VII.
"Онъ проповедовалъ любовь враждебнымъ словомъ отрицанья". Съ отрицанiя, конечно, и долженъ былъ начать всякiй передовой житель эпохи борьбы за освобожденiе. Но если Некрасовъ и после того, какъ "порвалась цепь великая", вместо ликующихъ гимновъ продолжалъ прежнюю отрицательную работу, будя общество тревожнымъ вопросовъ: "народъ освобожденъ, но счастливъ ли народъ"?-- то и въ этомъ отношенiи онъ не занималъ исключительнаго положенiя среди нашихъ лучшихъ писателей. По общимъ условiямъ нашей гражданственности только такая работа и была у насъ возможна: развитiе положительной стороны передового мiровоззренiя встречало всегда неодолимыя препятствiя...
"Иныхъ временъ, иныхъ картинъ провижу я начало въ случайной жизни береговъ моей реки любимой",-- мечтаетъ поэтъ въ маленькой поэме "Горе стараго Наума: - освобожденный отъ оковъ, народъ неутомимый созреетъ; густо заселитъ прибрежныя пустыни; наука воды углубятъ... По гладкой ихъ равнине суда-гиганты побегутъ несчетною толпою, и будетъ веченъ бодрый трудъ надъ вечною рекою!.. Мечты!.. Я верую въ народъ..." Если не считать следующихъ затемъ строкъ выразительныхъ точекъ, то нарисованную въ приведенныхъ стихахъ картину грядущаго народнаго счастья нельзя не признать довольно-таки смутной... Кого, однако, винить въ этомъ?..
Не разъ упрекали Некрасова въ томъ, что онъ и современную ему действительность изображалъ однеми мрачными, отрицательными красками, не видя въ ней решительно ничего светлаго, отраднаго. Но эти упреки, конечно, одно сплошное недоразуменiе. Некрасовъ виделъ и зналъ то положительное, что было въ жизни. Такова хотя бы целая галлерея обаятельныхъ портретовъ народныхъ заступниковъ и печальниковъ, нарисованныхъ Некрасовымъ въ ряде его произведенiй: Грановскiй, Белинскiй (непосредственъ и въ образе Крота въ "Несчастныхъ"), Добролюбовъ, поэтъ-семинаристъ Гриша, Ермила Гиринъ, Саша (этотъ прелестный степной цветокъ, еще не вполне распустившiйся;, "Дедушка", герои и героини стихотворенiй "Пророкъ", "Кузнецъ", "Ты не вабыта", собственная, наконецъ, мать поэта (въ поэме "Мать"). Но главнымъ положительнымъ героемъ Некрасова является, самъ русскiй народъ. Мы только что привели признанiе поэта: "Мечты!.. Я верую въ народъ". Въ устахъ Некрасова это не красивая только фраза, а действительная "мечта" изстрадавшагося сердца, его последнее убежище и святыня.
Воспевать народныя страданiя поэтъ началъ, какъ мы видели, рано, съ перваго же стихотворенiя, создавшаго ему известность, но нота настоящей влюбленности въ народъ зазвучала въ его стихахъ не сразу. Когда, по окончанiи Крымской войны, всемъ стало ясно, что идти дальше по пути мрака и застоя Россiя не можетъ, не рискуя своимъ историческимъ существованiемъ, общество русское вдругъ поняло, что есть некто, чьи интересы въ тысячу разъ важнее для блага и счастья родины, чемъ интересы небольшой своекорыстной кучки дворянъ. То былъ великiй историческiй моментъ... Могучая общественная волна подняла и Некрасова; въ поэзiи его, более свободно звучавшей теперь, чемъ въ сороковые годы, появились новыя - то гневныя, то восторженныя ноты... Одно за другимъ, стали выходить въ светъ наиболее сильныя и характерныя его произведенiя {"Тишина", "Размышленiя у пар. подъезда", "Въ столицахъ шумъ", "Ночь", "На Волге", "Дерев. Новости", "Крестьянскiя дети", "Похороны", "Коробейники", "Свобода", "Зеленый шумъ", "Въ полномъ разгаре страда", "Орина", "Морозъ - Красный носъ", "Жел. дорога", "Съ работы".}. Къ сожаленiю, размеры настоящей статьи не позволяютъ намъ распространиться о томъ, какую видную роль сыграли эти произведенiя въ возникновенiи и развитiя того замечательнаго идеалистическаго движенiя въ нашей литературе, которое известно подъ именемъ народничества. Не даромъ такъ любилъ Некрасова одинъ изъ главныхъ его представителей - Г. И. Успенскiй {Быть можетъ, не мешаетъ оговориться, что концомъ движенiя (въ настоящемъ, чистомъ его виде) мы считаемъ закрытiе "Отеч. Записокъ" въ апреле 1864 г.}...
