Глава 1.
ОСОБЕННОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА В 20-30-е ГОДЫ
Литература для детей — предмет особой заботы государства. В 1963 году Союз Советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами выпустил небольшое по объему, но весьма ценное и значимое исследование А. Л. Бар-то «Большая литература для маленьких». Сравнивая процессы развития литературы, адресованной детям предшествующих веков и нашего времени, автор показывает, что «созданием книг специально для детей крупные писатели прошлого занимались редко. Исключение составляет Лев Толстой. Особенно не везло поэзии. Стихи А. Блока, написанные им для детей, тонули в массе слащавых и беспомощных стишков безымянных авторов (на обложках детских книг не было имени автора и художника). В советской стране создание книги для детей стало государственным делом...». В этом и состоит, очевидно, главная особенность процесса развития литературы для детей после 1917 года, сказывающаяся не только в организации ее издании, но, естественно, и в содержании, в ее направленности.
Уже 1 ноября 1917 года (по старому стилю) было опубликовано обращение наркома просвещения А. В. Луначарского к тем, от кого в первую очередь зависит образование, и ко всему народу России — заинтересованно включаться в работу, чтобы «добиться в кратчайший сроквсеобщей грамотности путем организации сети школ, отвечающих требованиям современной педагогики, и введения всеобщего обязательного и бесплатного обучения...». Таким образом, забота о книгах для детей — об их издании и популяризации, об организации чтения и обучения чтению — включается вгосударственную программу развития образования. Это тоже характерная особенность нового этапа истории литературы для детей.
Затем последовали декреты о введении новой, упрощенной орфографии (23 декабря 1917 г.), о бесплатном питании школьников (6 августа 1917 г.), о единой трудовой школе (октябрь 1918 г.). В каждом из них подчеркивалась особая роль чтения в развитии общей духовной культуры и нравственности детей, в формировании их сознания и творческих потенций каждого ребенка. В декларации о единой трудовой школе особо выделялась ценность общего эстетического воспитания, первостепенная роль высокого искусства, художественно-творческой деятельности детей в становлении их жизненных идеалов. Подчеркивалась мысль, что предметы эстетические: лепка, рисование, пение, чтение — недопустимо рассматривать как второстепенные, ибо радость творчества есть конечная цель и труда, и науки.
Так в концепции общей культуры и образования как ее основы, в теории воспитания искусством (а литература для детей, как уже говорилось ранее, — высокое искусство) цементировалась мысль о целостное развитии ребенка под влиянием произведений художественного творчества. Творческая деятельность детей рассматривалась как важнейший аспект их образования. Единство мысли, чувства, слова и дела; сплав сознания, чувствований, переживаний и действий — ядро этой концепции, смысл методологии развития культуры и образования в их неделимости.
Такой методологией и объясняется забота о том, чтобы классическая культура стала достоянием народа, была доступна всем и каждому: 18 октября 1918 года было объявлено о муниципализации всех книжных складов; 29 декабря 1917 года — о том, чтомассовыми тиражами необходимо издать произведения отечественной и мировой классики, организовать работу, направленную на приобщение детей и взрослых к ее чтению. Большой интерес и сегодня вызывает практический опыт учителей тех лет по реализации этой идеи. Вспомним для примера опыт народного учителя А. М. Топорова в отдаленном селении Алтайского края. Здесь была организована коммуна «Майское утро». Он организовал чтение вслух классики и пробудил у неграмотных людей интерес к слушанию, а затем и живую потребность чтения произведений классической литературы.
Реальная художественная образованность, грамотность крестьян тогда воспринималась многими как романтическая утопия... Желая убедиться в истине, журналист А-Аграновский в начале 20-х годов отправился на санях-розвальнях из Барнаула к А. М. Топорову. В первой же избе, куда забрел на огонек иззябший, заиндевевший журналист, его встретила подросток-девочка с книгой в руках. Помогая путешественнику-исследователю снять заснеженный тулуп, Глафира (так звали девочку) не выпускала книгу из своих рук. На вопрос что она читает, А-Аграновский услышал: «Генриха Гейне... виновата — Генриха Ибсена...» Журналист убедился, что все жители глухого села знали не только обоих великих Генрихов. Они охотно и свободно говорили о творчестве Льва Толстого и Ивана Тургенева, Стендаля, Гюго и многих-многих других писателей[c].
Характерно для атмосферы того времени непосредственное участие поэтов, писателей, ученых в популяризации литературы. В. Г. Лидин вспоминает всеобщий и очень разнообразный по проявлению энтузиазм деятелей культуры, образования в сборнике очерков «Друзья мои — книги».
Писатели, ученые встали за книжный прилавок. В книжной лавке в Леонтьевском переулке —профессор-литературовед Ю. И. Айхенвальд, философ Г. Г. Шпет, а с ними и В. Г. Лидин. В лавке — холод. Но, вопреки всем неудобствам и непривычности дела, они горды причастностью к живой истории: «... мы познавали прелесть общения с книгой, этим знаменосцем культуры, возвещавшим уже в те времена, когда только начали ликвидировать неграмотность, рождение нового читателя»[ci]. В Книжной лавке поэтов на Арбате популяризировал классиков Сергей Есенин — «беспомощный и неприспособленный к этому делу. Но — увлеченный, как и его сотоварищи по работе, расторопные поэты-имажинисты»; как и величественный Валерий Брюсов, торговавший в соседнем магазине; как и Н. Д. Телешов — в магазине на Моховой. «Мы учились ценить книгу, мы учились любить ее, и этих первых уроков в голодные, трудные дни революции я никогда не забуду...»[cii] — утверждает Вл. Лидин и убеждает нас, что к литературе тогда потянулись люди новые, впервые и уже упорно обретающие привычку чтения. Это были очень заинтересованные читатели.
В этом и в других такого ряда явлениях — множество свидетельств того, что особую любознательность проявляли учащиеся, учителя и те, кто ранее не имел доступа к высокой литературе... Декрет от 4 января 1918 года и предлагал государственной комиссии по просвещению через ее литературно-издательский отдел осуществить в первую очередь«дешевое издание русских классиков», чтобы все они перешли в собственность народа: «Народные издания классиков должны поступать в продажу по себестоимости, если же средства позволят, то и распространяться по льготной цене или даже бесплатно, через библиотеки, обслуживающие трудовую демократию».
М. Горький видел огромную организующую и просветительскую роль в целенаправленной заботе по популяризации классики. В 1918 году он выступает с докладной запиской, уточняющей и расширяющей отдельные позиции январского (1918 года) декрета. Он пишет о пользе централизации всей издательской работы. «Для нужд школы, — пишет М. Горький, — должны быть изданы в самом спешном порядке произведения, которые составляют содержание учебных программ школ». Обратим внимание вместе с этой и на мысль: «И в этой серии нужно выйти за пределы XVIII и XIX веков, издать произведения более ранних эпох; в частности ряд сборников устной поэзии, которые, конечно, могут быть использованы и для нужд внешкольного чтения».
Многотиражными дешевыми изданиями классики было занято, прежде всего, организованное в 1919 году издательство «Всемирная литература». Издательство «Парус», открытое еще до 1917 года, было обращено к изданию книг для детей, подростков, юношества не только с учетом школьных учебных программ, но и с ориентацией на новую всеобщую систему внеклассного самостоятельного свободного чтения подрастающего поколения всех возрастов. В 1933 году по инициативе и при активной поддержке М. Горького было открыто издательство «Детская литература».
Киевское издательство «Жизнь» выпускало специальную серию «Библиотека русских классиков для школ и самообразования» с библиографическими статьями и комментариями. В этой серии в 1918 году вышли: полное собрание басен И. А. Крылова, большие сборники стихотворений М. Ю. Лермонтова и А. С. Пушкина, сочинения Л. Н. Толстого. «Книгоиздательство писателей в Москве» (1918—1920) в своей серии «Народно-школьная библиотека» издало «Дружки» А. М. Горького, «В дурном обществе», «Слепой музыкант», «Соколинец», «Ак-Даван», «Судный день» В. Г. Короленко, «Мишка-Упырь» А. С. Серафимовича, избранные стихотворения И. З. Сурикова, «Джек» и другие рассказы А. Доде, избранные стихотворения М. Конопницкой, избранные рассказы Ги де Мопассана, «Добрая пани» и другие рассказы Э. Ожешко, избранные рассказы Г. Сенкевича.
Издательство «Юная Россия» в серии «Библиотека для семьи и школы» выпустило: «Старосветские помещики» и «Шинель» Н. В. Гоголя, избранные басни И. А. Крылова, шесть выпусков «Избранных сочинений» М. Ю. Лермонтова, «Басни и пословицы» Л. Н. Толстого (шесть выпусков), его же былины и исторические рассказы, «Рассказы о животных и растениях», 37 рассказов Д. Н. Мамина-Сибиряка отдельными выпусками.
Издавались классики и вне серий. Но отбор произведений и авторов носил довольно случайный характер.
Произведения таких писателей, как А. И. Герцен, М. Е. Салтыков-Щедрин, Г. И. Успенский, которые были включены в школьные программы 1919 года, совсем не издаются в эти годы для детей; не выходят в свет произведения А. П. Чехова, И. С. Тургенева, А. С. Грибоедова, А. Н. Островского и ряда других писателей. Стихи Н. А. Некрасова за эти три года изданы для детей только один раз, в 1920 году. М. Горький представлен был четырьмя маленькими книжечками: «Дружки» и «Как я учился» (1918), «Дети» (1919) и «Сказки» (1920 ).
Однако в 1920 и 1921 годах удельный вес произведений классиков в общем количестве издаваемых для детей книг падает в связи с усилением пролеткультовских влияний.
