Страхов Н. Н.: Заметки летописца (старая орфография)

ЗАМЕТКИ ЛЕТОПИСЦА.

Эпоха, 1864, ноябрь

Идеалъ г. Некрасова. 

Въ октябрской книжке "Русскаго Слова", въ отделе "Библiографическiй Листокъ", разбираются стихотворенiя г. Некрасова и доказывается, что въ нихъ, рядомъ съ протестомъ, представлены и совершенно верные положительные идеалы.

"Правда",-- говоритъ критикъ,-- "идеалъ г. Некрасова не имеетъ ничего общаго съ идеалами другихъ поэтовъ; онъ не фантастическiй какой нибудь, а возможный, необходимый, несомненный. Идеалъ этотъ построенъ на идеяхъ любви и благосостоянiя и выраженъ въ самой осуществимой форме".

Выраженъ онъ именно въ той "чудной, розовой картине светлаго истиннаго счастья", которая видится Дарье, когда она замерзаетъ въ лесу (въ поэме Морозъ-красный носъ). Для большей убедительности критикъ выписываетъ вполне эту картину, выражающую идеалъ г. Некрасова. Вотъ она:

"И снится ей жаркое лето -
Не вся еще рожь свезена,
Но сжата - полегче имъ стало!
Возили снопы мужики,
А Дарья картофель копала
Съ соседнихъ полосъ у реки.
Свекровь ея тутъ же, старушка,
Трудилась; на полномъ мешке
Красивая Маша, резвушка,
Сидела съ морковью въ руке.
Телега, скрипя, подъезжаетъ -
Савраска глядитъ на своихъ,
И Проклушка крупно шагаетъ
За возомъ сноповъ золотыхъ.
- Богъ помочь! А где-же Гришуха?
Отецъ мимоходомъ сказалъ.
"Въ горохахъ", сказала старуха.
- Гришуха! отецъ закричалъ,
На небо взглянулъ. -
Чай не рано? Испить бы...
Хозяйка встаетъ
И Проклу изъ белаго жбана
Напиться кваску подаетъ.
Гришуха межъ темъ отозвался.
Горохомъ опутанъ кругомъ,
Проворный мальчуга казался
Бегущимъ зеленымъ кустомъ.
- Бежитъ!.. у!.. бежитъ, постреленокъ;
Горитъ подъ ногами трава!--
Гришуха черенъ какъ галченокъ,
Бела лишь одна голова;
Крича, подбегаетъ въ присядку
(На шее горохъ хомутомъ);
Поподчивалъ бабушку, матку,
Сестренку - вертится вьюномъ!
Отъ матери молодцу ласка,
Отецъ мальчугана щипнулъ;
Межъ темъ не дремалъ и Савраска:
Онъ шею тянулъ да тянулъ,
Добрался,-- оскаливши зубы,
Горохъ аппетитно жуетъ
И въ мягкiя, добрыя губы
Гришухино ухо беретъ...
Машутка отцу закричала:
- Возьми меня, тятька, съ собой!
Спрыгнула съ мешка - и упала.
Отецъ ее поднялъ: "не вой!
Убилась - не важное дело!
Девченокъ не надобно мне;
Еще вотъ такого пострела
Рожай мне, хозяйка, въ весне!
Смотри же!.." Жена застыдилась:
- Довольно съ тебя однаго!
(А знала, подъ сердцемъ ужь билось
Дитя)... "Ну, Машукъ, ничего!"
И Проклушка, ставъ на телегу,
Машутку съ собой посадилъ.
Вскочилъ и Гришуха съ разбегу,
И съ грохотомъ возъ покатилъ.
Воробушковъ стая слетела
Съ сноповъ, надъ телегой взвилась.
И Дарьюшка долго смотрела,
Отъ солнца рукой заслонясь,
Какъ дети съ отцомъ приближались
Къ дымящейся риге своей,
И ей изъ сноповъ улыбались
Румяныя лица детей"...

Какая прелесть! эти стихи и выписываешь съ наслажденiемъ. Какая верность, яркость и простота въ каждой черте!