Но какъ же, собственно, рисовалъ себе Некрасовъ выступившаго на историческую сцену "прекраснаго незнакомца"? Не виделъ ли онъ въ народе, подобно славянофиламъ-почвенникамъ, особую мистическую подоплеку, делающую его народомъ-избранникомъ, образцомъ и поученiемъ для "гнилого" Запада? Ради великихъ страданiй, выпавшихъ на долю народа, не закрывалъ ли Некрасовъ глазъ на его теневыя, отрицательныя стороны? Ничего подобнаго. Ни квасного, ни мистическаго элемента нетъ и следа въ любви Некрасова къ народу, доходящей порою до восторженнаго удивленiя, но остающейся всегда здоровой и трезвой.
Въ рабстве спасенное
Сердце свободное -
Золото, золото
Сердце народное!
Вотъ что въ особенности привлекаетъ поэта къ русскому народу: его гуманность, терпимость даже къ врагу, его героическая бодрость въ страданiи.
Его ли горе не скребетъ?
Онъ бодръ, онъ за сохой шагаетъ,
Безъ наслажденья онъ живетъ,
Безъ сожаленья умираетъ.
Его примеромъ укрепись,
Сломившiйся подъ игомъ горя.
За личнымъ счастьемъ не гонись
И Богу уступай, не споря!
Пресловутое мужицкое терпенiе, которое въ минуты отчаянiя поетъ самъ клеймитъ не разъ именемъ рабскаго отупенiя, въ моменты более спокойные представляется ему свойствомъ того же, спасеннаго въ рабстве, "золотого" сердца. Это - не холопство, не нравственное паденiе, а, напротивъ, результатъ сознанiя своей могучей стихiйной силы, которую никакое испытанiе сломить не можетъ, беззаветной веры въ конечное торжество правды, глубокаго чувства общественной солидарности, наконецъ, органическаго отвращенiя къ насилiю, природнаго добродушiя...
Княгиня Волконская, по дороге къ мужу-декабристу оскорбленная офицеромъ-бурбономъ, заходитъ въ убогую сибирскую церковь и проситъ попа отслужить молебенъ.
За что мы обижены столько, Христосъ,
За что поруганьемъ покрыты?
И реки давно накопившихся слезъ
Упали на жесткiя плиты.
Толпа богомольцевъ-простолюдиновъ остается молиться вместе съ нею..
Казалось, народъ ною грусть разделялъ,
Молясь молчаливо и строго,
И голосъ священника скорбью звучалъ,
Прося объ изгнанникахъ Бога.
Убогiй, въ пустыне затерянный храмъ!
Въ немъ плакать мне было не стыдно,
Участье страдальцевъ, молящихся тамъ,
Убитой душе не обидно!
И въ другой разъ, при мысли о народе, изъ измученной груди княгини вырываются следующiя трогательныя слова, несомненно выражающiя мысль самого поэта:
Быть можетъ, вамъ хочется дальше читать,
Да просится слово изъ груди:
Помедлимъ немного... Хочу я сказать
Спасибо вамъ, русскiе люди!
Въ дороге, въ изгнаньи, где я ни была,
Все трудное каторги время -
Народъ! я бодрее съ тобою несла
Мое непосильное бремя.
Пусть много скорбей тебе пало на часть,
Ты делишь чужiя печали,
И где мои слезы готовы упасть,
Твои ужъ давно тамъ упали!..
Ты любишь несчастнаго, русскiй народъ...