Периодика. Интересен, ярок и противоречив процесс становления и развития новых периодических изданий для детей. В первые годы после октября 1917 года продолжали действенно влиять на общую художественную культуру для детей и, разумеется, на чтение отдельные авторитетные в предшествующий период теории. Одна из них, сформулированная А. Бенуа еще в 1908 году в статье «Кое-что о елке», гласит: «Вся гражданственная, добродетельная, благородно-гуманная тенденция русской детской литературы не заслуживает того уважения, на которое она претендует... эта тенденция — главный бич русской детской книжки». А. Бенуа сердито критиковал «благородную плаксивость», «назойливое внимание» к детям обездоленным, воспитание сострадания. Все это он называл кошмаром и «тоскливым пленом» русской литературы о детях и для детей: «Перестанем учить наших детей жалости и слезам».
В таком взгляде была позитивная посылка, направленная против авторов конъюнктурных произведений, приспособленцев, создававших слезливые рассказы и сказки. Из этой позиции делались и другие выводы: отчуждение литературы, предназначавшейся детям, от истинных картин несправедливости, неравенства человеческих прав, от анализа объективных причин бесправия детей, чьи родители бедны. Эта исходная позиция отчетливо проявлялась, например, в популярном журнале «Нива». В конце 1916 года в нем был помещен анонс о приложении«Для детей»: «Сюда, на эти мирные страницы, не проникнут наши нынешние заботы и тяготы, здесь все будет весело, лучезарно и безоблачно». Обещание выполнялось в течение всего 1917 года.
В первые годы после 1917 продолжали издаваться и другие дореволюционные журналы: «Задушевное слово», «Заря скаутизма», «Юные друзья», «Светлячок»... Но уже в 1919 году начал издаваться задуманный и организованный М. Горьким журнал для детей«Северное сияние», адресованный, однако, и взрослым. Писатель четко определил его платформу: призвал взрослых воспитывать «в детях дух активности, интерес и уважение к силе разума, к поискам науки, к великой задаче искусства — сделать человека сильным и красивым».
Уже в № 1—2 журнала (1919 год) были напечатаны: сказка М. Горького «Яшка», сказка-быль В. Шишкова «Медвежье царство», рассказ А. Чапыгина «Мимо звезд», очерк В. Мазур-кевича «Книга, ее друзья и враги», «Сказка о зайчике» В. Князева. В следующих номерах публиковали свои и переводные сказки В. Авенариус и другие авторы этого жанра. Был открыт в журнале отдел «Клуб любознательных» для произведений научно-популярной литературы. Была в «Северном сиянии» и страничка «В часы досуга». На ней печатались задачи-загадки и просто развивающие задачи-головоломки из разных областей знаний. Вот примеры задач-загадок из № 7— 9 за 1919 год: «Девочка гнала гусей на пастбище; один гусь бежал впереди двух других, другой между двумя и один позади двух гусей. Сколько всего было гусей?» ; «Напишите быстро цифрами одно пятизначное число, состоящее из 12 тысяч и 12 сотен»; «Напишите 100 другим способом, изобразив это число одинаковыми цифрами». Полагаю, что эти примеры убеждают: создатели журнала не были склонны забывать о потребностях детей в игре, о ценности игры воображения, стимулировали развитие сообразительности, общее развитие интеллекта. Разнообразие жанров публикуемых произведений тоже отвечало интересам возраста. Журнал — живой, увлекательный, что вполне совмещается с «уважением к силе разума» ребенка-читателя, с задачей пробуждать интерес к поиску истины, открытий в науке, с решением задачи «сделать человека сильным и красивым». Художниками журнала были В. Конашевич, С. Чехонин, В. Сварог. Они работали тоже в соответствии с этими задачами.
В 1918 году в Петрограде выходил журнал«Красные зори».В журнале были отделы: «Беседы о революции», «Красные вехи» (календарь русской революции), «Сторожевая вышка» (обзор событий за месяц), «Наши клубы и коммуны». Публиковались материалы, нацеленные на пробуждение интереса к произведениям великих писателей, философов разных времен и народов (раздел «Венок книге»). Журнал вдумчиво относился к письмам детей, стимулировал творческие работы. Этому был посвящен специальный отдел «Карандаш и перо». Дорогами, которые осваивали «Северное сияние», «Красные зори», с начала 20-х годов весело, задорно и уверенно шагали: «Юные товарищи» (1922),«Юные строители» (1923—1925),«Воробей»(1923—1924), превратившийся в«Нового Робинзона» (1925), «Знание- сила» (с 1926 г.), «Еж» (1928-1935),«Чиж» (1930-1941), «Мурзилка» (с 1924 г.),«Пионер» (с 1924 г.). В 1925 году начала свою жизнь газета «Пионерская правда», не потерявшая популярности и сегодня...
В развитии литературы и особенно периодических изданий рассматриваемого периода исключительна рольС. Я. Маршака.
В 1922 году была создана Студия детской литературы при Институте дошкольного образования в Ленинграде. Ее душой и руководителем был С. Я. Маршак, постоянно пользовавшийся поддержкой М. Горького. Реализуя идею активизировать талантливых писателей, ученых, художников в целях создания и развития нового искусства для детей, С. Я. Маршак увлек этой деятельностью многих: В. Бианки, Б. Житкова, Е. Шварца, А. Пантелеева, Е. Верейскую, Е. Чарушина, А. Слонимского и многих других. Студию вместе с С. Я. Маршаком возглавляла фольклористО. И. Капица. Оба руководителя признавали ценность классики, ориентировали на нее взрослых поэтов и самих детей, занимающихся литературным творчеством, поддерживали изучение фольклора, укрепление его традиций.
Эта позиция вполне уживалась, казалось бы, с несовместимой творческой направленностью — с установкой на самоценную игру словом, на формалистические увлечения. Студии и лично С. Я. Маршаку была близка группа петроградских обэриутов — «Объединение реального искусства».
Последнюю в этой аббревиатуре букву «у» сами обэриуты объясняли так: «Потому, что кончается на «у». Желающим уточняли: «Для веселья». Объединение составляли поэты: Д. Хармс (Д. И. Ювачев), А. Введенский, Н. Заболоцкий, И. Бах-терев, Ю. Владимиров, прозаик Д. Левин... Они пытались очистить слово от его старого значения, видимо, не очень утруждая себя глубоким объяснением смысла этой затеи — «для веселья» — как и объяснением присутствия буквы «у» в аббревиатуре.
Конечно, скоморошество, радость изобретательства в игре словами не могут быть чужды искусству. Особенно если речь идет о детях, о детстве. Детские считалки, загадки, перевертыши насыщены такой игрой... И все же, видимо, еще предстоит изучить и концепции, и творчество группы обэриутов и, возможно, найти иные трактовки.
Названную выше студию литературного творчества называли нередко «Академией Маршака». Она включала не только перечисленных поэтов, писателей, ученых — исследователей, критиков, но и многих других. Николай Чуковский в «Литературных воспоминаниях» (Москва, 1989 год) восторженно рассказывает об атмосфере радости творчества, царившей и во взаимоотношениях «студийцев», и в работе. Отдел, где работал Маршак л его коллеги, находился на пятом этаже ГИЗ(а) — Государственного издательства в Ленинграде: «.. весь этот пятый этаж ежедневно в течение всех служебных часов сотрясался от хохота. Некоторые писатели детского отдела до того ослабевали от смеха, что, покончив свои дела, выходили на лестничную клетку, держась руками за стены, как пьяные». Но это, конечно, не мешало делу. Подготавливались и выходили в свет интересные книги, сборники и журналы. В частности, уже названные при перечислении периодических изданий «Еж» — «Ежемесячный журнал» (1928—1935); «Чиж» — «Чрезвычайно интересный журнал» (1930—1941). Главными редакторами «Ежа» были Н. Олейников (1898—1937) и Е. Шварц (1896— 1958). В журнале активно сотрудничали Д. Хармс: в 1928 году, в № 1 печатается его стихотворение «Самовар», в № 2 — «Иван Топорышкин». Этот герой скоро стал постоянным персонажем журнала. Рисовал его Б. Антокольский. Сказку «Во-первых и во-вторых» дети прочитали в № 11, рассказ «О том, как старушка чернила покупала» в № 12... Д. Хармс, кроме стихов, создавал юмористические рекламы, объявления...
С конца 20-х годов в журналах возрастает внимание к сочинениям социальной проблематики, что не исключало публикаций занимательных, остросюжетных, например, приключений Макара Свирепого — плод фантазии Н. Олейникова. И тем не менее «Война с Днепром» С. Маршака, очерки М. Ильина, рассказы Б. Житкова, сказки Е. Шварца, публицистика Н. Олейникова, А. Савельева и других авторов, которым были близки и социальные темы, все более активно и уверенно занимают свое достойное место в чтении детей. В 1928 году дети—читатели «Ежа» знакомятся с жанром политического фельетона: «Прохор Тыля» (№ 4), «Отто Браун» (№ 5) Н. Олейникова. Исследователи истории публицистики для детей называют его зачинателем этого острого жанра. Заметна роль в становлении публицистики, научно-популярной литературы М. Ильина. В журнале «Еж», а затем в «Чиже» дети часто встречались с его произведениями: «Тысяча и одна задача», «Цифры и пятилетки» (№ 10, 1929);
«По огненным следам» (№ 1, 1930); «Новый помощник» (№ 8, 1930); «Перестройка пустыни» (№ 5, 1934). В 30-е годы почти в каждом номере «Чижа» находилось место и рассказам Е. Шварца. Интересным был журнал в журнале «Красная шапочка». Здесь дети читали произведения Д. Харм-са, А. Введенского и Е. Шварца, З. Паперного, Н. Дилактор-ской, Н. Гернет... Заметно внимание редакций и к зарубежным авторам: были опубликованы «Гаргантюа и Пантагрюэль» Ф. Рабле, «Приключения Гулливера» Дж. Свифта, адаптированные Н. Заболоцким. Периодические издания неизменно радовали детей рисунками прекрасных художников: Е. Чарушин и В. Курдова, А. Пахомова и В. Лебедева, Н. Тырсы, Б. Семенова, А. Порет, В. Ермолаева, Н. Лапшина, П. Соколова, Л. Юдина, Е. Сафоновой, В. Стерлигова и других.