Не въ томъ, однако же, дело. Какъ понимаетъ читатель эту картину? Не думаетъ ли онъ, что передъ умирающей Дарьей носятся виденiя прошлаго, что она вспоминаетъ счастливыя минуты того времени, когда мужъ былъ живъ? По мненiю критика, ни чуть не бывало; это не воспоминанiя и не картина действительности.

"Эта картина",-- говоритъ онъ,-- "есть самый полный идеалъ счастья, какой только могла создать фантазiя крестьянки; -но, конечно, не иного прибавитъ къ нему самый развитый человекъ, самый великiй генiй въ мечтахъ о совершенномъ благополучiи людей. Основные элементы этого благополучiя - здесь все: любовь, довольство и привлекательный трудъ среди чистой, прекрасной природы. Это та вершина благополучiя, на которой человеку остается еще только искать наслажденiя въ науке и искусстве; это то счастливое состоянiе, где можно съ полнымъ нравомъ проповедывать науку для науки и искусство для искусства. Наконецъ, это тотъ результатъ, къ которому стремится весь прогрессъ, и въ которомъ наслажденiе свободною любовью, свободнымъ трудомъ и здоровою бедностiю изгладило даже мучительное воспоминанiе о прошломъ рабстве и нищете".

Дело ясное. Идеалъ, созданный фантазiею, представляющiй вершину благополучiя и результатъ, къ которому стремится весь прогрессъ,-- никакъ не могъ и не можетъ существовать въ действительности. Чтобы кто нибудь не подумалъ, что стихи Некрасова изображаютъ картину действительной жизни,-- критикъ убедительно доказываетъ, что такiя картины на деле невозможны; онъ доказываетъ это и отъ себя и - что всего лучше и сильнее - отъ г. Некрасова.

Отъ себя онъ замечаетъ что "эта картина представлена - бредомъ умирающей, а не действительностiю".

"Но поймите же вы, наконецъ" - восклицаетъ онъ далее,-- "безнадежные филистеры, что въ действительности ничего подобнаго нетъ, что если бы въ минуту смерти крестьянке грезилось ея действительное прошлое, то она бы увидела побои мужа, не радостный трудъ, не чистую бедность, а смрадную нищету. Только въ розовомъ чаду опiума или смерти отъ замерзанiя могли предстать передъ нею эти чудныя, но никогда небывалыя картины".

Но всего сильнее те доказательства, которыя критикъ заимствуетъ у самаго г. Некрасова. Весьма справедливо онъ замечаетъ, что "г. Некрасовъ часто останавливается на судьбе русской женщины вообще, особенно же на доле крестьянки"; но что онъ "не показалъ намъ въ розовомъ свете ея настоящее". Критикъ ссылается на различныя стихотворенiя, где упоминается о женщинахъ и ихъ доле, на "Дешевую покупку", на "Рыцаря на часъ", и т. д. "Поэтъ показываетъ намъ",-- говоритъ онъ,-- "и жену ("Жница"), и мать ("Орина, мать солдатская"), показываетъ во всей безъисходности ея горя, во всемъ ужасе ея судьбы". Перебравъ все эти случаи, въ которыхъ представляется судьба женщины у г. Некрасова, критикъ задается такимъ вопросомъ:

"Я бы спросилъ читателя, возможно ли это представленiе, клевета ли на русскую жизнь Эти слова, правда ли, что доля женщины была такъ печальна, какъ изображаетъ г. Некрасовъ?"

И отвечаетъ самъ себе:

"Но спрашивать было бы излишне, потому что лучшимъ ответомъ на такiе вопросы служитъ то, что все, что есть лучшаго въ Россiи, читаетъ Некрасова и ему".

И такъ, если вы верите Некрасову, то должны признать, что картина, изображенная имъ. въ приведенныхъ нами стихахъ, есть дело невозможное, небывалое, и представляетъ только одну фантазiю, идеалъ счастья.

Въ этихъ сужденiяхъ я вижу достойное наказанiе г. Некрасова за слишкомъ большое усердiе, съ которымъ онъ забавлялся созданiемъ "Жницъ", "Оринъ", и т. п. Читатели такъ усердно поверили этимъ его произведенiямъ, что теперь уже не верятъ самымъ прямымъ его словамъ.

