Глава 3.
СКАЗКИ А. С. ПУШКИНА
«Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин» — так начал свою речь о Пушкине Александр Блок. Детство и Пушкин — понятия нерасторжимо связанные, закономерна и тема «Пушкин и детская литература», хотя Пушкин ничего не писал специально для детей. Более того, принципиально отвергал такую возможность: сохранились свидетельства его решительных отказов сотрудничать в детских журналах.
Пушкин не писал для детей, возможно, не видя проку: сам воспитывался на серьезной, «высокой» литературе, читал в детстве Плутарха, Вергилия, Горация, Расина, Мольера (по-французски!). Возможно, потому, что низко ценил (а может, объективно?) уровень современной литературы этого рода. И все же сумел в потоке детских книжек заметить «Историю
России в рассказах для детей» А. О. Ишимовой, заметить и высоко оценить.
Да, Пушкин не адресовал самым юным читателям ни стихов, ни прозы, но многие его произведения любимы детьми, прочно вошли в круг чтения.
Румяной зарею
Покрылся восток.
В селе за рекою
Потух огонек.
Росой окропились
Цветы на полях,
Стада пробудились
На мягких лугах.
Эти и многие другие стихи знакомы уже малышам. В детское чтение вошли «Песнь о вещем Олеге», отрывки из «Руслана и Людмилы», «Цыган», повесть «Капитанская дочка», «Дубровский». Стихи Пушкина вошли в золотой фонд детского чтения как непревзойденные образцы отечественной поэзии, отличающиеся глубиной мысли и изумительной образностью. Совершенно особенное значение в первоначальном чтении имеют сказки Пушкина. По словам А. Ахмато-вой, «Прологу» к «Руслану», сказкам «волею судеб было предназначено сыграть роль моста между величайшим гением России и детьми».
Исследованию сказок Пушкина посвящены многие работы литературоведов, фольклористов (М. Азадовский, С. Бон-ди, И. Лупанова, Д. Медриш, Т. Зуева, С. Сапожков, Д. Благой), педагогов (М. Рыбникова, С. Елеонский, В. Коровина), поэтов и писателей (А. Ахматова, С. Маршак, К. Чуковский, А. Шаров). Составилась целая библиотека таких исследований. Выделим некоторые аспекты, приближающие сказки Пушкина к детскому чтению.
В книге В. Непомнящего «Поэзия и судьба» можно найти интересное объяснение феномена «детского» у Пушкина. Литературовед убедительно показывает связи между сознанием гения и чувством ребенка. «Ведь гений есть детская модель мира» (Б. Пастернак). Поэт, как и ребенок, всегда устремлен к совершенному порядку, к гармонии, свободе и простоте. Все это можно найти в сказке. Сказка объединяет гения и ребенка.
Обращение Пушкина к сказке было закономерным. Поэт не мог не прийти к сказке. «Что знаешь в детстве, то знаешь на всю жизнь», — говорила М. Цветаева. Юный Пушкин слышал сказки от бабушки Марии Алексеевны Ганнибал, от няни, от дворового Никиты Козлова, впоследствии ставшего его дядькой. Поэт живо интересовался фольклором и на Украине, и в Кишиневе, и в Поволжье. Самые глубокие художественные впечатления от народной поэзии поэт пережил в Михайловском, слушая, записывая сказки Арины Родионовны — талантливой русской сказительницы. «... Вечером слушаю сказки... что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!» — писал он брату.
В творчестве Пушкина интерес к сказочному, чудесному проявился еще в лицейский период — в незаконченной поэме «Бова». Потом была поэма «Руслан и Людмила», баллады «Песнь о вещем Олеге», «Утопленник», «Жених» (ближе всего стоящая к сказке). Расцвет сказочного творчества приходится на 30-е годы — «поздний, самый могучий и пророческий период его творчества (В. Непомнящий)
У Лукоморья дуб зеленый;
Златая цепь на дубе том;
И днем и ночью кот ученый
Все ходит по цепи кругом...
