Русская литература для детей. Учебное пособие. Под редакцией Т.Д.Полозовой.
Раздел V. Глава 3. Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852-1912)

Глава 3.

ДМИТРИЙ НАРКИСОВИЧ МАМИН-СИБИРЯК (1852-1912)

Накопление жизненных впечатлений. Родился Дмитрий Мамин в Висимо-Шайтанском заводском поселке, в сорока километрах от Нижнего Тагила (в то время вся эта территория входила в состав Верхотурского уезда Пермской губернии), в семье священника заводской церкви. В очерках «Из далекого прошлого» автор вспоминает:

«Как сейчас вижу старый деревянный дом, глядевший на площадь пятью большими окнами. Он был замечателен тем, что с одной стороны окно выходило в Европу, а с другой — в Азию. Водораздел Уральских гор находился всего в четырнадцати верстах.

— Вон те горы уже в Азии, — объяснял мне отец, показывая на громоздившиеся силуэты далеких гор. — Мы живем на самой границе.

Семья была, в общем, довольно культурная, — книга была в ней не прихотью и не забавой, предметом первой необходимости, имена Карамзина и Крылова, Аксакова, Пушкина и Гоголя, Кольцова и Некрасова, Тургенева и Гончарова бьыи здесь близкими и дорогими».

И конечно, природа Урала, влившаяся в душу с детства, в течение всех лет жизни согревала, вдохновляла, помогала не растерять привязанность к родному краю, а на этой основе — к Отечеству: «Когда мне делается грустно, я уношусь мыслью в родные зеленые горы, мне начинает казаться, что и небо там выше и яснее, и люди такие добрые, и сам я делаюсь лучше. Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на каменные кручи, спускаюсь в глубокие лога, подолгу сижу около горных ключиков, дышу чудным горным воздухом, напоенным ароматами горных трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний лес».

Слияние с природой не мешало, а усиливало интерес к истории Урала, к социальным, экономическим, политическим и культурологическим проблемам истории. Да и личный жизненный опыт последовательно социализировал личность будущего писателя: встречи с теми, кто помнил Пугачевское движение; зеленый лес не мог спрятать дымящиеся трубы демидовского завода, где жизнь бурлила контрастами, противоречиями («Кругом золото, а в сердце — бедность», — скажет автор в романе «Золото»); горькие впечатления от атмосферы, которая царила в Екатеринбургском духовном училище, в Пермской духовной семинарии, где учился будущий писатель.

... Пять лет петербургского периода (1872—1877) — студенческая жизнь Д. Н. Мамина-Сибиряка: Медико-хирургическая академия (с 1 сентября 1872 г. до 5 апреля 1876 г.), затем — с 1 сентября 1876 года юридический факультет Петербургского университета (до ноября 1877 г.). Уволился он из университета из-за материальных трудностей, тоски по Уралу, начинавшегося туберкулеза... Летом 1877 года вернулся в родные места. Петербургский период, несмотря на все сложности бытия, был продуктивен: здесь Д. Н. Мамин-Сибиряк познал радость и «отраву» писательства. Первый же его очерк «Золотуха», посланный в октябре 1882 года в «Отечественные записки», был очень хорошо встречен М. Е. Салтыковым-Щедриным: «Недавно некто Мамин прислал прекраснейшие очерки золотопромышленности на Урале, вроде Брет Гарта», — пишет он критику Елисееву. Автору «Золотухи» великий сатирик посылает три письма...

На протяжении 60-х годов Д. Н. Мамин-Сибиряк постоянно выступал как публицист в различных журналах, газетах: очерки «От Урала до Москвы» («Русские ведомости», 1881— 1882); письма «С Урала» («Новости», 1884); очерки «От Зауралья до Волги» («Волжский вестник», 1885); «По Зауралью» («Новости», 1887); «Самоцветы» («Русская мысль», 1890)... Это было «время накопления жизненных впечатлений и одновременно — время активного непрерывного действия в сфере общественно-социальной, культурной жизни. Известность, авторитет росли быстро. Эстетические позиции писателя и очеркиста отвечали концепции реалистического искусства. В «Заметках о критике» Мамин-Сибиряк поддерживает, развивает идеи Н. Г. Чернышевского: «... Если есть художественность и поэзия, то это сама жизнь...» «Есть целый ряд явлений и вопросов, которым должна быть придана бел-летристико-публицистическая форма...» «Именно так я и пишу». Закономерно внимание М. Горького к творчеству Мамина-Сибиряка: «„Ваши книги помогли понять и полюбить русский народ, русский язык», — читаем в письме Горького 1912 года.

Творчество Мамина-Сибиряка утверждало веру в неисчерпаемые силы терпеливого и трудолюбивого народа, что очень импонировало А. П. Чехову. По воспоминаниям писателя И. Н. Потапенко, он говорил: «Там на Урале, должно быть, все такие: сколько бы их ни толкли в ступе, а они все — зерно, а не мука. Когда, читая его книги, попадаешь в общество этих крепышей — сильных, цепких, устойчивых черноземных людей, — то как-то весело становится». По дороге на Сахалин Чехов убеждается в исключительной популярности Мамина-Сибиряка и с удовольствием отмечает это в письмах. «У Мамина слова настоящие», — утверждал А. П. Чехов, как бы укрепляя то, что сказал о русском слове сам Мамин-Сибиряк в этюде «Правильные слова»... «Здесь еще жила вера в слово, в живое и могучее русское слово, которое нельзя бросать на ветер, потому что оно кровно срослось со своим внутренним содержанием».