Вотъ онъ изобразилъ живущую въ полномъ ладу чету мужа йжены. Какъ можно!-- возражаетъ ему критикъ,-- вашъ Проклъ непременно билъ свою жену.

Г. Некрасовъ представилъ картину радостнаго труда, чистой бедности. Какъ можно!-- возражаетъ критикъ,-- все это одна мечта; я знаю твердо, что они жили въ смрадной нищете.

Г. Некрасовъ изобразилъ счастливыя минуты крестьянскаго семейства, полнаго взаимной любви. Какъ можно!-- восклицаетъ критикъ,-- я ведь знаю, что ни любви, ни счастливыхъ минутъ у нихъ вовсе нетъ.

Очень можетъ быть, что критику кажется одной фантазiей, однимъ идеаломъ даже то, какъ Савраска

..."въ мягкiя, добрыя губы
Гришухино ухо беретъ".

Вотъ если бы Савраска откусилъ ухо у Гришухи, тогда это было бы ближе къ действительности и не противоречило бы некрасовской манере ее изображать.

Последнiя известiя: между "Современникомъ" и "Русскимъ Словомъ" заключенъ миръ.

Я былъ бы очень огорченъ, еслибы снисходительные читатели приняли какiя нибудь мои заметки за полемику; покорно прошу ихъ устранить отъ себя такую мысль, если она пришла имъ на умъ. Главное въ моихъ! заметкахъ - факты, и въ этомъ смысле я готовъ стоять за каждую изъ нихъ безъ исключенiя; ибо каждая содержитъ правильное указанiе на некоторое явленiе умственнаго мира, можетъ быть мелкое, но всегда действительно существующее. Полемикой-же называется не только указанiе чужихъ мненiй, но и ихъ опроверженiе, въ которомъ я большею частiю не чувствую никакой нужды. Я ничего не хочу опровергать; я понимаю свое дело какъ изображенiе фактовъ, которые-бы говорили сами за себя; Если читатели и могутъ упрекнуть меня за некоторыя отступленiя отъ этихъ прiемовъ, то они должны, однако же, признать за мною не мало усилiй, делаемыхъ мною для того, чтобы въ точности имъ следовать.

Признаюсь откровенно, эти оговорки и извиненiя внушила мне радостная весть о заключенiи мира между "Современникомъ" и "Русскимъ Словомъ". Когда я услышалъ эту весть и подумалъ, что по всемъ правамъ это событiе должно найти место въ моихъ заметкахъ, то на меня вдругъ навела сомненiе и смущенiе мысль: не будетъ-ли помещенiе этаго факта въ заметки принято темъ или другимъ изъ почтенныхъ помирившихся органовъ за враждебное действiе? По зреломъ размышленiи, я, однако же успокоился и решился следовать моей прямой обязанности. Если я стану пропускать столь достославныя дела и событiя, то что же у меня будутъ за заметки, и какой же я буду летописецъ? Если фактъ столь великой важности будетъ мною упущенъ изъ виду, то не скажутъ-ли, что я не уважаю русской литературы и не считаю достойнымъ замечанiя даже самыя крупныя въ ней явленiя?

Шутка ли? "Русское Слово" помирилось съ "Современникомъ"! "Русское Слово", которое съ начала года употребляло все усилiя, чтобы доказать неосновательность и шаткость "Современника" ! Какъ же случилось это неожиданное и многозначительное событiе? Разскажу по порядку.

Последнею статьею"Русскаго Слова" противъ "Современника" была статья "Нерешенный Вопросъ", статья "къ счастiю неподписанная", какъ выражается о ней "Современникъ". Статья эта имела целью разобрать, какъ "года два тому назадъ наши литературные реалисты сильно опростоволосились". Опростоволосился именно г. Антоновичъ своимъ разборомъ романа Тургенева: Отцы и Дети. Неподписанная статья отнеслась къ критике г. Антоновича весьма жестоко. Въ одномъ месте, увлеченный жаромъ своего неудовольствiя, авторъ говоритъ объ этой критике:

"А наша критика?! А наша глубокая и проницательная критика?! Она съумела только за этотъ разговоръ укорить Базарова въ жестокости характера и въ непочтительности къ родителямъ. - Ахъ ты, коробочка доброжелательная! Ахъ ты, обличительница копеечная! Ахъ ты, лукошко глубокомыслiя!"

