетъ жить для счастiя
Убогаго и темнаго
Родного уголка...
Если не жить для счастья убогаго и темнаго люда, то работать для него, несомненно, мечталъ и юноша-Некрасовъ. Гуманное влiянiе матери заключалось не въ одномъ только примере, но и въ непосредственномъ воздействiи. Она была человекомъ образованнымъ; на поляхъ оставшихся после ея смерти польскихъ книгъ, привезенныхъ когда-то съ далекой родины, сынъ ея - поэтъ, нашелъ впоследствiи рядъ заметокъ, обнаруживавшихъ пытливый умъ и глубокiй интересъ къ предмету чтенiя. Уходя мыслью къ временамъ ранняго детства, онъ припомнинаетъ, какъ въ зимнiя сумерки, у догорающаго камина, она держала его на коленяхъ и ласковымъ, мелодическимъ голосомъ разсказывала, подъ завыванiя вьюги, сказки "о рыцаряхъ, монахахъ, короляхъ".
Потомъ, когда читалъ я Данта и Шекспира,
Казалось, я встречалъ знакомыя черты:
То образы изъ ихъ живого мiра
Въ моемъ уме напечатлела ты.
Такимъ образомъ, и первая искра любви къ поэзiи была заронена въ душу Некрасова той же матерью (известно, что семи летъ отъ роду онъ уже писалъ стихи, и даже сохранилось его детское четверостишiе, обращенное къ матери).
Изъ всего этого видно, что чуткая* нервно-впечатлительная душа будущаго поэта, на заре своей сознательной жизни, находилась подъ двумя резко противоположными влiянiями; они-то, "быть можетъ,-- эти влiянiя,-- и послужили фундаментомъ при созданiи загадочно-сложнаго, полнаго такихъ удивительныхъ контрастовъ, характера Некрасова и его одновременно - реальной и идеалистической музы.
Мы проходимъ мимо гимназическаго перiода жизни Некрасова, такъ какъ въ литературе имеются пока лишь глухiя, отрывочныя и часто противоречивыя сведенiя объ этихъ годахъ. Каковы были его учителя, товарищи? Какой уровень знанiй и нравственнаго развитiя давала тогдашняя ярославская гимназiя обоимъ ученикамъ? Какъ жили, что делали и читали эти последнiе вне стенъ учебнаго заведенiя? Возстановить полную картину этихъ летъ жизни Некрасова врядъ ли уже удастся. Одно не подлежитъ сомненiю, что пребыванiе въ гимназiи въ значительной степени сняло съ Некрасова гнетущiя путы отцовскаго деспотизма и рано развило въ его характере черту самостоятельности. Въ родительскую деревню онъ прiезжалъ въ эти годы только на рождественскiя, пасхальныя и летнiя каникулы, все же остальное время жилъ съ младшимъ братомъ въ Ярославле на частной квартире, пользуясь почти безграничной свободой. Правда, къ нему съ братомъ приставленъ былъ крепостной дядька, но надзоръ этотъ ограничивался лишь матерiальной стороной жизни молодыхъ барчуковъ, а никакъ не умственной или нравственной. Существуетъ указанiе (опирающееся, кажется, на разсказъ сестры поэта), что Некрасовъ - гимназистъ злоупотреблялъ этой свободой,-- участвовалъ въ товарищескихъ пирушкахъ и другихъ нездоровыхъ развлеченiяхъ, учился плохо и къ гимназическому начальству относился непочтительно; между прочимъ, онъ писалъ сатирическiе стихи на учителей,-- обстоятельство, повлiявшее, будто бы, и на невольное удаленiе его изъ четвертаго или пятаго класса...
Семейное преданiе это не следуетъ, однако, принимать съ абсолютнымъ доверiемъ. Известно ведь, какъ относится обыкновенно семья въ исключенному изъ училища юноше: обвиняютъ во всемъ его одного; охотно преувеличиваются и раздуваются до грандiозныхъ размеровъ его шалости, его распущенность... Что последняя не доходила у Некрасова до чего-нибудь отталкивающаго, безобразнаго, порукой намъ служатъ те же "Мечты и Звуки", составившiяся, главнымъ образомъ, изъ стихотворенiй, писанныхъ въ гимназическiе годы и, однако, проникнутыхъ светлымъ идеализмомъ и глубокимъ религiознымъ чувствомъ. Не такова была натура Некрасова, чтобы систематически предаваться лени, шелопайству и распутству. Шестнадцатилетнимъ юношей очутился онъ на еще более безграничной свободе, въ Петербурге, совсемъ уже вдали отъ родительскаго глаза,-- и это ничуть не помешало ему (даже если и бывали временами увлеченiя и ошибки) упорно трудиться и идти по разъ намеченному пути. Природная искра Божiя и идеалистическое влiянiе матери, очевидно, были крепкимъ щитомъ противъ недобрыхъ и темныхъ силъ жизни.