Притягательность журналов для писателей, поэтов, художников во многом зависела от присущей С. Маршаку способности «примагничивать» к себе разных людей, а все вместе они «образовывали литературную солнечную систему» (В. Шкловский). В этой творческой «солнечной системе» кроме уже названных были: Н. Тихонов, К. Федин, Б. Лавренев, М. Слонимский, Н. Асеев, Б. Пастернак, В. Каверин... Ученый-зоолог В. Бианки и штурман дальнего плавания, инженер-строитель Б. Житков. Оригинально анализировали литературу в контексте общей социокультурной ситуации уже названный В. Шкловский, а также И. Груздев, И. Халтурин, Е. Привалова и другие. Талантливость каждого из причастных к «Академии Маршака», помноженная на профессиональную требовательность к себе и общий интерес к высоким задачам воспитания литературой, была основой продуктивности их работы. Е. Шварц вспоминал: «Каждая строчка очередного номера обсуждалась на редакционных заседаниях так, как будто от нее зависело все будущее детской литературы».
И тернии, и звезды. Лозунг «перестройки» возник в 20-е годы. Тогда упоенно использовала его рапповская критика. Лидер РАПП Л. Авербах в статье, написанной сразу после смерти В. В. Маяковского, позволил себе сказать: «... вся жизнь и творчество Маяковского останутся навсегда примером того, как надо перестраиваться и как трудно перестраиваться». В этом проявилось не только жестокосердие автора приведенных слов, но и его обида-злость на собственное и сотоварищей бессилие подчинить ход истории своим идеологическим и нравственным установкам. Для конъюнктурщиков, карьеристов поветрие писать, учить по-другому было просто еще одной кампанией. Но для настоящих художников и педагогов, имеющихсвой внутренний мир,свое внутреннее чувство прекрасного, этот «комплекс перестройки» был нередко трагическим испытанием: «Самое страшное — это унижать себя, говорить, что я ничто по сравнению с рабочим или комсомольцем. Как можно так говорить и продолжать жить и работать?» — утверждал в своей речи на I съезде советских писателей Ю. Олеша. Зал бурно аплодировал ему. Его романы «Зависть» и «Три толстяка» (роман для детей) били популярны в 30-е годы, они популярны и сегодня, и это подтверждает, что высказывание их автора на первом крупном форуме советских писателей не было лишь декларацией.
История культуры, литературы для детей в наибольшей степени убеждает, чтоиллюзия самопроизвольности — самая соблазнительная и обманчивая. Об этом свидетельствуют и сложнейшие социально-психологические коллизии в истории литературы для детей рассматриваемого исторического периода, которые, например, отчетливо были проявлены на дискуссии в Доме печати, состоявшейся в декабре 1929 года. Она была посвящена актуальным в то время проблемам развития литературы и состояния чтения детей. Основным докладчиком был А. В. Луначарский[ciii]. Он отстаиал ценность традиций фольклора для новой советской литературы. Увлеченно анализировал стиль, пафос, оригинальность произведений К. И. Чуковского. Утверждал, что его творчество — особая талантливая и весьма перспективная ветвь в национальной и мировой литературе. Критиковал все еще нередко издающиеся халтурные книжки, написанные людьми, лишенными таланта, тогда как ядро программы государственной политики в области литературы для детей состоит в том, что здесь работать могут только талантливые писатели и художники-иллюстраторы. Докладчик обоснованно говорил о том, что и новаторская по пафосу, по эстетической программе советская литература для детей уже заслужила признание и уважение. Ее облик представляют такие разные, но несомненно талантливые авторы, как Ю. Олеша, Б. Житков, С. Маршак, С. Григорьев, В. Бианки, Н. Богданов... Вспомним еще здесь, подключая к 20-м и 30-е годам, М. Пришвина, Е. Чарушина, А-Платонова, А. Гайдара, М. Ильина, К. Паустовского, В. Катаева, А. Макаренко. Список можно продолжать... В 1935 году дети получили в подарок навечно — не только для себя, но и для своих будущих детей, внуков — «Дядю Степу» С. В. Михалкова. Уже печатались стихи А. Л. Барто. Литературный небосвод был многозвездным, хотя и не безоблачным.
Задержим внимание наВ. В. Маяковском (1893—1930). Ф. Эбин, одна из первых исследовавшая роль и место В. В. Маяковского в литературе для детей, подсчитала, что он адресовал им более 20 произведений. «Что такое хорошо и что такое плохо», «Конь-огонь», «Прочти и катай в Париж и в Китай», «Что ни страница, то слон, то львица», «Гуляем», «История Власа — лентяя и лоботряса», «Сказка о Пете — толстом ребенке»... по привычке и теперь нередко рекомендуют учащимся начальной школы, но их охотно слушают, запоминают и читают наизусть дошкольники. И эти стихи, и «Кем быть?», и «Майскую песенку», «Мы вас ждем, товарищ птица...» можно читать и в первом-втором классах. В начальной школе полезно дать и более полное представление о личности поэта, показать многогранность его таланта, представив полностью или в отрывках многие другие его «детские» стихи, чтобы увлеченность Маяковским, легко возникающая в дошкольные годы, без антракта продолжалась всегда или хотя бы до полного взрос-ления. Именно увлеченность. Ведь и сам поэт признавался в 1927 году в беседе с сотрудниками чехословацкой газеты в своей увлеченности детьми и литературой для них.
В. Маяковский весь —устремленность в будущее. «У меня растут года./Будет мне семнадцать./Где работать мне тогда?/ Чем заниматься?» — это не только стихи, это личностная программа поэта, его внутреннее «я». Методологический стержень его влияния, его неповторимости, заразительности, вызывавшей зависть и при жизни поэта, и после его ухода, составляет именно эта уникальная личностная способность В. В. Маяковского.
Яркая звезда поэта во всех свойствах ее многочисленных лучей зажигалась в детские годы: лиризм, душевная отзывчивость и гражданственность; чувство прекрасного, преклонение перед женщиной и мужская галантность, усиленная готовность встать на защиту слабого, активность осердеченного ума, интеллекта и умного, отзывчивого, терпеливого сердца; потребность знаний и талант творчества — всего не перечислишь. И все имеет свое начало в детских годах, в атмосфере, в родной стихии жизни семьи. В ее принципах нравственности, в ее традициях. Издательство «Московский рабочий» в 1978 году выпустило книгу «Семья Маяковских в письмах. Переписка 1892— 1906 гг.». Переписка родственников, близких людей всегда открывает самое глубинное в истоках ценностных ориентации пишущих письма. Рассматриваемый случай не исключение.
Род Маяковских — из запорожских казаков. В родословной книге 1820 года числится полковой есаул Кирилл Маяковский. Внук его Константин, женатый на двоюродной сестре писателя Г. П. Данилевского, переехал служить на Кавказ. Здесь и родился его сын Владимир — отец поэта Владимира Маяковского. Дед поэта по матери — Алексей Иванович Павленко — капитан Кубанского пехотного полка. Он — георгиевский кавалер, участвовал в обороне Севастополя. Семья жила интеллигентно, скромно. Владимир Константинович — отец поэта, лесничий, не гнался за большими заработками, но находил время для чтения с детьми, любил домашнее пение. Он имел уникального тембра грудной бас. Увлекался наукой. В переписке родителей с сыном Владимиром, учащимся Кутаисской гимназии, звучат интонации уважения, любви, заботы друг о друге. Воплощением доброты была мать Александра Алексеевна. Осиротев в детстве, она, знавшая цену родительской любви, не жалела себя, отдавая тепло и силы детям. На бедность материальную в семье не принято было роптать. Поэтические наклонности души берегли, ценили. Доброта, сдержанность, воля, скромность, деликатность, ровность проявления чувств, открытость свойственны были взаимоотношениям в семье Маяковских.
Вот рассказ Александры Алексеевны о ранней потребности сына в чтении: «Володя с четырех лет полюбил книги. Он часто просил меня читать ему. Если я была занята и не могла читать, он расстраивался, плакал. Тогда я бросала все дела и читала ему — сначала сказки, а затем басни Крылова, стихотворения Пушкина, Некрасова, Лермонтова и других поэтов». Обладая исключительной памятью, будущий поэт запоминал стихи на всю жизнь. И мы знаем, как ранний Владимир Маяковский любил русское классическое слово, как читал на память всего «Евгения Онегина», баллады А. К. Толстого, громадные куски прозы Гоголя. В стихах зрелого Маяковского народные выражения, разговорные интонации очень органичны.
Интернационализм Маяковского общеизвестен. И он тоже уходит своими корнями в его детство. Вот мать рассказывает в письме к дочери об Имрисе... В лесничестве было восемнадцать объездчиков, все грузины, кроме лезгина Имриса, который служил с отцом поэта еще в Армении и поехал вместе с ним в Грузию. Маленький Володя просто льнул к объездчикам и особенно к Имрису, очень любившему детей багдадского лесничего. В семье Маяковских его даже в шутку называли «усатый нянь». Это выражение Маяковский потом использовал в поэме «Хорошо!».