«Пролог» к поэме «Руслан и Людмила» воспринимается читателями как пролог ко всем пушкинским сказкам. Он был написан поэтом в 1828 году для второго издания поэмы. «Пролог» подчеркнул сказочную сторону «Руслана и Людмилы», в котором так полно и художественно совершенно был представлен мир народно-фантастической поэзии. В пушкинском «Прологе» соединились многие мотивы и образы народных сказок: русалка, леший, избушка на курьих ножках, сказочный королевич, царевна, ступа с Бабой Ягой.
Открывает цикл сказок Пушкина «Сказка о попе и о работнике его Балде», написанная знаменитой Болдинской осенью 1830 года. В основу пушкинской сказки положена фольклорная запись бытовой сатирической народной сказки, сделанная поэтом в Михайловском. Сатирическая острота «Сказки о попе» послужила причиной запрета на ее публикацию (впервые она была опубликована В. А. Жуковским под названием «Сказка о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде» в 1840 году).
Современный читатель, тем более юный, прочитывает эту сказку как озорную, остроумную. Если в ней есть осмеяние («сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»), то — жадности, глупости, стремления понадеяться на «русское авось». Потому и наказан поп, что хотел схитрить, словчить:
Нужен мне работник:
Повар, конюх и плотник.
А где найти мне такого
Служителя не слишком дорогого?
За то и проучен проницательным Балдой, который сразу «раскусил» («вычислил» — скажут современные дети) попа. Этот выгодный, «ненакладный» работник действительно служит «славно, усердно и очень исправно»:
Досветла все у него пляшет,
Лошадь запряжет, полосу вспашет,
Печь затопит, все заготовит, купит,
Яичко испечет да сам и облупит.
Уговор выполнен — неизбежна плата. Плата или грозная расплата, со стороны социально угнетенного работника, как обычно трактуются три богатырских «щелка» (так у Пушкина!) по лбу «бедного попа».
Балда сноровист, смекалист (с чертями справился) и совсем не злобен, скорее добродушен («попенок зовет его тятей»). Но уговор есть уговор. Наказывая попа, Балда приговаривал с укоризной: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».
Дети эту сценку готовы воспринять не всерьез, расплату «по-нарошке» (в ребячьих играх счет на щелчки — обычное дело). фразы «прыгнул поп до потолка», «лишился поп язык», «вышибло ум у старика» (а был ли ум? — «толоконный лоб») можно понять и в переносном смысле. Детям ближе гуманная трактовка развязки. А может, и у Пушкина наказание условное?
Уже и того достаточно, что поп весь год промаялся в ожидании этого наказания: «не ест, не пьет, ночи не спит: лоб у него заране трещит». Под конец же, завидя Балду, «за попадью прячется, со страху корячится».
«Сказка о попе» самая «простонародная» у Пушкина. Она написана стихом раешника, родственным «складной» речи ярмарочных балагуров, скоморошинам и прибауткам. Язык сочный, выразительный, много остроумных устойчивых выражений: «экого послали супостата», «ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив». Имя Балда вызывает ассоциацию с Иванушкой-дурачком. Кроме того, по Далю, «балда» — молот, колотушка, кулак, в Нижегородской губернии — палица, дубина. Таким образом, в «Сказке о попе и о работнике его Балде» «народность содержания и народность формы приходят едва ли не в максимально возможное для сказки в стихах гармонические соответствие»[lii].
К 1830 году относится начало работы над сказкой о медведихе («Как весенней теплою порой...») о прелести всего живого. Сказка осталась незаконченной или таковой считается по традиции, хотя ее высоко оценил Ф. МДостоевский в своей знаменитой Пушкинской речи. Остальные сказки — «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидо-не Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» (1830), «Сказка о рыбаке и рыбке» (1833), «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833), «Сказка о золотом петушке» (1835) — в основе своей волшебные, приближаются к сказочным поэмам.