О детях, лишенных детства. «Воистину русским писателем» (А. М. Горький) выступает Д. Н. Мамин-Сибиряк и в литературе для детей, адресуя им рассказы, сказки, очерки. Как и Горький, Чехов, Короленко, Мамин-Сибиряк исследует тему обездоленности ребенка из бедной семьи, ребенка-сироты. И шире — тему лишения ребенка, казалось бы, бесспорного его права иметь детство — рассказы: «Кормилец» (1885), «В ученье» (1892), «Вертел» (1897), «В глуши» (1896), «Богач и Еремка» (1904), «Зимовье на Студеной» (1892), «Емеля-охот-ник» (1884) и др.

В первом из названных рассказов двенадцатилетний мальчик, единственный кормилец семьи, гибнет, став жертвой тяжелых условий фабрично-заводского труда. Подлинная драма детской жизни раскрывается и в рассказе«В ученье». Деревенский мальчик Сережа, оставшийся сиротой, попадает в город в сапожную мастерскую, к чужим неприветливым людям. Убийственное впечатление производит мастерская, помещенная в подвале: сыро, могильно холодно. Первая мысль Сережи — убежать в деревню: «Маленькое детское сердце сжалось от страшной тоски по родине. Сережа мысленно видел свою деревенскую церковь, маленькую речку за огородом, бесконечные поля, своих деревенских товарищей». Трагична участь Прошки в рассказе«Вертел». Этот худенький, «похожий на галчонка» мальчик работает круглый год в шлифовальной мастерской, словно маленький каторжник. Вся его жизнь проходит в этой мастерской, тесной и темной, где в воздухе носится наждачная пыль, куда не попадает солнце. Заветная мечта Прошки — уйти туда, где «трава зеленая-зеленая, сосны шумят вершинами, из земли сочатся ключики, всякая птица поет по-своему». Он не знает ощущений природы, человеческого тепла, но воображение рисует желанные картины. Прошка подобен автоматизированному механизму. Он словно неотделим от колеса, стал его элементом. Сначала он возненавидел колесо, которое вынужден вертеть целый день: «потому что не будь его, и не нужно бьыо бы его вертеть», — думал ребенок. Потом стал ненавидеть хозяина, Алексея Ивановича, придумавшего это колесо, стал понимать роль хозяина. «Когда вырасту большой, — раздумывал Прошка за работой, — тогда отколочу Алексея Ивановича, изрублю топором проклятое колесо и убегу в лес».

Другие рабочие старше возрастом, они хотя бы в разговоре между собой пытаются оценивать ситуацию, не без удовольствия повторяя, что хозяин мастерской — плут: « — И плут же он, Алексей-то Иванович! — говорит Спирька, подмигивая Игнатию. — Мы-то чахнем на его работе, а он плутует. Целый день только и делает, что ходит по городу да обманывает, кто попроще. Помнишь, дедушка, как он стекло продал барыне в проезжающих номерах? И еще говорит: сам все работаю, своими руками...» Прошка лишен даже возможности общения. Он постоянно голоден, «жил только от еды до еды, как маленький голодный зверек...»

Нельзя не почувствовать, что свое положение при очевидной его ненормальности Прошка воспринимает как роковое, постепенно перестает оценивать ситуацию, свои возможности. Но время шло, колесо вертелось и... «ненависть к Алексею Ивановичу тоже прошла...». Равнодушие, инертность, рабское принятие бесправия, ужаса как объективной нормы — в этом истинная смерть еще при кажущейся (якобы) жизни... Прошка продолжал работать, несмотря даже на то, что Алексей Иванович уговаривал его отдохнуть. Мальчику было совестно есть «чужой хлеб» даром... А колесо делалось с каждым днем все тяжелее и тяжелее... «От натуги у Прошки начинала кружиться голова, и ему казалось, что вместе о колесом кружится вся мастерская. По ночам он видел во сне целые груды граненых драгоценных камней... Хуже всего было, когда эти камни радужным дождем сыпались на него и начинали давить маленькую больную грудь, а в голове начинало что-то тяжелое кружиться, точно там вертелось такое же деревянное колесо, у которого Прошка прожил всю свою маленькую жизнь.

Потом Прошка слег... Через две недели его не стало».

Углубление сознания предрешенности подчеркивается и тем, что параллельно с существованием Прошки читатель наблюдает жизнь его ровесника, мальчика из богатой семьи.