Казалось бы, какое нам дело до простых семейных писем о том, как члены семьи проводили праздники или говели, как папа столярничает, а мама солит впрок рыжики, капусту. Или о шалостях детей, об их одежде, которую шили дома и посылали в Кутаисскую гимназию на попутных дилижансах, об отметках, поставленных преподавателями Люде и Володе... Но когда речь заходит о детстве поэта, все это становится крайне интересным, и особенно тон писем, передающий семейную сплоченность, нравственное здоровье Маяковских. Вот письмо отца: «Я физически здоров, но душа болит, смотря, как дети сидят без занятия и кругом грабежи, убийства и разбой... Наш Багдади в минорном теперь настроении, так как все получают теперь анонимные письма, кроме меня...» Но с «физическим здоровьем» вскоре стало плохо. Лесничий, сшивая бумаги, проткнул палец иголкой. Торопясь заплатить своим объездчикам жалованье, он вовремя не обратился к врачу и умер от заражения крови. Начались худшие времена для семьи Маяковских — хлопоты о пенсии, настоящая бедность... Сестра поэта, Людмила Маяковская, рассказывая о врожденных и воспитанных семьей твердых нравственных качествах, добавляла: «Володю не изменили ни формализм, ни среда, с которой ему приходилось соприкасаться, а скорее он сам влиял на окружающую среду».
Эти же нравственные качества, расположенность души В. В. Маяковского к людям, к добру отмечают в своих воспоминаниях о поэте и люди, близко знавшие его в быту. В конце 1923 года в коммунальную квартиру (№ 12 дома № 3 по Лубянскому проезду), где жил поэт, «по уплотнению» переселилась с семьей Людмила Татарийская. В ее заметках читаем:
«Соседи никогда не слышали от Маяковского каких-либо замечаний, резкого тона, жалоб на то, что ему кто-нибудь мешает. А ведь ему часто не давали работать. Дети затевали шумные игры у его двери. Но он никогда их не выгонял из передней, а выносил им сладости, и они убегали по своим комнатам.
Когда Маяковский узнавал, что у кого-нибудь из соседей неприятности, он предлагал свою помощь. Помню, в нашей квартире заболела скарлатиной маленькая девочка. Узнав об этом, Владимир Владимирович с озабоченным лицом подошел к матери девочки и сказал:
— Нина Генриховна, чем я могу вам помочь? Может быть, вам нужны деньги, пожалуйста, возьмите.
Это было в тяжелые двадцатые годы, когда страна переживала большие трудности.
Моя семья тоже была в трудном материальном положении. Я пыталась найти работу, но не могла.
Как-то я шла по лестнице, и у меня оторвалась подметка от туфли. Других туфель не было. Как же я пойд/в школу?.. Я громко заплакала и с плачем подошла к парадным дверям. Маяковский, услышав плач, открыл двери с испуганным лицом и спросил:
— Что случилось?
Я пробежала к себе в комнату, Маяковский зашел вслед за мной. Я ему рассказала о своем «непоправимом горе». Помню, как помрачнело его лицо. Он опустил голову, постоял около меня и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
Через некоторое время он зашел ко мне в хорошем настроении:
— Товарищ Люся, я бы очень хотел, чтобы вы научились печатать на машинке. Мне это было бы очень удобно.
Позже я поняла, какое большое, глубокое внимание проявил ко мне Маяковский. В те тяжелые для меня минуты он не стал меня утешать, он даже не предложил мне денег, а ведь он был человеком широкой натуры и многим оказывал денежную помощь. Но он нашел другой выход: очень тактично предложил мне работу. Я стала учиться печатать на машинке, а Владимир Владимирович давал мне перепечатывать свои произведения».
«Когда происходили творческие вечера Маяковского в Политехническом музее, молодежь приходила туда задолго до начала. Толпы народа в Лубянском проезде затрудняли движение трамваев. Молодежь заполняла двор, многие заходили даже на лестничную клетку и заполняли ее до четвертого этажа, где была комната Маяковского, ждали когда он выйдет и направится в музей на свой творческий вечер. И как только Маяковский показывался, молодежь горячо встречала его».
Близки к приведенному многие рассказы-очерки П. И. Лавута[civ], составляющие его удивительную по искренности, богатую ценнейшей информацией книгу «Маяковский едет по Союзу».
Интересно и многозначимо, что приведенные акценты из характеристик родственников, других людей, близко, не официально знавших В. В. Маяковского, по существу повторил Б. Пастернак, раскрывая свое отношение к В. В. Маяковскому в «Охранной грамоте».
Отвечая на самому себе заданный вопрос: «Что же особенного в творчестве Маяковского?» — Б. Пастернак рассказывает, как он в группе с другими литераторами участвовал во встрече с В. В. Маяковским, спланированной на скандал, на выражение своего презрения к группе Шершеневича, Большакова, Маяковского. И как он, Б. Пастернак, сразу был пленен этим «врагом». О второй встрече, когда Б. Пастернак слушал в авторском чтении трагедию «Владимир Маяковский», он пишет: «Я слушал, не помня себя, всем перехваченным сердцем, затая дыхание. Ничего подобного я раньше никогда не слышал.
... В горловом краю его творчества была та же безусловная даль, что на земле. Тут была та бездонная одухотворенность, без которой не бывает оригинальности, та бесконечность, открывающаяся с любой точки зрения, в любом направлении, без которой поэзия — одно недоразумение, временно не разъясненное». «Маяковский вырос для меня в какое-то обобщенное существо»... Б. Пастернак, по его словам, был поражен «чертой гениальности, которую нельзя процитировать, которая видна в его жизни, во всем, что он дал, а главное, в том влиянии, которое он на нас оказал».
Размышления, заключения Б. Пастернака, как и многих других крупных поэтов, знатоков творчества В. В. Маяковского, убедительно обнажают намеренную лживость злого утверждения Л. Авербаха о том, что жизнь В. Маяковского — пример того, «как надо перестраиваться». Оно приведено в начале разговора о Маяковском. Чрезвычайно актуальна в этой связи мысль Б. Пастернака, что еще в дореволюционное время, помимо биографии открыто революционной, Маяковский был «как живая полнокровнейшая клеточка этой человеческой культуры, что уже означало собою будущее. В этом смысле его революционность совершенно самостоятельная, порожденная не только историческими событиями, а его типом, складом, мыслью, голосом...
Устремленность в будущее: «... Слушайте, товарищи потомки,/ агитатора,/ горлана,/ главаря./ Заглуша/ поэзии потоки,/ я шагну через лирические томики,/ как живой/ с живыми говоря». Устремленность в будущее, чувство веры, ок-рыленность работой-созиданием, образ жизни в счастливом, хотя и очень трудном движении — это и есть сердце стиля Маяковского. И конечно — связь с днем сегодняшним: «Того позабудет завтрашний день, кто о сегодняшнем дне позабудет», — диктовал и диктует древний афоризм. ... Мы вспоминаем любую из минут. С каждой минутой шагали в ногу, — писал Маяковский в 1927 году.,Нашим учащимся уже в начальной шкале полезно понять и почувствовать его поэзию:
«Я — поэт. Этим и интересен./ Об этом пишу. Об остальном — только/ если это отстоялось словом» («Я сам»). Поэт удивляет и увлекает читателя, если удивляется и увлекается сам. Интеллектуальная радость возвышенна, как и возвышенное эстетическое чувство:
«Это — рабочий. Рабочий — тот,
кто работать охочий. Все на свете
сделано им. Подрастешь —
будешь таким.
(«Гуляем»)
И как пульс всего творчества: «Радуюсь я, /это мой труд/ вливается/ в труд/ моей/республики!» Здесь каждое слово — неотъемлемо от целого по мысли и одновременно — ценное звено спаянной формы. И новое искусство нужно было, «чтобы выволочь республику из грязи». Этому служили и его одиннадцать сценариев фильмов, адресованных детям, например сценарий «Дети» (1926 год), «Трое» (1928 год); и работа в «Пионерской правде», где были напечатаны многие стихи для детей, песни для пионеров. Маяковский с удовольствием именовал себя «деткором», изучал письма, приходившие в газету от читателей.
Классикой отечественной и мировой литературы стало все, что подарил нашим детям еще в 30-е годыКонстантин Георгиевич Паустовский (1892—1968). Высокий вкус, слившийся с высокой нравственностью, гражданственностью, как осуществляющейся в делах и образе жизни совестливостью, — все это позволяет говорить, что в личности К. Г. Паустовского проявилась гармония, которая издавна признается идеальной: эс-тетика стала жизненной этикой. Критерии, личностные нормативы, отвечающие смыслу такой этики, постоянны в главном — неделимости правды и красоты. Автобиографическая «Повесть о жизни», да и все творчество К. Паустовского — прекрасное, глубинное раскрытие названной гармонии. Этим оно значимо для читателей всех возрастов, особенно для развития личности активно растущего человека.
Паустовский родился в семье железнодорожного служащего. С ранних лет увлекался сказками, легендами, которыми с внуком охотно делились дед и бабушка. Учился в Киеве, в классической гимназии. Здесь укрепился интерес к литературе. Особенно близки гимназисту были Тургенев, Чехов, Бунин, Грин. Уже в отроческие годы К. Паустовский обнаружил склонность к лирическому и романтическому началам в отечественной классике, к произведениям, в которых исследование сознания и подсознания, анализ психологических мотивов поведения составляют основной смысл, определяют интонацию, ритм, их пафос. Закономерен для К. Паустовского интерес к творчеству поэтов, художников, что позднее отразилось в его очерках о И. Левитане (1937), О. Кипренском (1937), Т. Шевченко (1939).
«Живопись, — говорил К. Г. Паустовский, — важна для прозаика не только тем, что помогает ему полюбить краски и свет. Живопись важна еще и тем, что художник замечает то, чего мы совсем не видим. Только после его картин мы тоже начинаем видеть и удивляться, что не замечали этого раньше». Это же можем сказать мы, читатели К. Г. Паустовского, о ценности его произведений для нас: читая их, мы видим то, что до этого не замечали в природе, в людях и шире — в жизни; прочитав их, мы открываем обыденное заново и удивляемся радостно тому, что прекрасное — рядом, что мир вокруг нас многозвучен и многокрасочен в своем непрерывном изменении.