Въ другомъ месте неподписанная статья выражаетъ такой судъ:

"Долго придется г. Антоновичу раскаяваться въ его статье объ Асмодее нашего времени". Много вреда наделала эта статья. Сильно перепутала она понятiя нашего общества о молодомъ поколенiи. Такъ напакостить могъ только одинъ "Современникъ".

Вследствiе этой статьи, въ "Современнике" явилась статья "Вопросъ, обращенный къ "Русскому Слову", подписанная: Постороннiй Сатирикъ. "Постороннiй Сатирикъ" пишетъ, что статья "Русскаго Слова" его "удивила", что онъ недоумеваетъ, какъ могла эта статья появиться въ "Русскомъ Слове", что ужь не хитритъ ли редакцiя, не хочетъ ли она только возбудить въ другихъ журналахъ "новую радость" и вызвать въ нихъ "новыя статьи о расколе въ нигилистахъ", а потомъ посмеяться надъ этою радостiю?

"Поэтому-то",-- пишетъ "Постороннiй Сатирикъ",-- "я и нахожусь вынужденнымъ обратиться къ редакцiи "Русскаго Слова" съ вопросомъ: согласна ли она съ статьею "Нерешенный вопросъ", разделяетъ ли она вполне все сужденiя автора статьи, какъ о романе "Отцы и Дети", такъ и о критике на этотъ романъ, помещенной въ "Современнике"?

Затемъ "Постороннiй Сатирикъ" обращается даже прямо къ определеннымъ лицамъ, именно къ г. Минаеву и къ г. Благосветлову, и проситъ ихъ печатно отвечать: какъ они относятся къ статье: "Нерешенный вопросъ"?

Речь свою "Постороннiй Сатирикъ" заканчиваетъ следующимъ многозначительнымъ соображенiемъ:

"И безъ того",-- говоритъ онъ,-- "много у меня на рукахъ полемическаго дела: нужно довести до конца споръ съ "Эпохой" {Споръ? Какой споръ? О чемъ? О докторе что-ли? Признаюсь, я не заметилъ, чтобы между "Современникомъ" и "Эпохой" вышло что нибудь похожее на споръ. По моему сужденiю, было что то другое, на споръ весьма мало походящее.}, нужно въ тоже время следить за деятельностiю двухъ печатныхъ органовъ г. Краевскаго и, наконецъ, не упускать изъ виду и московской литературы; полемика съ этими противниками кажется мне самой необходимой, и "Русское Слово" можно-бы было оставить въ стороне. Но "Русскому Слову" кажется, что ему необходимо прежде всего напасть на "Современникъ" и съ нимъ по преимуществу вести полемику. Нечего делать"...

Здесь, очевидно, заключается новый вопросъ "Русскому Слову", вопросъ о томъ, съ кемъ, по его мненiю, прежде всего и необходимее всего вести полемику? И считаетъ ли оно, что полемика противъ "Современника" необходима?

"Русское Слово* отвечало немедленно. Во-первыхъ, оно делаетъ несколько замечанiй, имеющихъ целью, кажется, показать неосновательность удивленiя, выраженнаго "Постороннимъ Сатирикомъ" при появленiи статьи "Нерешенный вопросъ".

"Еще въ начале 1862 года" - говоритъ редакцiя,-- "при появленiи романа г. Тургенева Отцы и Дети", когда наша журналистика съ азартомъ принялась глумиться надъ Базаровыхъ, съ целью опошлить этотъ типъ въ глазахъ читающей публики, еще тогда критикъ "Современника" и критикъ Русскаго Слова" резко разошлись во взглядахъ на этотъ романъ".

Если "Современникъ" это забылъ, то ему напоминаются более близкiя времена.