Барыня Анна Ивановна привела своего сына Володю в мастерскую, где она покупала драгоценности. Этим визитом барыня надеялась пробудить у инертного сына интерес хоть к какому-то делу. Нет, разумеется, не к работе в мастерской. Пробудить интерес к действию, а дело достойное Володя мог выбрать сам. Чтение, например, усердное учение... Анна Ивановна из числа так называемых добрых барынь. Она и Про-шке готова помочь: пусть ходит в воскресенье учиться... Она не жалеет для Прошки котлетку, когда тот пришел по просьбе барыни развлечь ее сына. «Паучок» из мастерской чувствовал себя смущенным, как попавшийся в новую ловушку зверь. «Он молча разглядывал комнату и удивлялся, что бывают такие большие и светлые комнаты...» Две контрастные детские судьбы... Одна не изменяет другую, ибо — такова объективная реальность: каждому — свое.

... Анна Ивановна готова помочь «всем бедным детям», только, разумеется, не в ущерб своим привычкам жить в благополучии. Об этом говорят сцены из жизни ее сына, поразившие Прошку сильнее сказки: «Неужели это все твои игрушки?— спрашивает он барчонка. — Мои, но я уже не играю, потому что большой... А у тебя есть игрушки?» Прошка засмеялся... У него — игрушки!.. Какой смешной этот барчонок, решительно ничего не понимает!»

Лишение детства — объективная предопределенность для крестьянских и городских детей, родившихся в бедности, — ведущий мотив и рассказа «В глуши», очень характерного для Мамина-Сибиряка. «Деревня Шалайка засела в страшной лесной глуши, на высоком берегу реки Чусовой. Колесная дорога кончалась в Шалайке, а дальше уже некуда было и ехать. Да никто и не приезжал в Шалайку...» — так спокойно информационно начинается повествование о жизни людей практически обреченных, ибо они не могли никуда поехать, ничего и никого увидеть, кроме тех, кто испокон века жил в этой самой Шалайке — происхождения от одного прадеда:

«Значит, прадед-то наш прозывался Шалаем, вот и вышли все Шалаевы, по прадеду, значит... ... для чего нам, батюшка, фамилии? Живем в лесу с испокон веку и друг дружку знаем...» Шалаевцы любили свою деревню, как можно любить то, чем ты живешь, то, кроме чего у тебя ничего нет и быть не может...

Жил в этой деревне и мальчик Пимка. Шел ему уже десятый год, а значит, пришла пора думать и готовить себя к мужицкой работе, как все до него. И после него, очевидно, будет так: быть готовым ехать в лес, в курень, где проводят зиму шалаевские мужики, выжигают для себя и для продажи уголь... Здесь та же обреченность, что и в судьбе Прошки, та же безысходность, предопределенность и, увы, — выработавшаяся долгим временем несопротивляемость. Пимке исполнилось десять лет, когда отец оказал: « — Ну, Пимка, собирайся в курень... Пора, брат, и тебе мужиком быть». Пимка, конечно, боялся той жизни в курене, в лесу, далеко от дома, студеной зимой... Но так надо было. Так было и будет... «Мать еще с лета заготовила будущему мужику всю необходимую одежду: коротенький полушубок из домашней овчины, собачьего меха «ягу», «пимы», собачьи «шубенки», такой же треух-шапку — все как следует настоящему мужику». Мать, конечно, жалела Пимку. Но и она знала одно — так надо, так было всегда... Пимка по-детски испытывал и чувство радости — едет как взрослый, со взрослыми... В первую же ночь в курене Пимка понял, как все тяжело: «Работа бьыа тяжелая у всех, и ее выносили только привычные люди. Дроворубы возвращались в балаган, как пьяные, — до того они выматывали в себе руки и спины. Углевозы маялись дорогой, особенно в морозы, когда холодом жгло лицо. А всего хуже бьыо жить в курных, всегда темных балаганах, да и еда бьыа самая плохая: черный хлеб да что-нибудь горячее в придачу, большею частью — каша. Где же мужикам стряпню разводить». Уже через несколько дней Пимка ощутил власть холода и тяжелого труда, неуютность и страх «смышлястого зверя», волка. Но, может быть, самым непреодолимым были не эти страхи, а привычная убежденность неизбежности и неизменности этой такой не по-людски трудной жизни. Уверенность малых и старых, что перемены и новшества, уменьшающие тяготы бытия, якобы безнравственны. Почти девяносто, а может и больше лет, прожил дед Тит, а и он — вместе с другими мужиками, и он убежденно заявляет, что боится изменений:

«... Напьюсь это я твоего чаю, наемся штей да каши, поеду по чугунке али на пароходе, а кто же работать-то будет? Я побегу от черной работы, ты побежишь, за нами ударится Пимка и вся Шалайка, ну а кто уголья жечь будет?.. ... Грешно и слушать-то. Работать не хотят, вот главная причина, а того не знают, что Бог-то труды любит. Какой же я есть человек, ежели не стану работать? Всякая тварь работает по-своему, потому и гнездо надо устроить и своих детенышей выкормить».