Паустовский утверждал, что созерцание прекрасного вызывает тревогу, которая «предшествует нашему внутреннему очищению. Будто вся свежесть дождей, ветров, дыхания цветущей земли, полуночного неба и слез, пролитых любовью, проникает в наше благородное сердце и навсегда овладевает им». Вспомним мысль М. Горького, приведенную в главе, посвященной его раннему творчеству. Писатель вспоминает, как он, десятилетний мальчик, читал поэмы А. С. Пушкина: «... стихи звучали как благовест новой жизни... Какое это счастье быть грамотным...» И Горький, и Паустовский раскрывают жизненную силу эстетической грамотности, эстетического очищающего чувства. Силой этого чувства и значимы для нас произведения Паустовского. Постичь это можно лишь медленно читая и перечитывая их, как бы включая себя в наблюдения писателя: представляя, что находимся с ним рядом, видим все то, что увидел писатель, слышим все то, что услышал он. В лабораторию же мастерства, в климат литературно-художественного творчества нас в немалой степени вводит «Золотая роза» — «книга заметок о писательском труде», над которой автор работал в течение 1955—1964 годов.
Отдельные исследователи не без основания выделяют три периода в творчестве К. Г. Паустовского. Первый: «Минето-зы» (1927), «Романтика» (написано у 1916—1923 гг.; опубликовано в 1935 г.)', «Блистающие облака» (1923); второй: «Кара-Бугаз», «Колхида» (1932—1934); третий: «Мещёрская сторона», «Летние дни», «Повесть о жизни», «Золотая роза». В этом перечне далеко не полное перечисление написанного и опубликованного К. Г. Паустовским. Да и периодизация заметно условна. Для нас важно заметить и другое: ценностные эстетические, нравственные ориентации писателя, достаточно четко выраженные в начале творчества, были постоянными на протяжении всего творческого пути. Автор не изменял себе. Верный традициям классического романтизма, он был «болен» болезнями, которые переживала его родина, счастлив ее созидательными успехами. Изменялись объекты пристального внимания писателя, ракурс осмысления явлений. Но общечеловечески ценностное — гуманизм, желание умножить добро и красоту — оставалось в центре изучения и изображения картин жизни, людей в их связях с внешним миром, во взаимоотношениях друг с другом, в их недоразумениях и конфликтах с собой.
Что из написанного Паустовским — для детей? Как и в ответе на аналогичный вопрос, обращенный к творчеству В. В. Маяковского, скажем так: конечно, не все написанное К. Г. Паустовским доступно детям начальной школы. Но и не только то, что писатель сам адресовал детям. Например, отрывки из «Мещёрской стороны» (1938), которая не раз издавалась для юных читателей, вполне доступны и интересны уже и для восьми-десятилетнего читателя.
Полезно познакомить детей и с отдельными главами«Золотой розы». Уже первый ее очерк «Драгоценная пыль» не может не вызвать у детей самых желанных чувств: искреннего соучастия с переживаниями великодушного бедняка и бедняги старика Шамета; интереса к легенде о фантастической силе красивого золотого цветка; уважения и восхищения трудом и трудолюбием, целеустремленностью, преданностью человека своему замыслу — одарить счастьем страдающую Сюзанну.
Сам писатель говорил не раз, что наиболее счастливым и плодотворным было его знакомство со средней полосой России, где и Мещёрский край: «Произошло оно довольно поздно, когда мне было уже под тридцать лет... Самое большое, простое и бесхитростное счастье я нашел в лесном Мещёрском крае. Счастье близости к своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы, любимых дум и напряженного труда. Средней России — и только ей я обязан большинством написанных вещей». В этом признании — наша установка чтения произведений К. Г. Паустовского. По его мысли, писательство — прежде всего призвание. Следовательно, для писателя всегда личностно ценна и значима возможность щедро, наиболее полно выразить себя. Это и дает основание говорить о «счастье близости к своей земле, сосредоточенности и внутренней свободы...». Открыть, ощутить этосчастье близости писателя к родной земле означает впитать в себя его мироощущение. Обогатить себя чувством близости к тому, что ему близко.
К. Г. Паустовскому близко, небезразлично и то, что было обращено на благо литературы для детей, развития культуры. Это подтверждает его выступление на научном совещании 1936 года, где взволнованно, заинтересованно обсуждались состояние и задачи развития литературы для детей; его дружба с Р. И. Фраерманом, А. П. Гайдаром, М. М. Пришвиным; его очерки «Отважное сердце Гайдара», «Михаил Михайлович Пришвин». О большой любви к детям говорят и его выступления в журналах «Мурзилка», «Пионер», в газете «Пионерская правда». В детское чтение неизменно, начиная с 30-х годов, входят рассказы: «Ленька с Малого озера» (1937), «Резиновая лодка» (1936), «Золотой линь» (1936), «Кот-ворюга» (1936), «Барсучий нос» (1936), «Сивый мерин» (1936), «Заячьи лапы» (1936), «Последний черт» (1936). Большая часть этих рассказов составляет цикл, публиковавшийся не раз сборником с простым и теплым названием — «Летние дни». Интонации, нравственные установки, эстетика творчества, определившиеся в этот период, обусловили смысл сказок, написанных позднее: «Похождение жука-носорога» (1945), «Дремучий медведь» (1947), «Растрепанный воробей» (1948), «Заботливый цветок» (1953), «Квакша» (1954).
Даже когда в сказку включается материал из времени Великой Отечественной войны, то есть мотивы отнюдь не беззаботные, добро, светлая интонация остаются доминирующими, например в сказке«Похождение жука-носорога». Фабула произведения предельно незамысловата. Петр Терентьев уходит из деревни на войну. Маленький сын его Степа не знает, что подарить отцу. Придумал: подарил старого жука-носорога, которого поймал на огороде. Так, посаженный в коробок из-под спичек, жук-носорог попал вместе с солдатом Терентьевым на фронт. Петр Терентьев берег подарок сына как драгоценную реликвию. Воевал, был ранен, лечился в лазарете, снова воевал... После Победы пришел домой. Вернулся с ним и жук-носорог. Это краткий перечень фактов из фабулы. Но суть, смысл художественного произведения составляет не фабула. О чем же. сказка? Содержание ее неисчерпаемо. Подумаем, какими чувствами определяются взаимоотношения мальчика Степы и жука, маленького сына и его отца — мужественного солдата, отношения Петра Терентьева и других солдат к их удивительному фронтовому спутнику. Во всем этом и проявляется поэтический замысел сказки.
Заметим, что, попав в коробок из-под спичек, «носорог сердился, стучал, требовал, чтобы его выпустили. Но Степа его не выпускал, а подсовывал ему в коробок травинки, чтобы жук не умер от голода. Носорог травинки сгрызал, но все равно продолжал стучать и браниться.
«Степа прорезал в коробке маленькое оконце для притока свежего воздуха. Жук высовывал в оконце лохматую лапу и старался поцарапать от злости. Но Степа пальца не давал. Тогда жук начинал с досады так жужжать, что мать Степы кричала: — Выпусти ты его, лешего! Весь день и жундит и жундит, голова от него распухла!
Петр Терентьев усмехнулся на Степин подарок, погладил Степу по голове шершавой рукой и спрятал коробок с жуком в сумку от противогаза».
На редкость лаконична картина. Даже скупа по использованию «украшающих» прилагательных или громких, звонких, острых, динамичных слов. Миролюбивая, тихая, без внешних эффектов домашняя ситуация. Но в ней уже четко обозначеноэмоциональное состояние,сила духа, стойкость каждого из персонажей. Степа не может отпустить отца на войну без своего личного подарка. Он придумал, что подарить. Поймал жука и молча,терпеливо выносил борьбу насекомого за вырванную у него свободу: кормил травинками, окошко для свежего воздуха вырезал в коробке! Ни единого звука не произнес в ответ на выходки оскорбленного пленника... Матери, конечно, не до жука. Она глубже, реалистичнее смотрит на солдатскую службу. Перебирает, возможно, в воображении допустимые драматические и даже трагические картины. Но и она не проявляет своего состояния в формах, в словах, унижающих маленького сына. Все понимающий Петр Терентьев тоже весьма сдержан. Он лишь погладил сына по голове «шершавой рукой», что само по себе говорит: из дома уходит работник. Улыбнулся и спрятал жука во фронтовую свою сумку из-под противогаза. Ему тяжелее всех. И он скупее всех во внешних проявлениях, в чем сказывается его сила, мудрость и любовь к своим родным — к жене и сыну. Видны в приведенном скупом начале сказки и чувства писателя: симпатичны ему герои. Нравятся они ему именно такими, без прикрас. Этим и определяются интонация, выбор средств, которые использованы автором.
В зачине сказки ощутимо, однако, что без приключений не обойтись. Шутка ли: солдат на фронт везет живой подарок, дав слово уберечь его. Необычности, как и положено в сказке, начинаются сразу же, как только жук-носорог оказался в среде фронтовиков. Те удивляются и самому факту: жук-носорог — подарок сына. И тому, что «жук, видать, боевой. Прямо ефрейтор, а не жук». Обсуждают его возможности пребывания во фронтовой обстановке. Здесь уже иная, не домашняя сцена. Преобладают юмористические интонации. Иной язык: «... долго ли жук протянет и как у него обстоит дело с довольствием — чем его Петр будет кормить и поить. Без воды он, хотя и жук, а прожить не может».