Превосходными образчиками гуманности этого народа и его способности сочувствовать всему живому и страдающему служатъ два прекрасныя стихотворенiя Некрасова: "Похороны" (отношенiе крестьянина къ захожему человеку, который по неизвестной причине наложилъ на себя руки) и "Съ работы" (голодный крестьянинъ прежде всего заботится о томъ, чтобы была накормлена его голодная лошадь). Съ редкимъ добродушiемъ и терпимостью выслушиваютъ некрасовскiе мужики (въ "Кому на Руси ж. х.") самозащиту помещика и попа, которыхъ не имеютъ, повидимому, особенныхъ причинъ любить и жаловать, а выслушавъ, признаютъ въ этой защите долю правды и решаютъ выключить попа и помещика изъ списка предполагаемыхъ счастливцевъ.
Такое пониманiе "сердца народнаго" не мешаетъ Некрасову, какъ мы уже говорили, ясно видеть все недостатки и даже пороки народа, и прежде всего - его умственную темноту и заскорузлое невежество, делающiя его способнымъ на поступки, о которыхъ въ лучшемъ случае только и можно сказать: sancta simplicitas! какъ о той старухе, которая, желая угодить Богу, принесла вязанку дровъ на костеръ Гусса. Достаточно указать на стихотворенiе "Такъ, служба! самъ ты въ той войне дрался - тебе и книги въ руки", где разсказывается ужасная исторiя идiотски-добродушнаго избiенiя мужиками целой семьи пленныхъ французовъ. Стихотворенiе это подвергалось не разъ ожесточеннымъ нападкамъ "патрiотической" критики, какъ грубая фальшь и чуть-ли даже не злостная выдумка на народъ, и поэтъ, очевидно внявъ ей, отнесъ въ конце концовъ пьесу въ отделъ "Приложенiй". Между темъ, въ доказательство того, что сюжетъ ея не придуманъ, что въ "великомъ" двенадцатомъ году подобныя исторiя случаться могли, можно бы привести аналогичную исторiю, разсказанную Тургеневымъ въ "Однодворце Овсянникове" ("Зап. Охотника"). Сравнивъ две эти исторiи, мы видимъ, что у Некрасова есть нечто, если не оправдывающее, то, по крайней мере, объясняющее ужасный поступокъ крестьянъ: они убиваютъ француза, очевидно, въ порыве "патрiотическаго" озлобленiя:
Поймали мы одну семью,
Отца да мать съ тремя щенками:
Тотчасъ ухлопали мусью,
Не изъ фулеи - кулаками!
А дальше въ убiйцахъ просыпается человеческое чувство сожаленiя, хотя и нашедшее себе исходъ въ уродливо-дикомъ, ужасномъ поступке. У Тургенева дело происходитъ несравненно проще и, потому, ужаснее. Крестьяне Смоленской губернiи, поймавъ "француза" Леженя, не "тотчасъ ухлопываютъ" его, а запираютъ на ночь въ пустую сукновальню и лишь на утро приводятъ въ проруби и предлагаютъ "уважить" ихъ - нырнуть подъ ледъ речки Гнилотерки. Французъ, конечно, упрямится; тогда мужики, не оставляя добродушной насмешливости, начинаютъ поощрять его "легкими" толчками въ шею... Патрiотическое озлобленiе до такой степени отсутствуетъ, что когда прiезжiй помещикъ предлагаетъ крестьянамъ въ качестве выкупа за Леженя двугривенный на водку, они отвечаютъ ему хоромъ: "Спасибо, батюшка, спасибо. Извольте, возьмите его".
Но если стихотворенiе "Такъ служба!" далеко отъ идеализацiи русскаго народа, то надо сказать, что оно не единственное у Некрасова. Можно отыскать не мало страницъ въ его произведенiяхъ, где рисуются даже прямо отталкивающiе нравы и типы народные: "Тройка", "Проводы", "Кумушки", "Власъ" (до его перерожденiя), "Крестьянскiй грехъ" въ "Пире На весь мiръ"; отнюдь не могутъ быть названы идеализированными, и такiя лица" какъ Ванька и Тихонычъ, главные герои "Коробейниковъ" (этой лучшей народной поэмы Некрасова)
За всемъ темъ, не подлежитъ, конечно, спору, что достоинства народнаго характера безконечно перевешиваютъ въ глазахъ, нашего поэта все недостатки и пороки. И въ общемъ поэзiя Некрасова можетъ быть разсматриваема именно, какъ сплошной восторженный гимнъ русскому народу. Для иллюстрацiи это за положенiя намъ пришлось бы выписать чуть не лоловину его книги... Чемъ, напримеръ, инымъ, какъ не гимномъ крестьянскому труду, следуетъ назвать всю поэму "Морозъ-Красный Носъ"? Какой теплотой и любовью дышетъ каждый штрихъ хотя** бы этой прелестной, изумительной по реальности красокъ, картинки летней крестьянской работы:
Возили снопы мужики,
А Дарья картофель копала
Съ соседнихъ полосъ у реки.