Д. Н. Мамин-Сибиряк был обеспокоен необразованностью, непросвещенностью народа. Темнота сознания — самый страшный бич. Он и сам работал учителем, и отца своего ценил за его предрасположенность к всеобщему просветительству. «... Его образ жизни стоит перед моими глазами и навсегда останется лучшим примером для всех нас... Папа так любил всех бедных, несчастных и обделенных судьбой; папа так хорошо, таким чистым сердцем любил науку и людей науки; папа так понимал человеческую душу даже в ее заблуждениях; наконец, папа так был чист душой и совершенно чужд стяжательских интересов и привычек к ненужной роскоши...» — рассказывает писатель в очерках «О себе самом». С особой тщательностью при этом он рисует картины домашних чтений художественной литературы, периодических изданий, в частности журнала «Современник», что само по себе говорит о направленности чтения и бесед в семье автора очерков. Может быть, с этим в известной мере связана некоторая поэтизация патриархальной, точнее, почти языческой близости многих героев Мамина-Сибиряка с природой. Нарушение этой близости писатель рассматривает как серьезную причину сознания роковой обреченности, что является одним из ведущих мотивов сборника рассказов «Детские тени» (1894). Это сборник произведений о положении детей городской бедноты. Бледные, худенькие, жалкие на вид, они напоминают цветы, выросшие в подвале без солнца. Картины убогого детства нарисованы на фоне серого, тусклого, жалкого городского пейзажа.

Герои ряда рассказов — бедные крестьяне-рыбаки, охотники, обитатели зимовок, заброшенных в глухих местах, — в суровой природе Урала находят несравнимый источник душевной устойчивости. Так, деревня Емели-охотника («Еме-ля-охотник») находится среди непроходимых лесов. Ее окружают топи и лесные трущобы. В деревне нет даже улицы. Ее заменяет тропа, которая вьется между избами. Да улица и не нужна, так как ни у кого из жителей нет телеги. Избушка Емели «совсем вросла в землю», глядит на свет всего одним оконцем. Крыша на избушке давно прогнила; от трубы остались только обвалившиеся кирпичи. Лишь крайняя нужда заставляет деда Елеску(«Зимовье на Студеной») пойти в сторожа на зимовье, «от которого верст на сто жилья нет». Он терпит холод и голод, не получает обещанной помощи от богатых купцов, обманувших его. Но терпит! Не ропщет. В прошлом у Елески была семья. Она вымерла в холерный год вместе с половиной деревни. Трагична гибель Елески, замерзшего во время зимней стужи на пути в деревню, куда он шел, потеряв-растратив силы, необходимые, чтобы выносить одиночество. Трагична, но как бы закономерно естественна.

Герои этих и других рассказов овеяны глубокой симпатией автора. Он поэтизирует их привлекательность: добродушие, трудолюбие, отзывчивость на чужие страдания. Елеска ухаживает за тяжело больным охотником-вогулом, оказавшимся в глухом лесу без всякой помощи. Сердечная доброта Емели проявляется и в случае на охоте: он не решился стрелять в маленького олененка, зная, с каким самоотвержением любая мать защищает свое дитя. Емеля вспомнил во время встречи с олененком, как мать его внука Гришутки пожертвовала собой ради спасения сына: прикрыла его своим телом, когда хищники грызли ее ноги... Люди, о которых пишет Мамин-Сибиряк, отличаются каждый своим особым пониманием природы, хотя все они чувствуют ее краски, голоса, запахи. Все внутренне как бы слиты с дыханием леса, реки, неба... Рассказ о любви старика Тараса(«Приемыш») к спасенному лебедю подобен лирической песне. Тарас не просто знает все места вокруг своего жилья верст на пятьдесят. Он душой постиг «всякий обычай лесной птицы и лесного зверя». Он любуется птицей, счастлив в общении с природой, ценит ее открытость, непостижимое богатство ее красок, ее способность успокоить, насладить голодающую по ласке душу: «Тарас жил на Светлом уже сорок лет. Когда-то у него были и своя семья и дом, а теперь он жил бобылем. Дети перемерли, жена тоже умерла, а Тарас безвыходно оставался на Светлом по целым годам.

— Не скучно тебе, дедушка? — спросил я, когда мы возвращались с рыбной ловли. — Жутко одинокому-то в лесу...

— Одному? Тоже и скажет барин... Я тут князь князем живу. Все у меня есть. И птица всякая, и рыба, и трава. Конечно, говорить не умеют, да я-то понимаю все. Сердце радуется в другой раз смотреть на божью тварь... У всякой свой порядок и свой ум...»

Старик был доволен своим Приемышем, и все разговоры в конце концов сводились к нему:

«— Гордая, настоящая царская птица, — объяснил он. — Помани его кормом, да не дай, в другой раз и не пойдет, свой характер тоже имеет, даром что птица...»

Рассказ старика о том, как лебедь, его Приемыш, тяжело расставался, улетая со стаей своих сородичей, открывает трепетное, противоречивое состояние души человека, способного к большой любви: «Мой-то Приемыш сначала сторонился от диких лебедей: подплывет к ним и назад. Те гогочут по-своему, зовут его, а он домой... Дескать, у меня свой дом есть. Так три дня это у них было. Все, значит, переговаривались по-своему, по-птичьему. Ну, а потом, вижу, мой Приемыш затосковал... Вот все равно как человек тоскует. Выйдет это на берег, встанет на одну ногу и начнет кричать. Да ведь как жалобно кричит... На меня тоску нагонял, а Собель-ко, дурак, волком воет. Известно, вольная птица, кровь-то сказалась...» Улетел лебедь, издав по-своему крик прощальный. Старик и собака его Собелько страдают, но оба понимают: каждому живому существу свое предназначение.