«Жук полез на куст бузины на краю окопа, чтобы получше осмотреться. Такой грозы он еще не видал. Молний было слишком много. Звезды не висели неподвижно на небе, как у жука на родине, в Петровой деревне, а взлетали с земли, освещали вокруг все ярким светом, дымились и гасли. Гром гремел непрерывно». Конечно, и читатель-первоклассник, не говоря о тех, кто старше его на год-два, понимает, что жук по-своему, «по-насекомовски» увидел сражение на фронте: «Он высокомерно представил, что горящие и жужжащие ракеты похожи на него. Будто это большие жуки». Но главное — жук не испугался: «Он понял, что с такими жуками лучше не связываться. Уж очень много их свистело вокруг». Писатель тоже по-своему делает скидку на «насекомовское» восприятие боя. Он не иронизирует, а добродушно подшучивает над жуком и разделяет радость, что после огненной ночи наступило солнечное тихое утро. Проснувшийся жук увидел «синее, теплое» небо: «такого неба не было в его деревне».
Нельзя не почувствовать тревогу Петра, когда тот обнаружил пропажу жука. Заметим, что здесь писатель открыто определяет его переживание: «Дело не в пользе, — возразил он другому солдату, — а в памяти. Сынишка мне его подарил напоследок». Выносливый, терпеливый мужчина не скрывает тревоги, выходящей за рамки пропажи жука. Главное, что тот был подарен сыном «напоследок». Слово это в контексте имеет не один смысл...
Дальше события, внешне для войны обычные, раскрываются с позиции жука-носорога. Сказочно. Но читатель все ближе «роднится» с самим Петром... Как-то раз жук проснулся от сильной тряски — «сумку метало. Она подскакивала...». Жук проснулся, когда Петр и другие бойцы бросились в атаку. Они кричали «ура»... И вот, чтобы «е выпасть из сумки, жук «раскрыл крылья и полетел рядом с Петром и загудел, будто подбадривал Петра». А затем... Жук заметил, что какой-то человек «в грязном зеленом мундире прицелился в Петра из винтовки, но жук с налета ударил этого человека в глаз. Человек пошатнулся, выронил винтовку и побежал.
Жук полетел следом за Петром, вцепился ему в плечи и влез в сумку только тогда, когда Петр упал на землю и крикнул кому-то: «Вот незадача! В ногу меня задело!»
Так жук-носорог в наших глазах вырастает в истинного героя. Теперь мы, читатели, уже не только заинтересованы его действиями, а и сочувственно относимся к нему — к его отнюдь не «насекомовской» сообразительности. Тем более что в каждом из нас, пожалуй, генетически заложены интерес и симпатии к пушкинскому комару и шмелю, в которых превращала царевна Лебедь князя Гвидона («Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем князе Гвидоне Салта-новиче и о прекрасной царевне Лебеди»).
Петр и жук-носорог догнали свою часть, после месячного лечения в лазарете, уже на территории противника: «Дым от тяжелых боев был такой, будто горела сама земля и выбрасывала из каждой лощинки громадные черные тучи. Солнце меркло в небе. Жук, должно быть, оглох от грома пушек и сидел и сумке тихо, не шевелясь». Но как-то утром жук-носорог почувствовал, что теплый ветер далеко уносил последние тучи дыма. Он вылез из сумки. Увидел чистое, высокое небо, сверкающее солнце... «Было так тихо, что жук слышал шелест листа на дереве над собой. Все листья висели неподвижно, и только один трепетал и шумел. Будто радовался чему-то и хотел рас сказать об этом всем остальным листьям...» «Победа!» — это сказал засмеявшийся Петр. «Победа!» — отозвались бойцы...
Одинокий лист «трепетал». «На касках бойцов блестела роса», когда они с криком «ура» утром бросались в атаку. В этой именно атаке жук ужалил немецкого солдата в глаз... Это не только детали, нюансирующие лаконичный язык сказки. Это ее сквозная лирическая тональность. Она придает повествованию эмоциональную пронзительность. Предопределяет ответный отклик читателя, если тот включается в авторскую интонацию, то есть в личное отношение писателя к героям сказки. Так о чем же сказка «Похождение жука-носорога»? Точнее, что она значит для читателя? Очевидно, что смысл произведения не в приключениях жука.
Сказочная история — лишь условие, лишь «предмет», с помощью которого талантливый писатель побуждает нас, читателей, заинтересованно отнестись к тому, что его волнует, что он сам не устает осмыслять: о возможностях проявления добросердечия, любви; о ценности взаимопонимания, взаимоуважения; о чувстве неотделимости своей от родных мест, милее которых ничего нет на земле; об ответственности. Вспомним конец сказки. Солдат «вытер рукавом глаза» и заключил: «Стосковалась по нашим рукам родная земля. Мы теперь из нее сделаем сад и заживем, братцы, вольные и счастливые». А Петр на вопрос сына, жив ли жук, отвечает:
«— Живой он, мой товарищ... Не тронула его война... — Петр вынул жука из сумки и положил на ладонь.
Жук долго сидел, озирался, поводил усами, потом приподнялся на задние лапки, раскрыл крылья, снова сложил их, подумал и вдруг взлетел с громким жужжанием — узнал родные места! Он сделал круг над колодцем, над грядкой укропа в огороде и полетел через речку в лес, где аукались ребята, собирали грибы и дикую малину. Степа долго бежал за ним, махал картузом».
К. Г. Паустовский не раз говорил о миссии писателя—«проводника по прекрасному», который представляет лучшее будущее, видит путь к нему. Литературу - искусство слова он называл одним «из краеугольных камней великолепного мира свободы, справедливости и культуры». Будущее толковал как «совершенно новый и высокий строй человеческих чувств и отношений». Утверждал, что его черты «щедро рассеяны уже в нашей сегодняшней жизни». Этот новый строй отношений частично запечатлен в новеллах «Доблесть», «Поводырь», «Дорожные разговоры», «Грач в троллейбусе», «Толпа на набережной», «Ценный груз», «Подарок», «Заячьи лапы». В сущности, это утверждает все творчество К. Г. Паустовского. Читать и перечитывать его произведения приятно человеку любого возраста. Ценностное всего это занятие именно в детские и юношеские годы.
Родствен стилистически К. Г. ПаустовскомуМихаил Михайлович Пришвин (1873—1954). Характеризуя Пришвина-художника, Паустовский писал: «Пришвин пишет о человеке, как бы чуть прищурившись от своей проницательности. Его не интересует наносное. Его занимает та мечта, что живет у каждого в сердце, будь он лесоруб, сапожник, охотник или знаменитый ученый».
Проникнуть в творчество Пришвина и означает —понять, пусть частично, егомечту. Достичь этого, конечно, можно только при неравнодушии читательского отношения к богатству, которое оставил писатель.
В литературу М. М. Пришвин пришей не рано. Представим: родился он почти сто тридцать лет назад. Всего лишь через двенадцать лет после отмены крепостного права, в купеческой семье. Отец — фантазер и поэт в душе,, разбитый параличом, умер, оставив жене расстроенное хозяйство, большие долги и пять человек детей. Мише, младшему, — его звали домашние Курымушкой — шел восьмой год. В автобиографическом романе «Кощеева цепь» М. М. Пришвин вспоминает, что позвал его перед смертью отец и вмиг единственной действующей рукой нарисовал на листе бумаги необыкновенных животных, подписал: «Голубые бобры». «Голубые бобры» — романтический символ и того, что после него остается семье, и своей нереализованной мечты. Сын унаследовал поэтическое мироощущение от отца. От матери — деловитость в достижении цели, умение управлять собой. «Через мать я природе своей получил запрет, и это сознательное усилие принесло мне потом счастье», — запишет писатель в дневнике уже в зрелые годы. Он не переставал восхищаться ее практической сметкой, помнил и ее признание: «Я не знаю, какая может быть у помещика с мужиком идиллия. Мы все живем, выколачивая копейку у мужика». Но в душе всегда нес образ «голубых бобров».
Учился М. Пришвин в Елецкой гимназии, затем в реальном училище в городе Тюмени, потом в политехникуме в Риге, затем в Германии, в университете города Лейпцига. В 29 лет сдал там экзамен по агрономическому отделу философского факультета. В Россию вернулся агрономом с широким общекультурным гуманитарным образованием. Служил молодой агроном в земстве в Клину. Занимался с известным профессором Прянишниковым в Сельскохозяйственной академии в Москве. Работал исследователем на опытной станции в городе Луге. Выступал в агрономических журналах... И все это время зрело, звучало в нем призвание к словесному творчеству, интерес к языку, к фольклору, к писательству. Знакомство с этнографами Н. Ончуковым, Шахматовым разожгло дарованное природой призвание.
Он поехал на Север в экспедиции языковедов-этнографов. Народные песни, сказы, пословицы, поговорки Олонецкой губернии решили судьбу Пришвина: соревнование образования и призвания разрешилось в пользу художественного творчества. Самосознание писателя формировалось в конце прошлого и в начале нашего века, когда интенсивно развивалась национальная художественная культура в стране. Вспомним об открытии и расцвете Малого и Художественного театров, о возрастающем интересе к Достоевскому, Льву Толстому, Чехову, Бунину, Куприну, Горькому и Блоку... К Чайковскому, Бородину, Римскому-Корсакову, Рубинштейну, Скрябину и Рахманинову... Возвышались имена Верещагина, Сурикова, Васнецова, Левитана, Репина, Серова, Кустодиева, Бенуа, Рериха, Нестерова. Завоевывали умы студенческой молодежи Тимирязев, Менделеев. Посылает первую радиоволну Попов. Поют Шаляпин и Собинов... Собирает национальную галерею живописи Третьяков. В этой социокультурной ситуации и деятельность по изучению национального фольклора рассматривается как неотделимая от общего культурного процесса.
Закономерно, что такой очарованный странник, каким был Пришвин, не только собирает, анализирует народное творчество, но и впитывает его в свою поэтическую душу. Неудивительно, что его книга «В краю непуганых птиц» (1907) привлекла широкие круги читателей. Исследователь северного фольклора выступил как большой художник слова. В 1908 году выходит книга «За волшебным колобком», успешно подтверждая писательский талант автора.