"Какъ "Современникъ", такъ и "Русское Слово" после 1862 и до нынешняго года не возвращались къ этому предмету. Но въ прошломъ апреле "Современникъ", разбирая романъ г. Писемскаго "Взбаламученное море", снова коснулся Базарова, причемъ, проводя параллель между Тургеневымъ и Писемскимъ, между Базаровымъ и Басардинымъ, подтвердилъ свой прежнiй взглядъ на тургеневскiй романъ. Естественно, что при этомъ "Современникъ" высказался противъ критика "Русскаго Слова", хотя и не назвалъ его по имени... Въ статье говорилось о "критикахъ-детяхъ" и о "простоватыхъ слушателяхъ, принимающихъ за комплименты деликатныя колкости г. Тургенева".

И такъ, разногласiе между критиками-отцами и критиками-детьми есть дело давнишнее, и "Русское Слово" не находитъ причины, почему-бы статья "Нерешенный вопросъ", представляющая "только дальнейшее и логическое развитiе его прежняго мненiя о Базарове", должна была изменить ходъ делъ.

Затемъ "Русское Слово" объявляетъ, что оно не боится полемики.

"Намъ нечего бояться этой полемики и угрозъ "Современника".

Отъ своихъ мненiй не отказывается.

"Зачемъ нашему журналу отказываться отъ солидарности съ этой статьей, если она оцениваетъ деятельность и современное значенiе техъ людей (т. е. Базаровыхъ), на стороне которыхъ находятся все симпатiи "Русскаго Слова"?

Но темъ не менее полемику согласно прекратить.

"Мы вовсе не думаемъ и не желаемъ полемизировать съ Современникомъ".

"Сознаемъ всю безполезность полемики, особенно въ такое время, когда она, кроме удовольствiя нашему журнальному стаду, не можетъ оказать существенныхъ услугъ литературе".

"Русское Слово" можетъ расходиться съ "Современникомъ" на частныхъ и отдельныхъ вопросахъ, но оно всегда на столько уважало общую идею, что не решится пожертвовать этой идеей въ пользу какого-бы то ни было личнаго самолюбiя".

Эта последняя фраза, имеющая чрезвычайно благородный видъ, къ сожаленiю, не совсемъ ясна. "Русское Слово" какъ будто хочетъ сказать, что оно никому не пожертвуетъ своей идеей; но въ такомъ случае зачемъ же стоитъ но? Следовало-бы и. Поэтому, вероятнее такой смыслъ: "Русское Слово" не во всемъ согласно съ "Современникомъ", но оно жертвуетъ своимъ разногласiемъ въ пользу общей идеи.

И такъ, ура! Миръ заключенъ. Критики-отцы и критики-дети не будутъ более тратить силъ въ безполезной взаимной вражде. Теперь они на свободе могутъ оказать общественныя услуги литературе. Теперь они примутся за полемику самую необходимую; теперь множество дела, которое у нихъ на рукахъ, будетъ сделано и доведено до конца. Горе вамъ,-- печатные органы г. Краевскаго? Горе тебе,-- московская литература! Но пуще и больше всего - горе тебе, "Эпоха"!

Германiя поглупела.

Это неутешительное известiе я слышалъ отъ однаго весьма неглупаго и философски-образованнаго человека. Онъ основывалъ свое сужденiе какъ на собственныхъ наблюденiяхъ надъ немецкимъ отечествомъ, въ которомъ почти постоянно живетъ въ последнее время, такъ и на отзыве однаго немца, небывшаго въ Германiи летъ пятнадцать и недавно навестившаго ее.

Уровень умственной жизни понизился. Напримеръ, немцы уже не понимаютъ философовъ, которыхъ некогда произвели. На это, если помнятъ читатели, я приводилъ некоторыя доказательства въ своихъ "Заметкахъ", именно указывалъ на толки о Канте въ журнале Ноака: "Psyche". Оказывается, что немцы уже не понимаютъ Канта, котораго еще не смеютъ не уважать. Великолепное изложенiе кантовскаго ученiя, сделанное Куно Фишеромъ, нисколько не помогло делу, и было встречено равнодушно.