Близок к рассказу «Приемыш» интонационно и по замыслу рассказ«Богач и Еремка». Здесь как бы в роли выхожен-ного лебедя — зайчишка с переломленной лапкой: его не стал брать зубами охотничий умный пес Еремка; в него не смог выстрелить старый опытный охотник Богач, хотя жил он именно тем, что продавал заячьи шкурки. Победа истинного великодушия над всеми другими прагматическими расчетами — основная мысль рассказа, его пафос — в способности человека и собаки любить слабого, нуждающегося в защите...

Писатель передает природную предрасположенность человека к защите слабых. Это состояние души, эта особенность человеческого отношения к природе и ко всему окружающему в названных произведениях передается прежде всего через чувства и конкретные действия стариков и детей, продиктованные этими чувствами. Так подчеркивается природ-ность, естественность человеческой предрасположенности: в детстве и старости человек открытое, естественнее в чувствах и мыслях, в действиях. Вот и маленькая деревенская девочка Ксюша («Богач и Еремка») не может удержать свой восторг при виде пойманного Богачом зайца: «Ах, какой хорошенький зайчик, дедушка! — восклицает она. — Беленький весь, а только ушки точно оторочены черным». Она тут же придумывает ему имя «Черное ушко» и затем любовно и радостно ухаживает за ним. Весть о хромом зайце облетает всю деревню, и подле избушки Богача собирается толпа ребят, которые просят: «Дедушка, покажи зайчика!» А главное — все стараются покормить, укрепить силы зайца; кто несет морковку, кто молоко...

Заметим, что в роли главного врачевателя зайчонка выступает человек, сам определивший себя защитником сада от зайцев: «Богач считал себя чем-то вроде чиновника над всеми зверями, птицами и насекомыми, нападающими на сады». Ох, как он и его верный друг собака Еремка ждали дня, когда можно начать охоту, погнать и поймать зайцев: «Любишь зайчика-кубаря поймать?» — дразнил охотник собаку, когда они вышли охотиться. Собака понимала своего хозяина, как и другие «друзья человека» в иных произведениях Мамина-Сибиряка. Здесь собака, как птица в рассказе «Приемыш», получает идущую от сердца языческую характеристику: «Пес умный и прегордый, хоть и пес. Как-то Богач побил его совсем напрасно, так тот потом едва помирился...» И вот перед Ерем-кой долгожданный заяц. « — Бери его!.. Кусь!.. — закричал Богач. Еремка не двигался. Подбежав близко, Богач понял, в чем дело: молоденький зайчонок лежал с перешибленной передней лапкой. Богач остановился, снял шапку и проговорил:

— Вот так штука, Еремка!»

Да, ни охотник, ни собака не смогли бить, ловить, хватать, убивать лежачего. Раненый заяц нуждался в помощи. Охотники — человек и собака — дают прекрасный урок читателю. Актуальный урок... И далее развитие событий покоряет не остротой, а теплотой, лаской, добротой. Собака, как и ее хозяин, полны заботы о зайце. Оба ласковы с ним, не выпускают на улицу, чтобы там его не поймали, не убили. А когда заяц убежал в первый раз, Еремка помчался спасать его. Не найдя, «вернулся домой усталый, виноватый, с опущенным хвостом... лег у самой двери и прислушивался к каждому шороху. Он тоже ждал. Обыкновенно Богач разговаривал с собакой, а тут молчал. Они понимали друг друга...».

История закончилась более грустно, чем в «Приемыше». Черное ушко сбежал. Богач надеялся, что с наступлением зимы зайчишке станет холодно, голодно, страшно, и он вернется. «Но выпал первый снег, а Черное ушко не показывался... „Что же это в самом деле: уж нынче и зайцу нельзя поверить, не то что людям...» Пошли было охотник и собака на охоту. Но Еремка сидел под горой на своем месте, не реагируя на зверушек: «Еремка не мог различить зайцев... Каждый заяц ему казался Черным ушком...» Богач оставляет любимую работу: «Не могу больше... — коротко объяснил он».

К рассмотренным рассказам близки многие очерки Мамина-Сибиряка. Очерк«На шихане» до 1917 года издавался не раз под названием «Савка». Здесь нарисован образ «вольного человека» — охотника, отбившегося от крестьянской работы. В прошлом Савка был несправедливо осужден, попал в тюрьму, откуда бежал, ушел в «разбойники» и был грозой целой округи. Трудно было узнать недавнего «разбойника» в «небольшого роста, худеньком, сутуловатом... мужичонке, подпоясанном каким-то оборванным ремешком». В очерке раскрывается его душевное превосходство над представителем власти во время охоты, в которой участвует Савка. Немец, управляющий заводом, убивает дорогую собаку, которая, погнавшись за зайцем, не смогла его поймать. Савка в негодовании бросается на немца, приговаривая: «... пса губить, живодеры, мошенники!» Избитый до крови немцем, он так изливает чувство возмущения: «Зачем он ее порешил без вины? Не могу я этого самого зверства видеть, потому что во мне все нутро закипает... Ох, везде неправда, везде... это самое зверство». Савка тоже любит природу, ценит, видит ее красоту. «Ты бы весной послушал, что в лесу делается», —-обращается он к рассказчику: «Стоишь этак, стоишь, прислушиваешься, а лес кругом тебя точно весь живой: тут птица поет, там козявка в траве стрекочет, там зверь бежит».