Каждая из пушкинских сказок неповторима. У каждой свой стих, свои образы, свое настроение. «Сказка о рыбаке и рыбке» по содержанию, по смыслу ближе к философским, это сказка-притча. Неторопливо, раздумчиво, словно волны морские, течет поэтическая речь. В конце стихов нет рифмы:
Отпустил он рыбку золотую
И сказал ей ласковое слово:
Бог с тобой, золотая рыбка!
Лексика предельно проста: «жил старик со старухой», «ловил неводом рыбу», «старуха пряла свою пряжу». И композиция сказки проста — замкнутый круг (В. Непомнящий):
«Вот пошел он к синему морю...
«Смилуйся, государыня рыбка!..»
... Воротился старик ко старухе...
«Воротись, дурачина, ты к рыбке...»
Пошел старик к синему морю...
«Смилуйся, государыня рыбка!»
... Воротился старик ко старухе...
«Воротись, поклонися рыбке...»
... Старичок отправился к морю...
Старичок к старухе воротился...».
Старик покорно-обреченно ходит туда-сюда.
А старуха? Крестьянка — столбовая дворянка — грозная царица — и вновь «у разбитого корыта». Все возвратилось на круги своя.
Для старика же ничего не изменилось, он, как и прежде, будет жить «у самого синего моря», ловить неводом рыбу.
Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.
Эти слова были записаны рукой Пушкина на книжной закладке.
«Сказка о царе Салтане...» и «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» близки по поэтике, объединяет их и общая тема Дома, всепобеждающей любви. Не случайно самая светлая, теплая сказка — «Сказка о царе Салтане» — написана поэтом в год его женитьбы.
Царевна Лебедь — образ идеальной женщины. Создавая его, Пушкин прибегает к песенным мотивам:
Месяц под косой блестит.
А во лбу звезда горит;
А сама-то величава.
Выступает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Главная героиня «Сказки о мертвой царевне» из того же ряда возвышенно-прекрасных женских образов:
... царевна молодая,
Тихомолком расцветая,
Между тем росла, росла,
Поднялась — и расцвела,
Белолица, черноброва,
Нраву кроткого такого.
Беспристрастное зеркальце утверждает: «Царевна всех милее, всех румяней и белее». Автор подчеркивает не только красоту, но и нравственное совершенство: кроткий нрав, доверчивость, сострадательность (отношение к нищей чернице). Сказочная царевна воплощает народный идеал. Оказавшись в незнакомом тереме,
Дом царевна обошла,
Все порядком убрала,
Засветила Богу свечку,
Затопила жарко печку...
Она рассудительна, предана королевичу Елисею. Тактичен ее отказ гостеприимным братьям: «всех я вас люблю сердечно; но другому я навечно отдана». Параллели с другими дорогими сердцу Пушкина образами возникают постоянно. Они еще более подчеркивают обаяние героини сказки. И не только обаяние. Постепенно сказки Пушкина предстают в качестве своего рода азбуки национального характера.
Замечательны и мужские образы — Гвидона, королевича Елисея. Царевич Гвидон, мудрый правитель острова Буяна, тоскует по отцу, стремится к нему и добивается торжества справедливости. Королевич Елисей в поисках пропавшей невесты «по свету скачет», отчаявшись, «горько плачет». На помощь герою приходят могучие силы природы: солнце, месяц, «ветер буйный». Поэтично его обращение к ветру:
Ветер, ветер! Ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе,
Не боишься никого,
Кроме Бога одного.
Аль откажешь мне в ответе?
В сказках Пушкина при кажущейся простоте и понятности проступают мотивы и образы древнейшей мифологии, В этих двух волшебных сказках особенно активны природные стихии, небесные тела, присутствуют мотивы смерти и воскрешения. Королевичу Елисею удается силой любви преодолеть злые чары и пробудить царевну. Чудесным образом спасены от верной гибели царица-мать с младенцем, брошенные «в бездну вод».
Ты, волна моя, волна!