Тоже самое должно сказать и о другихъ умственныхъ и творческихъ сферахъ. Въ Германiи уже нетъ публики съ высокими требованiями, для которой бы мыслитель, поэтъ, или вообще художникъ долженъ былъ стремиться стать какъ можно выше въ деле мысли и творчества. Масса образованныхъ людей имеетъ весьма низкiя требованiя; поэтому въ ней имеютъ успехъ вещи именно малаго достоинства. Такъ, напримеръ, очень пришлась по вкусу книга Вундта о психологiи.

Германiя какъ будто отвлечена отъ умственной жизни своими политическими интересами. Действительно, политическiе интересы у всехъ на уме и на языке; но изъ этого, какъ мы знаемъ и видимъ, пока еще ничего не выходитъ. Все ограничивается безконечными разговорами и безконечнымъ истребленiемъ пива.

Такимъ образомъ, можно подумать, что Германiя уже совершила свою умную миссiю, которую ей предстояло исполнить въ развитiи европейскаго духа, что она пережила то время, когда ей суждено было производить мiровыхъ поэтовъ, мыслителей, критиковъ. Что будетъ, неизвестно, но если действительно одна миссiя окончена, то можетъ быть за нею последуетъ другая; можетъ быть Германiя изберетъ теперь новую дорогу и раскроетъ свои силы на другомъ поприще.

Все это для насъ, русскихъ, весьма любопытно. Дело въ томъ, что, какъ давно уже известно, наша умственная жизнь находится въ постоянномъ подчиненiи умственной жизни Германiи. По остроумному замечанiю однаго тоже весьма не глупаго и тоже философски образованнаго человека, даже Базаровъ, подъ видомъ занятiя естественными науками, занимался собственно темъ же деломъ, какъ Рудинъ, Бельтовъ и другiе прежнiе герои, т. е. немецкою философiею. И такъ, если бы вопросъ о пониженiи умственнаго строя Германiи былъ разъясненъ окончательно, если бы пониженiе было доказано подробными указанiями на факты, то мы бы очень много отъ этого выиграли. Именно: въ такомъ случае мы уже освободились бы отъ этаго, до сихъ поръ непреоборимаго для насъ авторитета; мы уже стали бы въ отношенiи въ Германiя въ положенiе судей и могли бы свободно пользоваться хорошимъ и отвергать дурное, хотя бы это дурное и было самоновейшее. Если Германiя уже совершила свою умную миссiю, то вамъ следуетъ поучаться у техъ ея мыслителей и писателей, на которыхъ выпала доля совершенiя этой миссiи, а не воображать, что чемъ новее немецкiй писатель, темъ дальше онъ ушелъ впередъ и темъ достойнее изученiя.

И вообще, весьма желательно было бы, чтобы у насъ развилось критическое отношенiе къ западной жизни и въ умственной, и во всякой другой ея сфере; ибо только такое отношенiе свидетельствовало бы о самостоятельности нашей мысли, т. е. просто - о существованiи у насъ действительной мысли.

Что касается до того, что Германiя совершила свою умную миссiю, то можно въ подтвержденiе сослаться на слова Тэна, въ его статье о Карлейле.

"Карлейль",-- говоритъ Тэнъ,-- "есть самый авторитетный и самый оригинальный изъ истолкователей, которые ввели германскiй духъ въ Англiю. Дело это не малое, потому что надъ подобнымъ деломъ нынче работаютъ все мыслящiе люди".