Очевидно, что автору хотелось бы увидеть своих любимых героев более просвещенными, более цивилизованными, но при сохранении их устойчивой природной нравственности, совестливости, готовности к соучастию. Этому во всех произведениях служит тщательная передача не только красок, голосов природы, но и ееодухотворенности. Природа — не фон для раскрытия чувств, душевных состояний, порывов человека. Природа — полноправный, полнокровный герой произведений, выразитель авторской позиции и эстетической, нравственной и социальной.

Вспомним, у Елески («Зимовье на студеной») с наступлением зимы возникают сложные душевные переживания. Появление первых кружащихся в воздухе снежинок радует его. Радость сменяется тоскливым чувством. Охваченный воспоминаниями, он долго смотрит «на почерневшую реку, на глухой лес, зеленой стеной уходящий на сотни верст туда, к студеному морю, и думает свою тяжелую стариковскую думу». Пейзаж, как и портрет героев, живописен, изменчив, краски в движении — переходы одного оттенка к другому гармоничны изменению душевного состояния. Вот картина дождливого летнего дня в лесу. Под ногами ковер из прошлогодней палой листвы. Деревья покрыты дождевыми каплями, которые сыплются при каждом движении. Но выглянуло солнце, и лес загорелся алмазными искрами: «Что-то праздничное и радостное кругом вас, и вы чувствуете себя на этом празднике желанным, дорогим гостем» («Приемыш»).

Выше приведено замечание А. М. Горького о том, что язык произведений Мамина-Сибиряка — народный, живописный, меткий, образный, богат пословицами, поговорками. «Ищи ветра в поле!» — говорит Богач об убежавшем зайчике. «Вместе тесно, а врозь скучно», — замечает он, наблюдая поведение собаки, подружившейся с зайцем. Дед Адриан в рассказе «Дедушкино золото» дает исключительно меткую характеристику Митрию, человеку хвастливому и легкомысленному, поговоркой: «Пустой колос голову высоко несет». Близка к народной и авторская речь: «Ах, горе какое лютое привалилось» («Зимовье на Студеной»); синонимы «Плачет, убивается старик, а помочь нечем» (там же); инверсии («Ходит ветер по Студеной, наметает сугробы снега, завывает в лесу, точно голодный волк»). Выразителен диалог, о чем можно судить и по вышеприведенным цитатам. Диалог проявляет черты характера человека, его мироощущение. Например, лживо-ласковая речь хозяина мастерской в «Вертеле», обращенная к барыне, раскрывает его угодничество. Разговор Прошки с барчуком показывает их душевную, эмоциональную несовместимость.

Здесь, пожалуй, самое время сказать, что таким образом Д. Н. Мамин-Сибиряк полемизировал с тем направлением в литературе для детей, которое вытекало из эстетики народничества, теории «малых дел». Его представляли В. И. Дмитриева, А. Н. Анненская, П. В. Засодимский...

Про свои «Аленушкины сказки» Д. Н. Мамин-Сибиряк говорил: «Это моя любимая книжка — ее писала сама любовь, и потому она переживет все остальное». В 1892 году умерла любимая жена писателя. Осталась больная дочь. Сказками любящий отец утешал ее, стараясь облегчить страдания.«Аленушкины сказки» впервые появились в журнале «Детское чтение». В 1894 году здесь была помещена «Сказка про храброго зайца», в следующем «Сказка про Комара Комаровича» и «Сказка про воронушку». В 1896 в журнале «Всходы» — сказка «Про Воробья Воробеича...». Сказки неравнозначны художественно. Широко известны «Серая Шейка», «Старый воробей». Их нередко причисляют к рассказам, хотя есть основания отнести их к жанру сказки.

Сказки Д. Н. Мамина-Сибиряка, подобно сказкам К. Д. Ушинского и Л. Н. Толстого, стилистически и по объекту анализа реалистичны. Они существенно отличаются от сказок Кл. Лукашевич («О двух хлебных зернышках»), В. Авенариуса («О Пчеле-Мохнатке» и «О Муравье-Богатыре»). Желая дать детям понятие о жизни насекомых, Авенариус не считается с естественнонаучными данными, приписывает пчелам и муравьям несвойственное им поведение, образ жизни, нередко впадает в слащавый тон. Будущие пчелки спят «крепко-крепко» в своих личинках-«колыбельках», они делают «тю-тю», т. е. окукливаются, хотят «баиньки» и т. п. Основное внимание автор сосредоточивает на развлекательности.

Д. Н. Мамин-Сибиряк следует традиции народной сказки о животных. Герои его произведений — обыкновенные звери, птицы, насекомые, которых ребенок, как правило, знает в жизни. В них нет ничего редкостного, исключительного. Медведь, зайчик, воробей, воронушка, комар, даже комнатная муха — живут в сказках своей, свойственной им жизнью. Отличительные приметы внешнего облика сказочных героев легко распознаются ребенком: у зайца «длинные уши, короткий хвост», у комара — «длинный нос», у воронушки — «черная головушка». Животные, птицы, насекомые — носители качеств, которые отличает в них и народная сказка: заяц труслив; медведь силен, но неуклюж; воробей прожорлив, нахален; комар назойлив.