Ты гульлива и вольна;
Плещешь ты куда захочешь,
Ты морские камни точишь,
Топишь берег ты земли,
Подымаешь корабли —
Не губи ты нашу душу:
Выплесни ты нас на сушу! —
просит, заклинает дитя в засмоленной бочке. «И послушалась волна...». Доброму человеку содействуют силы, земные и небесные.
Пушкинские сказки устремлены к добру. Злодейство, коварство преодолевается. Счастливо воссоединяется семья в «Сказке о царе Салтане...», и «с невестою своей обвенчался Елисей» в «Сказке о мертвой царевне...». Носители зла в сказках не только персонифицированы (ткачиха с поварихой, сватья баба Бабариха, царица-мачеха), но и психологизированы. Ими движет зависть, злоба. Но автор гуманен. В итоге эти персонажи разоблачены, но прямо никем не наказаны. Царь «для радости такой» (идет веселый пир по поводу встречи) отпустил всех трех повинившихся родственниц домой. А «злая мачеха» сама скончалась от тоски, не в силах смириться с очевидным.
Сказочный сюжет развивается динамично. Подслушав разговор трех девиц, «царь недолго собирался, в тот же вечер обвенчался». А вот только что дитя-царевич покидает бочку—и уже становится «могучим избавителем» прекрасной Лебеди. Наутро открыл царевич очи — его венчают княжеской шапкой, нарекают князем Гвидоном.
Повествование, как и в сказке народной, Пушкин то ускоряет, то замедляет, широко вводя повторы общих мест в описании приезда гостей, чудес, сначала «в свете», а потом на острове Буяне. Эти строки отличаются особой поэтичностью. Благодаря им навсегда остаются в памяти великолепные картины: град на острове Буяне, белка-затейница в хрустальном доме, явление богатырей.
Море вздуется бурливо,
Закипит, подымет вой.
Хлынет на берег пустой.
Разольется в шумном беге,
И очутятся на бреге,
В чешуе, как жар горя,
Тридцать три богатыря.
Все красавцы удалые,
Великаны молодые,
Все равны, как на подбор,
С ними дядька Черномор.
Пушкин широко использует здесь приемы не только сказочной, но и былинной, песенной поэтики. Выразительны в тексте и другие стилистические приемы: тавтология (грусть-тоска, чудо чудное), постоянные эпитеты (сине море, лебедь белая).
К фольклорной поэзии восходит прием параллелизма:
Ветер весело шумит,
Судно весело бежит.
На двойном параллелизме построено четверостишие:
В синем небе звезды блещут.
В синем море волны плещут;
Туча по небу идет,
Бочка по морю плывет.
Это и пейзаж, и символ, и «живое пространство, где идет сразу несколько жизней — от трех вольных стихий до невидимого прозябания узников»[liii].
Характерная особенность пушкинских сказок — мягкий лиризм, окрашивающий повествование. Чаще всего он выражается в форме лирических обращений. К ним относится, например, обращение царевны Лебеди:
Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Язык сказок Пушкина прост и лаконичен. Считая народный язык «бесценным кладом», поэт широко использует слова и обороты народной речи, придавая им художественное совершенство. В «Сказке о мертвой царевне» героиня так встречает богатырей:
Честь хозяям отдала.
В пояс низко поклонилась;
Закрасневшись, извинилась,
Что-де в гости к ним зашла,
Хоть звана и не была.
В миг по речи те опознали,
Что царевну принимали.
Установлено, что все сказки Пушкина в той или иной мере созданы на материале фольклора. «Сказка о рыбаке и рыбке» родственна сказке «Жадная старуха», «Сказка о царе Салтане» перекликается с мотивом сказки «О чудесных детях», «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях» связана с сюжетом народной сказки «Волшебное зеркальце», есть фольклорные аналогии у «Сказки о попе и о работнике его Балде». При этом ни одна из пушкинских сказок не повторяет народную. Более того, сказки Пушкина содержат множество эпизодов, деталей, сюжетов, которые не имеют аналогий в фольклоре. Его сказки не обработка, не пересказы, они — оригинальные произведения поэта, сохраняющие глубинные связи с народным творчеством. Высоко оценил этот художественный метод М. Горький:
«Пушкин был первым русским писателем, который обратил внимание на народное творчество и ввел его в литературу, не искажая... он украсил народную песню и сказку блеском своего таланта, но оставил неизменными их смысл и силу».