Это были уже не первые его произведения. Пришвину было 33 года, когда в журнале для детей «Родник» напечатали его первый рассказ «Сашок». Это как раз 1906 год, когда по приглашению Н. Ончукова он уехал в Олонецкий край. В 1910 году М. М. Пришвина избирают действительным членом Российского географического общества, что побуждало к путешествиям. Так два призвания — художественное творчество и страсть к путешествиям, пребывание в природе, проникновение в ее жизнь — сливаются.
В исследовании «Пришвин и современность» В. В. Кожинов обоснованно пишет, что М. М. Пришвин рисует в своих произведениях обручение человека с природой, которое «необходимо не только потому, что человек едва ли сможет без нее выжить». В этом обручении Пришвин видит и «необходимое условие осуществления высшего смысла жизни человека».
Подсознательное обручение с природой осуществилось для самого Пришвина в детстве, когда он еще был Курьшушкой. Об этом прекрасно рассказано в «Кощеевой цепи». Очерк-рассказ «Золотой луг» — об этом же. А в очерке «Моя родина» (из воспоминаний детства) писатель говорит об этом открытым текстом:
«Хозяйство мое было большое, тропы бесчисленные.
Мои молодые друзья! Мы хозяева нашей природы, и она для нас кладовая солнца с великими сокровищами жизни. Мало того, чтобы сокровища эти охранять — их надо открывать и показывать.
Для рыбы нужна чистая вода — будем охранять наши водоемы. В лесах, степях, горах редкие ценные животные — будем охранять наши леса, степи, горы.
Рыбе — вода, птице — воздух, зверю — лес, степь, горы. А человеку нужна родина. И охранять природу — значит охранять родину».
В повести «Женьшень» есть восхитительный эпизод встречи рассказчика с ланью, «оленем-цветком» Хуа-Лу:
«Как охотника, значит, тоже зверя, меня соблазняло тихонечко приподняться и вдруг схватить за копытца оленя... Но во мне был еще другой человек, которому, напротив, не надо хватать, если приходит прекрасное мгновение, напротив, ему хочется то мгновение сохранить нетронутым и так закрепить в себе навсегда».
Схватить Хуа-Лу означает уничтожить это прекрасное мгновение. Сохранить его. Уберечь. Остановить! Сделать доступным, понятным, открытым для других. Сохранить и для себя в душе своей. Идея сознательного сотворения красоты, веры в нее, как веры в сказку, в мечту, — эта идея доминантна. По Пришвину, мир существующий, точнее, мир желанный и возможный — «мир всеобщего родства». Человек — органическая составная этого мира. Он, человек, и природа проникают друг в друга. Они слиты. В этом слиянии — жизнь и мера отношений. Произведения Пришвина показывают красоту как благотворную силу «родственного внимания» человека и природы, помогают уже в детстве научиться «судить природу по себе».
Поиски своей жизненной платформы, своего стиля не бывают легкими. Трудным, длительным был и путь к себе, своему внутреннему «я» у Пришвина. Была подвластность формализму, символизму, мистицизму, эстетике замкнутости («Крутоярский зверь», «Птичье кладбище», «Бабья лужа»). Но тропа, идя по которой романтический Курымушка был счастлив и ранними утрами, и в вечерние сумерки; тропа, сроднившая его с землей матери, — «легкая, покрытая лесами земля по Оке» — не могла не вывести писателя Пришвина на дорогу вечно высокого народного искусства. Интересно об этом сказал К. Г. Паустовский: «... Учитель у Пришвина есть. Тот единственный учитель, которому обязана своей силой, глубиной и задушевностью русская литература. Этот учитель — русский народ... Народность Пришвина — цельная, резко выраженная и ничем не замутненная...» Жизнь Пришвина была жизнью человека пытливого, деятельного и простого. Недаром он сказал, что «величайшее счастье не считать себя особенным, а быть как все люди». В этом «быть как все» и заключается, очевидно, сила Пришвина. Для писателя это означает способность, стремление собирать и выражать все лучшее, что может человек, что может народ. А сила его безгранична. Пришвин видел высокое учительское призвание писательского труда, т. е. личную ответственность перед людьми за то, что должна, может и действительно дает народная литература и шире — культура.
Не случайно в 1920 году он был профессиональным педагогом — работал директором школы, учителем в сельской школе Смоленской области. Был М. М. Пришвин истинно народным учителем — собственно учебная работа с детьми в классе лишь одна из составных того, что представляет собой жизнедеятельность сельского учителя, которого называют народным. Он является одновременно человеком особой социальной, нравственной стати и особого статуса: к нему идут за советом и взрослые; он уважаем, для всех желанный в доме человек, ибо ему отдано будущее — дети людей этого селения. Учитель одновременно близкий всем здесь живущим, свой человек. Ему доверяют. Его ценят и берегут. А его работа — своеобразный аккумулятор, говоря техническим языком, атмосферы общения, общественного настроения.
М. М. Пришвин вместе с детьми собирал местный фольклор. Изучал опыт местных целительниц травами. Проводил не учтенные никакими учебными программами беседы о литературе, чтении, о земледелии — ведь был он агрономом. Сам он признавался, что если бы не всеохватная потребность и отданность души, ума творческой литературной работе, то он считал бы для себя самым желанным профессиональное дело учителя.
Этим, очевидно, предопределяется, что в его произведениях художественных, публицистических, адресованных и не адресованных детям, и даже в «географических очерках» все объединено неспокойным, думающим человеком, который множеством нитей связан со всем окружающим миром. Неизбывная любовь Пришвина к природе рожцена его светлой любовью к человеку. Это рано почувствовал в творчестве Пришвина Горький: «... Ваши слова о «тайнах земли» звучат для меня словами будущего человека... мужа земли, творца чудес и радостей ее. Вот это и есть то совершенно оригинальное, что я нахожу у Вас и что мне кажется и новым, и бесконечно важным». И еще: «Так вот, Михаил Михайлович, в Ваших книгах я не вижу человека коленопреклоненным перед природой. Да, на мой взгляд, и не о природе Вы пишете, а о большем, чем она, — о Земле, Великой Матери нашей... Вы человек очень земной и в хорошем ладу с Землей».
Видимо, из преданности идее вытащить из человека наружу его сокровенную мечту и вытекает преданность М. М. Пришвина детству, детям, литературе для них. Он из числа тех больших писателей, которые творчество для детей, юношества считали своей главной задачей. Все им написанное для детей интересно и взрослым.
В 1925 году вышла первая его книга после 1917 года «Матрешка в картошке», затем «Ярик» (1927), «Еж» (1928), «Лу-говка» (1928), «Рассказы егеря Михаила Михайловича» (1928)... 30-е годы весьма плодотворны. Писатель много ездит по стране. Это не творческие командировки в привычном узко деловом понятии этого термина... Пребывание М. М. Пришвина в природе, в той ситуации, среде, которая станет потом предметом конкретного произведения, проявляется его слитность с объективным миром. Поездка, наблюдение, самовключение в наблюдаемое, в увиденное — это уже творческий процесс. Это как бы внутренняя запись увиденного, прочувствованного, осмысленного, которая потом перезаписывается на чистые листы бумаги. Очень интересны в этом плане «Золотой Рог». «Северный лес». «Дорогие звери», «Берендеева чаща», «Неодетая весна» и «Кладовая солнца», написанная в годы завершения Великой Отечественной войны.
Большая часть написанных в 30—40-е годы миниатюр и сказка-быль, как назвал писатель поэму о детях «Кладовая солнца», составили книгу «Золотой луг» (1960). Обратим внимание на названия ее «частей» (разделов): «Лисичкин хлеб», «Ярик», «Зверь бурундук», «Разговор птиц и зверей», «В краю дедушки Мазая», «О чем шепчутся раки», «Лесной хозяин» — всего 99 рассказов. Уже названия говорят об их энциклопе-дичности — разносторонний ракурс любознательного рассмотрения природы. Вспомним, однако, что это взгляд художника, что он сам слит с природой, а значит, предмет его произведений — именно эта слитность души, осердеченного ума, творческого видения, то есть эстетического отношения к природе. Эстетического, следовательно, истинно человеческого. Искусство постигает жизнь. Повторим мысль Пришвина:
«Поэзия — это предчувствие мысли». Поэтическое мироощущение постигает жизнь, ее смысл по-своему. Следовательно, поэтические картины природы — это не просто энциклопедия, это любовь человека и то, что из любви можно сделать.
... Обостренное гражданское самосознание побудило М. М. Пришвина (он не уезжал в эвакуацию, жил в течение войны под Москвой) отдать силы души, ума детям, оставшимся без родителей. Настена и Митраша — главные герои «Кладовой солнца» — сироты. Писатель создает цикл «Рассказы о ленинградских детях», каждый из которых надо читать, анализировать, ощущать и с позиции истории, и с учетом их ценности сегодня. Каждый из рассказов — судьба ребенка. Все они — разрешение проблем нравственности, человечности и вскрытие бездушия, черствости, бесчеловечности... Вечных, не уходящих в историю проблем.
В послевоенные годы и позднее, когда писателя уже не было, издавались сборники его произведений для детей, включавшие и написанное в 20—30-е годы, что весьма знаменательно. Во-первых, это говорит о том, что М. М. Пришвин и в начале творческого пути не писал наспех, «начерно», не проталкивал в печать незрелые произведения. Во-вторых, этот факт убеждает: творчество Пришвина, все им созданное — вечно актуально, общезначимо, не было торопливым ответом на злобу дня. Соединим эту мысль с ранее высказанной, что Пришвин — большой, именнодетский писатель. Получаем слагаемое: большая, талантливая литература для детей — ценнейшая часть общезначимой, общечеловеческой художественной культуры. Развивается она в едином с общей художественной культурой «настроении», как целостное проявление национальной культуры.