Свекровь ея тутъ же, старушка,
Трудилась; на полномъ мешке
Красивая Маша, резвушка,
Сидела съ морковкой въ руке.
Телега, скрипя, подъезжаетъ -
Савраска глядитъ на своихъ,
И Проклушка крупно шагаетъ
За возомъ сноповъ золотыхъ.
- Богъ помощь! А где же Гришуха?
Отецъ мимоходомъ сказалъ.
"Въ горохахъ" сказала старуха.
- Гришуха! отецъ закричалъ,
На небо взглянулъ. - Чай не рано?
Испить бы... - Хозяйка встаетъ
И Проклу изъ белаго жбана
Напиться кваску подаетъ.
Гришуха межъ темъ отозвался:
Горохомъ опутанъ кругомъ,
Проворный мальчуга казался
Бегущимъ зеленымъ кустомъ.
Бежитъ!.. У, бежитъ постреленокъ,
Горитъ подъ ногами трава...
Гришуха черёнъ, какъ галчонокъ,
Бела лишь одна голова...
Машутка отцу закричала:
- Возьми меня, тятька, съ собой!--
Спрыгнула съ мешка и упала,
Отецъ ее поднялъ: "Не вой!
Убилась - не важное дело.
Девчонокъ не надобно мне,
Еще вотъ такого пострела
Рожай мне, хозяйка, къ весне!
Смотри же!.." Жена застыдидась:
- Довольно съ тебя одного!
(А знала - подъ сердцемъ ужъ билось
Дитя)... "Ну, Машукъ, ничего!"
И Проклушка, ставъ на телегу,
Машутку съ собой посадилъ;
Вскочилъ и Гришуха съ разбегу,
И съ грохотомъ возъ покатилъ.
Воробушковъ стая слетела
Съ сноповъ, надъ телегой взвилась
И Дарьюшка долго смотрела,
Отъ солнца рукой заслонясь,
Какъ дети съ отцомъ приближалась
Къ дымящейся риге своей,
И ей изъ сноповъ улыбались
Румяныя лица детей...
Мы говорили уже, что на Некрасова нельзя смотреть, какъ на певца исключительно крестьянскаго горя. Русскiй крестьянинъ былъ въ его глазахъ лишь главной жертвой, а крепостное право - лишь наиболее яркимъ проявленiемъ царившаго зла, и все забитые, все обездоленные одинаково имеютъ въ немъ своего певца и друга. Но среди жертвъ человеческаго насилiя, жестокости и невежества, быть можетъ, наиболее беззащитной является женщина:
Ключи отъ счастья женскаго,
Отъ нашей вольной волюшки
Заброшены, потеряны У Бога самого!
И русская женщина на всехъ ступеняхъ общественной лестницы нашла въ лице Некрасова одного изъ самыхъ пламенныхъ своихъ адвокатовъ. Устами любимаго героя (Гриши) Некрасовъ высказываетъ уверенность, что затерянные ключи отъ счастья женскаго будутъ все же когда-нибудь разысканы. ("Еще ты въ семействе покуда раба, но мать уже вольнаго сына!").
Нарисованные имъ женскiе образы - одни изъ самыхъ пленительныхъ въ русской литературе. Прежде всего это - образъ собственной матери поэта, воспетой во множестве стихотворенiй и поэмъ; затемъ - Катерина изъ "Коробейниковъ", Саша изъ поэмы того же названiя, Дарья изъ "Мороза", княгини Трубецкая и Волконская, Матрена Тимофеевна изъ "Кому на Руси жить хорошо". Далее следуютъ героини мелкихъ стихотворенiй: "Я посетилъ твое кладбище", "Памяти Асенковой", "Свобода", "Въ больнице", "Тяжелый крестъ достался ей на долю", "Дешевая покупка", "Въ полномъ разгаре страда", "Песня Любы"...