"Съ 1780 по 1830 годъ Германiя произвела все идеи нашего историческаго перiода, и въ продолженiи полувека, или можетъ быть и целаго века, наше главное дело будетъ состоять въ томъ, чтобы передумать эти идеи. Мысли, которыя родились или появились въ зачатке въ какой нибудь стране, непременно распространяются въ соседнихъ странахъ и прививаются тамъ на известное время; то, что случается теперь съ нами, уже двадцать разъ случалось въ мiре; ходъ растительности духа всегда былъ одинъ и тотъ же, и мы можемъ съ некоторою достоверностiю предвидеть для будущаго то, что мы наблюдаемъ въ прошедшемъ. Въ известныя эпохи является некоторая форма оригинальнаго духа, которая порождаетъ свою философiю, литературу, искусство, науку, и которая, обновивши мысль человека, медленно и неизбежно обновляетъ все мысли. Все умы ищущiе и находящiе попадаютъ въ этотъ потокъ; они двигаются впередъ только посредствомъ его; если они противятся ему, они останавливаются; если они уклоняются отъ него, они замедляются; если они способствуютъ ему, то бываютъ подвинуты впередъ дальше чемъ другiе. И движенiе продолжается, пока еще не все изобретено. Когда искусство дало все свои произведенiя, философiя - все свои теорiи, наука - все свои открытiя,-- движенiе останавливается; другая форма духа получаетъ господство, или же человекъ перестаетъ мыслить. Такъ, во время возрожденiя явился артистическiй и поэтическiй генiй, который, родившись въ Италiи и перенесенный въ Испанiю, угасъ тамъ, спустя полтора века, среди всеобщаго паденiя, и который, будучи пересаженъ съ другимъ характеромъ во Францiю и въ Англiю, окончился тамъ по истеченiи ста летъ утонченностями маньеристовъ и безумствами сектаторовъ, успевши, однако, создать реформу, утвердить свободу мысли и основать науку. Такъ, вместе съ Драйденомъ и Малербомъ родился ораторскiй и классическiй духъ, который, произведши литературу XVII века и философiю XVIIІ, истощился у преемниковъ Вольтера и Попе и вымеръ по истеченiи двухсотъ летъ, успевши дать лоскъ своей образованности Европе и возбудить французскую революцiю. Такъ, въ конце последняго века возвысился философскiй генiй Германiи, который, породивши новую метафизику, новую теологiю, новую поэзiю, новую литературу, новую лингвистику, новую экзегезу, новую эрудицiю, въ настоящую минуту спускается въ науки и продолжаетъ свое раскрытiе" Духа более оригинальнаго, более всеобщаго, более плодовитаго результатами всякаго рода и всякаго значенiя, более способнаго все преобразовать и все переделать - не являлось уже триста летъ. Онъ того же разряда^ какъ духъ возрожденiя и духъ классическаго перiода. Онъ, какъ они, соприкасается со всеми великими движенiями современной интеллигенцiи. Онъ, какъ они, обнаруживается во всехъ цивилизованныхъ странахъ. Онъ, какъ они, распространяется, сохраняя тоже основанiе и принимая многоразличныя формы. Онъ, какъ они, есть одинъ изъ моментовъ исторiи мiра. Онъ является въ той же цивилизацiи и въ техъ же расахъ. И такъ, мы безъ большой дерзости можемъ предполагать, что онъ будетъ иметь такую же продолжительность я такую же судьбу".

Несколько далее Тэнъ говоритъ:

"Все идеи, выработанныя въ Германiи, сводятся къ одной, къ идее развитiя (Entwickelung), состоящей въ томъ, чтобы представлять себе все части какой нибудь группы солидарными и дополнительными; такъ что каждая изъ нихъ необходимо требуетъ всехъ другихъ, и что, взятыя вместе, оне обнаруживаютъ въ своей последовательности и въ своихъ контрастахъ внутреннее качество, ихъ соединяющее и ихъ производящее. Двадцать системъ, сто фантазiй, сто тысячъ метафоръ на разные лады изображали или обезображивали эту фундаментальную идею. Если снять съ нея ея оболочки, то она утверждаетъ не более какъ взаимную зависимость, соединяющую члены известнаго ряда и связующую ихъ всехъ съ некоторымъ отвлеченнымъ свойствомъ, заключающимся внутри ихъ. Если приложить ее къ природе, то мы станемъ смотреть на мiръ, какъ на лествицу формъ и последовательный рядъ состоянiй, имеющихъ въ себе самихъ причину своего последованiя и своего бытiя, содержащихъ въ своей природе необходимость своего исчезанiя и своего ограниченiя, составляющихъ своею совокупностiю нераздельное целое, которое, довольствуясь само собою, исчерпывая все возможности и связуя все вещи, начиная отъ пространства и времени и до жизни и мысли, представляетъ полнейшую гармонiю и великолепiе. Если приложить ее къ человеку, то мы станемъ смотреть на чувства и мысли, какъ на естественные и необходимые продукты, связанные между собою подобно превращенiямъ животнаго или растенiя, откуда вытекаетъ взглядъ на религiи, философiи, литературу, на все человеческiя созданiя и человеческiя движенiя, какъ на неизбежныя следствiя известнаго состоянiя духа, который, исчезая, уноситъ и ихъ съ собою, который, возращаясь, приводитъ и ихъ съ собою, и который, если мы можемъ его воспроизвести, даетъ намъ вместе возможность и ихъ воспроизвести. Вотъ два ученiя, которыми проникнуты писанiя двухъ главныхъ мыслителей века, Гегеля и Гёте. Они повсюду пользовались ими какъ методою; Гегель для того, чтобы схватить формулу всякой вещи, Гёте для того, чтобы добыть себе созерцанiе всякой вещи; они такъ глубоко прониклись ими, что извлекли изъ нихъ свои внутреннiя и привычныя чувства, свою нравственность и свой образъ действiй" Можно смотреть на нихъ какъ на два главныя философскiя сокровища, завещанныя роду человеческому нынешнею Германiею".