Животные очеловечены. Хвастун заяц рассказывает собравшимся вокруг него старым зайцам и молодым зайчатам о своей поразительной храбрости, слушатели реагируют на это каждый по-своему: «хихикнули молодые зайчата», прикрыв мордочки передними лапками; засмеялись добрые старушки-зайчихи; улыбнулись даже старые зайцы, побывавшие в лапах у лисы и «отведавшие волчьих зубов». Комар Комарович угрожает расправой Мишке, забравшемуся в болото, и зовет целую рать своих товарищей для совместного нападения. Воробей Воробеич беседует с Ершом о разных житейских делах. Серая Шейка трогательно прощается со своими родителями перед их отлетом в дальний путь. Действие в сказках, сюжеты, как правило, строятся на веселых, забавных происшествиях. Например, столкновение хвастливого зайца с волком или комара — с медведем. Забавна сцена, в которой трубочист Яша пытается справедливо рассудить спор между Воробьем и Ершом. В то время как он произносит свою речь, его обворовывают. Некоторые сказки захватывают читателя своим драматизмом, трагической участью героев. Например, очень волнует происходящее со старым Воробьем. Он стал жертвой собственного легкомыслия и неосторожности. Маленькие читатели беспокойно наблюдают за судьбой уточки Серой Шейки, одинокой и беззащитной перед нападением лисы. Автор достигает здесь большой силы эмоционального влияния на читателя. Серая Шейка тяжело переживает момент разлуки с родителями: «— Ведь вы весной вернетесь? — спрашивает она мать.

— Да, да, вернемся, моя дорогая, и опять будем жить все вместе».

Не радует Серую Шейку красота природы, как будто чудом преобразившейся зимой. Она трепещет при мысли, что «полынья вот-вот замерзнет и ей некуда будет деться». У нее «замирает сердце» при виде того, как лиса осторожно ползет по льду к самой полынье. В журнальном тексте сказки («Детское чтение» за 1893 г.) не было 4-й главы, рассказывающей о спасении Серой Шейки старым охотником; 3-я глава оканчивалась словами: «Раз утром, когда было особенно холодно, заяц прибежал напиться к полынье, но она уже замерзла, и от бедной Серой Шейки осталась на льду куча перьев». Писатель счел этот конец слишком печальным и в следующей редакции изменил его. В сказках, в отличие от рассказов, пейзаж занимает незначительное место. Здесь видно влияние фольклорной традиции, не знающей развернутого пейзажа. Его зарисовки кратки, хотя и очень выразительны: «Солнце сделалось точно холоднее, а день короче. Начались дожди, подул холодный ветер» — вот и вся зарисовка поздней осени («Сказка про воронушку»). Исключение составляет поэтический сон Аленушки: «Солнышко светит, и песочек желтеет, и цветы улыбаются», окружая кроватку девочки пестрой гирляндой, и «ласково шепчет, склонившись над ней, зеленая березка» («Пора спать»).

Народно-поэтическая сказочная традиция, которой следует Мамин-Сибиряк, выражается во всех приемах повествования и, конечно, в языке. «Аленушкиным сказкам» предшествует оригинальная присказка, в которой все герои окружают Аленушку и вместе с ней нетерпеливо ждут начала сказки. Синтаксический строй речи в сказках характеризуется постановкой глагола в начале предложения, что придает повествованию особый ритм, динамику: «Родился зайчик в лесу и все боялся»; «рассердился окончательно Мишка». Обычны традиционные сказочные формулы вроде: «долго ли, коротко ли», «стали жить да поживать»; повторы: «боялся зайчик день, боялся два, боялся неделю...», или: «ходил он ходил по своим волчьим делам»... В речах персонажей немало разговорной лексики: «Ой, беда, братцы!» — кричит комар, завидев непрошеного гостя Мишку. «Ничего, живем помаленьку», — говорит Ерш Ершович Воробью. Автор искусен в использовании уменьшительных и увеличительных суффиксов: «воронушка», «Мишка», «комаришка», «носище»... «Аленушки-ны сказки», как и народные, конечно, содержат мораль: осмеяние трусости, хвастовства, легкомыслия, неумения оценить силы противника. Мораль вытекает из характеров и поступков героев, из логики событий, из смысла столкновений.