Рядомъ съ женщиной не мало теплыхъ страницъ посвящено Некрасовымъ и детямъ.
Равнодушно слушая проклятья
Въ битве съ жизнью гибнущихъ людей,
Изъ-за нихъ вы слышите ли, братья,
Тихiй плачъ и жалобы детей?--
съ болью и ужасомъ спрашивалъ поэтъ, и въ произведенiяхъ его то-и-дело встречаются - то глубоко-трогательныя картинки изъ детской жизни, то негодующiя обращенiя въ обществу, которое недостаточно озабочено охраной этихъ безпомощныхъ, беззащитныхъ существъ ("Морозъ-Красный Носъ", "Плачъ детей", "Несчастные" I ч., "О погоде", "Крестьянскiя дети", "Деревенскiя новости", "Демушва и "Волчица" въ "Кому на Руси жить хорошо").
Спецiально для детей имъ написанъ и целый рядъ всемъ известныхъ и столь любимыхъ детьми стихотворенiй.
"Любитъ несчастнаго русскiй народъ", писалъ поэтъ,-- и въ его собственной душе тоже нашелся уголокъ для несчастныхъ отверженцевъ человеческаго общества. Кроме стихотворенiй "Еще тройка" и "Благодаренiе Господу Богу", у Некрасова есть целая большая поэма ("Несчастные"), посвященная ссылке и каторге. Къ сожаленiю, поэма эта, нестройная въ целомъ (первая часть чисто-формально связана со второй), страдаетъ крупными частными недостатками. Лицо, отъ имени котораго ведется разсказъ, до конца остается неяснымъ и бледнымъ; образъ убитой ш женщины не выдержанъ: въ I ч. - это "ангелъ въ грозе и демонъ у пристани желанной", а во II ч. - "женщина пустая, съ тряпичной дюжинной душой"... Растянутость (особенно первой части) также вредитъ впечатленiю. И при всемъ томъ, "Несчастные", благодаря проникающему ихъ теплому, гуманному чувству, массе поэтическихъ подробностей, а главное - яркой и оригинальной фигуре Крота (Белинскаго), до сихъ поръ остаются одной изъ популярнейшихъ поэмъ Некрасова. Описывая каторгу задолго до появленiя "Записокъ изъ Мертваго Дома", Некрасовъ, естественно, сделалъ несколько крупныхъ промаховъ въ обрисовке этого совершенно неведомаго тогда русскому обществу мiра. Замечательно, однако, что поэтическимъ чутьемъ онъ сумелъ угадать некоторыя чрезвычайно жизненныя и правдивыя черты изъ быта "Несчастныхъ". Таково, напримеръ, страстное стремленiе арестантовъ въ свету знанiя, ихъ любовно-внимательное отношенiе къ разсказамъ попавшаго въ ихъ среду образованнаго человека:
Забыты буйныя проказы.
Наступитъ вечеръ - тишина,
И стали намъ его разсказы
Милей разгула и вина...
Никто сомкнуть не думалъ очи
И не промолвилъ ничего.
Онъ говоритъ - ему внимаемъ
И, полны новыхъ думъ, тогда
Свои оковы забываемъ
И тяжесть чернаго труда *).
*) Не забыты гуманнымъ поэтомъ даже животныя, такъ много страдающiя отъ людской жестокости ("На улице", "О погоде", "Дедушка Мазай и вайци". "Соловьи").
Изъ многочисленныхъ и разнообразныхъ мотивовъ некрасовской поэзiи отметимъ еще чувство пробуждающагося человеческаго достоинства у приниженнаго и обезличеннаго раба. Впервые былъ затронутъ Некрасовымъ этотъ мотивъ еще въ 1848 г. въ стихотворенiи "Вино" ("Безъ вины меня баринъ посевъ, сагъ не знаю - что сталось со мной..."), и къ нему не разъ возвращался онъ впоследствiи: вспомнимъ, хотя бы, "На постояло" дворе" ("Изъ ночлеговъ") и своеобразное проявленiе того же чувства въ притче "Про холопа примернаго - Якова вернаго":
Крепко обиделъ холопа примернаго,
Якова вернаго.