Тэнъ, очевидно, смотритъ догматически; то, что онъ называетъ методою, есть уже результатъ настоящей философской методы,-- дiалектики, основанной Шеллингомъ и развитой Гегелемъ, Въ ней вся сила немецкой философiи, и безъ нея понятiе развитiя было бы догматическимъ предположенiемъ, какимъ оно и было, напримеръ, у Лейбница.

Говоря далее о необходимой переработке, которой должны подвергнуться германскiя идеи, Тэнъ заключаетъ:

"Но каждый духъ переплавитъ ихъ смотря по устройству своего горна; ибо всякая нацiя имеетъ свой оригинальный генiй, въ который она отливаетъ идеи, взятыя извне. Такъ, Испанiя въ XVI и XVII веке возобновила въ иномъ духе итальянскую живопись и итальянскую поэзiю. Такъ, пуритане и янсенисты перемыслили въ новыхъ формахъ первоначальный протестантизмъ. Такъ, французы XVIII века расширили и распространили либеральныя идеи, приложенныя или предложенныя англичанами въ религiи и въ политике. Тоже самое и теперь. Французы не могутъ, подобно немцамъ, сразу подняться до высокихъ взглядовъ за целое. Они умеютъ идти только шагъ за шагомъ, исходя отъ наглядныхъ идей, следуя прогрессивнымъ методамъ и постепенному анализу Кондильяка и Декарта. Но этотъ более медленный путь ведетъ почти также далеко, какъ и другой, и сверхъ того, онъ избегаетъ множества неверныхъ шаговъ. Посредствомъ его мы достигнемъ того, что исправимъ и поймемъ взгляды Гегеля и Гёте, и если мы взглянемъ вокругъ себя на пробивающiяся идеи, то окажется, что дело уже началось" Позитивизмъ, опирающiйся на весь новейшiй опытъ и очищенный, после смерти своего основателя, отъ своихъ общественныхъ и религiозныхъ увлеченiй, началъ новую жизнь, ограничиваясь темъ, что указываетъ связь естественныхъ группъ и соотношенiе существующихъ наукъ. Съ другой стороны, исторiя, романъ и критика, изощренные утонченностями парижской культуры, указали осязательно законы человеческихъ событiй; природа явилась какъ рядъ фактовъ, человекъ какъ продолженiе природы; и мы видели, какъ высокiй умъ, самый тонкiй, самый возвышенный, какой только есть въ наше время, переработывая и умеряя немецкiя гаданiя, изложилъ французскимъ словомъ все, что наука мифовъ, религiй и языковъ скопила по ту сторону Рейна въ теченiе шестидесяти летъ".

Можетъ быть, мы не станемъ, подобно Тэну, приписывать большое значенiе утонченностямъ парижской культуры; но нельзя не согласиться, что въ общемъ картина его верна. Духъ Германiи веетъ надъ французскою мыслью.

© timpa.ru 2009- открытая библиотека