Сказки познавательны. Очеловечение персонажей помогает живее и ярче представить читателю-ребенку характерные свойства животных, их жизнь. Знакомя с тем, как и в чем проявляется трусость зайца, сила и неуклюжесть медведя, его свирепость, как трудно приходится воробью в зимнюю пору, в какой суровой обстановке проводит свою жизнь воробей и как эта обстановка трагически складывается для «желтой птички-канарейки», писатель активизирует ассоциации, воображение ребенка, обогащая и мысль и чувство. Так, в сказке«Про Воробья Воробеича, Ерша Ершовича и веселого трубочиста Яшу» мораль отступает на второй план, почти стушевывается, как бы поднимая, усиливая изображение борьбы за существование в животном мире. В основе сюжета лежит взаимное столкновение различных персонажей, раскрытое изящно, юмористично. Из-за краюшки хлеба, украденной Воробьем у трубочиста, происходит «свалка». Сначала в ней участвуют птицы, затем и рыбы: «Все так и рвут, только крошки летят в реку, а потом и краюшка полетела тоже в реку. Тут уже схватились за нее рыбы. Началась настоящая драка между рыбами и птицами. В крошки растрепали всю краюшку и все крошки съели». Жизнь животных протекает органично в окружающей их среде, во взаимосвязи с природными условиями, к которым они приспособлены. Все это раскрыто живо, часто через диалог. Ерш приглашает Воробья: «Иди ко мне в гости. У меня, брат, хорошо в глубоких местах... Вода стоит тихо, всякой водяной травы сколько хочешь. Угощу тебя лягушачьей икрой, червячками, водяными козявками». В«Сказке про воронушку. Черную Головушку и желтую птичку канарейку» канарейка, вылетевшая из клетки на свободу, погибает от зимних холодов, тогда как ворона чувствует себя прекрасно в этой обстановке. Неумение или невозможность приспособиться к окружающей среде грозит смертельной опасностью. В таком положении оказываются Серая Шейка, которая не смогла с другими утками улететь на юг, и старый Воробей, не сумевший подготовиться к наступлению зимы. Острые ситуации в сказках, таким образом, реалистичны, обусловлены художественным замыслом. Раскрывая законы, которыми управляется животный и растительный мир, Мамин-Сибиряк расширяет познавательные возможности литературной сказки и ее границы как научно-художественного жанра.

Особое место занимает сказка о царе Горохе, появившаяся впервые в журнале «Детский отдых» в 1897 году. Она отличается от остальных более сложным содержанием и развернутым приключенческим сюжетом. Сказка сатирична и юмористична. Автор выступает как талантливый продолжатель пушкинских традиций литературной сказки. Полное заглавие произведения«Сказка про славного царя Гороха и его прекрасных дочерей — царевну Кутафью и царевну Горошину». В образе царя Гороха высмеиваются чванливость, жадность, презрительное отношение правящих верхов к простым людям из народа. Правдивы некоторые черты старорусского быта. Например, царевна Кутафья находится в беспрекословном послушании родителям; она не смеет даже заикнуться о выборе суженого: «Не девичье это дело — женихов разбирать!» Сказка соединяет различные фольклорные мотивы: о крохотном ребенке (например, в сказке «Мальчик с пальчик»), о волшебных превращениях (Горошина превращается в муху, мышку, маленькую птичку); мотив о Золушке, которая подвергается всевозможным издевательствам со стороны окружающих (образ Босоножки)... Под влиянием любви прекрасного царевича Босоножка освобождается от колдовства и из некрасивой превращается в писаную красавицу. Идея о великой, возвышающей силе любви встречается в ряде русских народных сказок, например в сказке «Заклятый царевич». Один из ее вариантов получил литературную обработку в сказе С. Т. Аксакова «Аленький цветочек».

Сказки Мамина-Сибиряка — значительное явление в литературе конца XIX века. В них освоены и развиваются лучшие реалистические традиции народной и литературной сказки. В изображении природы, животного мира, в характере сказочной морали нет фальши. Сказки интересны детям и в наше время. Часть их вошла в учебные книги для чтения в начальной школе.

С острова Капри М. Горький писал Д. Н. Мамину-Сибиряку: «Уважаемый Дмитрий Наркисович! В день сорокалетия великого труда Вашего, люди, которым Ваши книги помогли понять и полюбить русский народ, русский язык, — почтительно и благодарно кланяются Вам, писателю воистину русскому. Когда писатель глубоко чувствует свою кровную связь с народом, это дает красоту и силу ему. Вы всю жизнь чувствовали творческую связь эту и прекрасно показали Вашими книгами, открыв целую область русской жизни, до Вас не знакомой нам».

Подумайте, пожалуйста

1. Перечитайте рассказы Д. Н. Мамина - Сибиряка о детях и сравните их с теми рассказами М. Горького, которые посвящены детству. Что сближает позиции писателей? Что отличает их произведения? В чем их своеобразие?

2. Сравните сказку М. Горького «Случай с Евсейкой» со сказками Д. Н. Мамина - Сибиряка. Вписывается ли произведение А. М. Горького в «Аленушкины сказки»?

3. Если бы вам надо было порекомендовать/детям прочитать произведения Д. Н. Мамина-Сибиряка, что вы сказали бы о нем как о личности?

Советуем прочитать

1. Богданов В. А. Становление человека//Б-ка мировой литературы для детей. — Т. 15. — М., 1982. — С. 3 — 36.

2. Мамин-Сибиряк Д. Н. Аленушкины сказки. Любое издание.

3. Стариков В. А. Жить тысячью жизней: Повествование-хроника о жизни Д. Н. Мамина-Сибиряка. — Свердловск, 1986.

© timpa.ru 2009- открытая библиотека