Баринъ - холопъ задурилъ!
Полное духовное перерожденiе человека, нравственно, казалось, совершенно погибшаго, поэтъ рисуетъ намъ отчасти въ "Горе стараго Наума", особенно же ярко въ знаменитомъ "Власе", который какъ бы символизируетъ таящiяся въ русскомъ народе огромныя силы...
Рядомъ съ народною жизнью вниманiе Некрасова часто останавливается и на разныхъ теченiяхъ русской общественной жизни, на нарождающихся типахъ интеллигенцiи. Въ лице Агарина передъ нами оригинальная разновидность Рудина; въ "Медвежьей охоте" - насмешливая характеристика русскаго "общественнаго мненiя" и "либерализма"; въ "Современникахъ" - типы всевозможныхъ дельцовъ и аферистовъ (еще въ 1846 г. въ стихотворенiи "Секретъ" Некрасовъ крайне отрицательно отнесся къ зарождавшейся русской "буржуазiи"). Стихотворенiя: "Песня Еремушке", "Она была исполнена печали", "Песня Любы", "Я сбросила мертвящiя оковы" и пр. рисуютъ любопытныя общественныя настроенiя иного характера. Гриша ("Пиръ на весь мiръ") - представитель поколенiя 70-хъ годовъ, которое несло въ народъ свои знанiя и любовь... Поэтъ веритъ, что русская интеллигенцiя посеетъ добрыя семена на почве богатаго, но дремлющаго народнаго духа,-- и русскiй народъ скажетъ ей "спасибо сердечное"...
Намъ остается отметить рядъ наиболее проникновенныхъ и трогательныхъ стихотворенiй Некрасова, въ которыхъ онъ высказываетъ свой взглядъ на роль писателя вообще и свое писательское призванiе въ частности. Назначенiе поэта, по его мненiю,-- "напоминать человеку высокое призванiе его", чтобъ "человекъ не мертвыми очами могъ созерцать добро и красоту".
Казня корысть, убiйство, святотатство,
Сорви венцы съ предательскихъ головъ!
Таковъ идеалъ поэта-гражданина, поэта-бойца, который рисуется Некрасову въ его задушевнейшихъ мечтанiяхъ, но который для себя самого онъ считаетъ недосягаемымъ.
Мне борьба мешала быть поэтомъ,
Песня мне мешали быть бойцомъ.
Идея эта съ особенной настойчивостью высказана въ известномъ дiалоге "Поэтъ и гражданинъ". Смелый призывъ гражданина: "Въ такое время стыдно спать!" - встречаетъ въ душе поэта одно отчаянiе. Въ свободномъ слове есть отрада,-- соглашается онъ,-- но дело въ томъ, что лира его никогда не была свободной: при первыхъ же звукахъ ей пришлось умолкнуть... А гибнуть - не хватило мужества:
Лукаво жизнь впередъ манила,
Какъ моря вольныя струи,
И ласково любовь сулила
Мне блага лучшiя свои,--
Душа пугливо отступила...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Склонила муза ликъ печальный
И, тихо зарыдавъ, ушла.
Потому что "шелъ одинъ венокъ терновый къ ея угрюмой красоте"...
Самооценка, несомненно, крайне субъективная и несправедливая, но характерно, что она проходитъ яркою нитью черезъ всю поэзiю Некрасова. Самодовольство ей чуждо, противно,-- черта, которая делаетъ нравственный обливъ поэта особенно симпатичнымъ и привлекательнымъ. Только въ очень редкихъ, исключительныхъ случаяхъ съ лиры его срывается гордый, счастливый звукъ: поэтъ сознаетъ, что по мере силъ выполнилъ свою великую миссiю служенiя народу... Таково предсмертное стихотворенiе:
О, муза! я у двери гроба!
Пуская я много виноватъ,
Пусть увеличитъ во сто кратъ
Мои вины людская злоба,--
Не плачь! завиденъ жребiй нашъ,
Не наругаются надъ нами:
Межъ мной и честными сердцами
Порваться долго ты не дашь
Живому, кровному союзу!
Не русскiй взглянетъ безъ любви
На эту бледную, въ крови,
Кнутомъ изсеченную музу...