Наряду с русским фольклором поэт охотно использовал поэтические традиции, сложившиеся в современной ему Европе. В частности, в его произведениях присутствуют сюжеты и образы гриммовских сказок (их сборник, изданный в 1830 году на французском языке в Париже, был в библиотеке Пушкина). М. К. Азадовский, анализируя источники сказок Пушкина, отметил, что поэт «с особенным интересом останавливается на сюжетах, которые были ему известны и по русским и по западным источникам»[liv]. Пушкин обращается к ним, чтобы выявить всеобщее, всечеловеческое в фольклоре разных народов. В этом еще одно проявление «всемирности» Пушкина, что особенно подчеркнул Достоевский.
В работе над сказками Пушкин пользуется не только материалами самих сказок, он привлекает и песенные, былинные образы, народно-поэтические символы, фольклорные клише, опирается на предшествующие литературные традиции, в частности народной, лубочной литературы. Так, например, имена Гвидон, Додон перешли в пушкинские сказки из лубочного «Сказания про храброго витязя, про Бову королевича», имя Бабариха — из сборника Кирши Данилова. Название острова Буяна восходит к мифологии древних славян, упоминается в заговорах.
«Стихия национального, стихия устного народного творчества стала для Пушкина своей» (В. Непомнящий). Итогом были сказки Пушкина, представляющие собой удивительное, художественно неповторимое явление.
Поэт не предназначал свои сказки детям, но, как отметил К. И. Чуковский, «дети, к которым и не думал обращаться поэт, когда писал своего «Салтана», «Золотого петушка» и «Царевну», ввели их в свой духовный обиход и этим лишний раз доказали, что народная поэзия в высших своих достижениях часто бывает поэзией детской». Читая Пушкина, «можно превосходным образом воспитать в себе человека, — считал Белинский. — Ни один из русских поэтов не может быть столько, как Пушкин, воспитателем юношества, образователем юного чувства».
Пушкин явился великим реформатором русской литературы. Он творчески преобразил все ее жанры, открыл свободные пути их развития в перспективе. Его поэзия, его сказки дали новый тон, новое звучание литературе для детей. С творчеством Пушкина в круг детского чтения вошла русская классическая поэзия.
Подумайте, пожалуйста
1. Что определяет ценность сказок Пушкина для детского чтения?
2. В чем художественное своеобразие сказок Пушкина? фольклорное и авторское в сказках Пушкина?
3. Прочитайте сказку о Белоснежке из сборника братьев Гримм и сопоставьте с ней «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях».
Советуем почитать
1. Зуева Т. В. Сказки А. С. Пушкина: Книга для учителя. — М.: Просвещение, 1989.
2. Маршак С. О сказках Пушкина//Соч.: В 4 т. — Т. 4. — М., 1960. - С. 9-25.
3. Медриш Д. Н. Путешествие в Лукоморье: Сказки Пушкина и народная культура. — Волгоград, 1992.
4. Непомнящий В. Поэзия и судьба: Над страницами духовной биографии Пушкина. — М.: Сов. писатель. 1987.
5. Сапожков С. В. Сказки Пушкина как поэтический цикл//Детская литература. — 1991. — №3. — С. 23—27.
Примечания
[lii] Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826—1830). — М.: Сов. писатель, 1967. — С. 535.
[liii] Непомнящий В. Поэзия и судьба. — М., 1987. — С. 195.
[liv] Азадовский М. К. Пушкин и фольклор//Сказки Пушкина в школе. — М.: Просвещение, 1972. — С. 33.