Народным писателем, народным учителем был иПавел Петрович Бажов (1879—1950). К счастью, еще и сегодня горные склоны Урала, где родился П. П. Бажов, покрыты дремучим лесом. Это край русской металлургии. Оружейных дел мастера братья Демидовы добились ее мирового признания в давние времена, когда она лишь зарождалась. «Ахинфий, — рассказывает П. Бажов, — за свою жизнь один сумел построить и пустить в действие свыше двадцати заводов. И становились эти заводы основательно, а такой, как Тагил, по доменному оборудованию вышел на первое место в мире для своей поры».
Павел Бажов вышел из потомственной рабочей семьи. Несколько поколений были медеплавильщиками. Павла, как и других ребят его круга, учила заводская улица, пример взрослых, воспитывал и опыт ровесников-детей, которых жизнь включала рано в тяжелую взрослую работу. Павел был единственным ребенком. Родители ценой невероятных усилий и жертв выводили его «в люди». Учился мальчик в трехлетней мужской школе, где талантливый словесник дал хороший заряд врожденному чувству слова, склонности к литературе, любви к художественному творчеству/ Однажды девятилетний Павел в классе по собственному желанию наизусть прочитал школьный сборник стихов Н. А. Некрасова... Все советовали учить мальчика дальше. Отвезли Павла в Екатеринбургское духовное училище: в нем была низкая плата за обучение, бесплатное жилье и форма. В 14 лет Павел Бажов стал учащимся Пермской духовной семинарии, которую с отличием закончил в 1899 году. Получил предложение учиться на полном содержании в Киевской духовной академии. Но юноша мечтал об университете. Оставив карьеру священнослужителя, он стал учителем в глухой уральской деревне Шайдурихе, вблизи Невьянска. Это места, связанные с развитием русской металлургии, с деятельностью Петра I.
Учитель П. П. Бажов изучал историю края. Детские впечатления о жизни, быте, атмосфере взаимоотношений рабочих и управляющих обогатились познаниями талантливого исследователя, архивными материалами. По крупицам воссоздает написанную картину истории, какой ее сохранила народная память. В годы гражданской войны в частях Красной Армии воюет в Сибири, партизанит.
В 1921 году он возвращается на Урал, увлеченно работает в журналистике: рассказы, фельетоны, заметки в «Крестьянской газете», в других периодических изданиях. В 1924 году публикует цикл очерков под общим названием «Уральские были». В 1928 году выходит повесть «Потерянная полоса». В 1936 году — первый сказ «Дорогое имечко», свидетельствовавший: традиции горнозаводских сказителей взяли верх над всеми другими впечатлениями талантливого журналиста, публициста и педагога. В 1939 году появился сборник «Сказов старого Урала» —«Малахитовая шкатулка». Эта книга принесла мировую славу ее автору, уверенно заняла достойное место в золотом фонде русской словесности. Сам автор так определил настрой своих сказов: «Мои сказы — голос того человека, что не дошел до нас, дошел он через меня. Мне хочется быть голосом своего класса, уральского рабочего класса». Заметим вместе с этим, что мудрые сказы — толкование жизни, внутренний неповторимый голос самого автора.
Вслушаемся в звучание литературного термина сказ. Короткое слово определяет специфический жанр. Произнесем, чуть растягивая центральный гласный звук «а», чуть возвышая голос: ска-а(!)з. Почувствуем: возвышение в звучании передает и своеобразие сказового повествования. Сравним с привычным термином «сказка». Корень общий. Однако второй термин как бы предостерегает от излишнего интонирования коренной гласной. Скорее, допускает ласкательно-уменьшительный оттенок: сказочка. В этом сравнении нет никакого намека на преимущества жанра сказа. Сказ — особый строй повествования уже хотя бы потому, что строится как рассказ лица, отдаленного от автора. Своеобразие манеры повествования и в том, что нет привычного «жили-были...», «в некоем царстве, в некоем государстве...» и других аналогичных примет народной сказки. Сказ ближе к литературной, авторской сказке. Включая сказочные сюжетные линии в повествование, сказочные ситуации в фабулу, сказ отталкивается от реального жизненного факта, истории.
Главное место действия почти всех сказов П. П. Бажова — Полевский завод, его окрестности. И основной рассказчик — полевчанин дед Слышко. Уже в самом имени-прозвище определено: все, о чем он сказывает, знает лично, слышал сам. Знает не понаслышке. Закономерно, что его речь изобилует местными диалектными словами, яркими специфически уральскими интонациями, приметами речи. Чудо слива ется с реальностью. Местами непросто определить, отделит; волшебное от неволшебного. Вспомним для примера «Се ребряное копытце». У деда, который взял «в дети сиротку» Даренку, прозвище Кокованя. Очевидно, Иван этот не раз участвовал в крещении детей на правах отца. Вот и стал он в итоге для всех местных просто Кокованей. В образе этого старика-мудреца явно, вместе с его реальными свойствами души, характера, постоянно дает о себе знать и нечто более значимое — волшебное. Девочка Даренка — ему под стать. Эта пятилетняя «подаренка» пришла к деду хозяйкой, прихватив с собой черную «кошку драную». Эта кошка оказалась по-особому «звонкой» и такой милой соучастницей добрых дел Серебряного копытца. И убежала с ним. А ведь до того жила среди людей как обычная, домашняя, пока вместе с Да-ренкой не попала в лес, где и встретила Серебряное копытце.
Пожалуй, главный смысл сказов П. П. Бажова и состоит в том, что его любимые реальные герои состоят в удивительной, добродетельной дружбе с тайными силами природы. Им открывается невиданная красота. Оказываются доступными богатства земных недр, открывается невиданное в камне, в цветке, в ящерице... Перечитывая сегодня сказы, когда многое из того, что было «тайным» пятьдесят лет назад, уже объяснено наукой, невольно ловишь себя на том, что трудолюбивый Данила-мастер и другие близкие к нему герои действительно владели особым даром общения с матерью-землей — со всем, что спрятано в ее недрах и что находится на поверхности (леса, горы, реки...). Особый глаз„,особые черты мастера, неустанность в работе, которая выше усталости, гордость профессиональная — все сказывается не в погоне за большим рублем, а в мечте о красоте, в потребности гармонии, в чем-то возвышенном. Этим и силен простой и бедный внешне трудяга-человек.
Замечателен камнерез Данила-мастер. Хвалят его: «Чисто сработано», «В аккурат-де по чертежу». А он своими изделиями недоволен. «То и горе, — сокрушается Данила, — что похаять нечем. Гладко да ровно, узор чистый, резьба по чертежу, а красота где? Вон цветок... самый что ни есть плохонький, а глядишь на него — сердце радуется. Ну, а эта чаша кого обрадует?»
Понимает Данилу-мастера малахитовой горы Хозяйка. Чувствует она его дар особый. Принимает его на выучку. Видит он леса каменные, траву «лазоревую, красную... резную» — каменную. «Промеж деревьев-то змейки золотенькие трепыхаются, как пляшут. От них и свет идет». Захвачен мастер увиденным. Волшебная красота — великая сила, но и она уступает силе творчества, счастью труда-творчества, силе человеческой любви и преданности. «Тоже ведь сказы не зря придуманы. Иные в покор, иные в наученье, а есть и такие, что вместо фонарика впереди» — так сам П. П. Бажов определил суть, ценность своих произведений в сказе «Старых гор подаренье». Это авторское заключение в полной мере относится и к автобиографической повести «Зеленая кобылка» (1939) — о детстве трех ребятишек (Петьки, Кольки, Егорки). Рассказ ведется именно от имени Егорки Колдунова, который рано стал размышлять, что их «отцы жили не звонко», и как бы само собой разумеется, что дети не могли стоять в стороне от взрослых забот.
И все же есть основания сказать, что особо люб сказителю мотив уважения к людям прошлого за то, что они вопреки тяжким условиям жизни создали нетленные шедевры искусства, считаясь с тончайшим переплетением реального и загадочного. Таков пафос цикла сказов о превосходных мастерах: «Медной горы Хозяйка», «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок», «Горный мастер», «Хрупкая веточка»... Все они — гимн живительной силе труда, рождающего ценное прекрасное. В очерке-сказе «У старого рудника», который П. П. Бажов при жизни включал во все издания «Малахитовой шкатулки», читаем:
«Условия труда в горе в крепостное время были самые тяжелые... В таких безвыходных условиях крепостные горнорабочие могли мечтать лишь о помощи со стороны непонятных им сил. В результате Хозяйка горы, Полоз и все их слуги из безразличных хранителей недр превращаются в силу, дружественную горнорабочим и определенно враждебную, противодействующую барину и всем его прислужникам». Особенно благорасположены волшебные силы к детям, а дети, по мнению писателя, в наибольшей степени чувствительны, близки к волшебной силе. Таковы уже названный выше сказ «Серебряное копытце», «Огневушка-Поскакушка», «Голубая змейка»... Автор называл их произведениями «детской тональности». В одном из писем признавался, что «... был бы рад служить богине детской улыбки». И шутил, что «богиня детской улыбки»... «как видно, не очень склонна дружить со мной, может быть, ей не совсем по нраву публицистические подошвы, на которых я всегда хожу и облегчить их не умею».
Однако в его произведениях эти черты проявлялись очень органично, естественно переплетаясь с фантастическими образами задорной девчонки Огневушки, сулящей своей пляской находку золотого песка, голубой змейки, справедливо делящей золотое счастье и черную беду, волшебного козлика, из-под серебряного копытца которого сыплются дорогие камни, переливающиеся разными огнями. Эти образы удивительно пластичны, красочны, праздничны. Не случайно как зачарованные следят ребятишки и за танцем Поскакушки, и за плавно катящимся голубеньким колесиком-змейкой, и за искрящимся водопадом разноцветных камешков, осыпающих крышу охотничьего домика. Детям важно не столько богатство, которое несет с собой «тайная сила», сколько чудо-красота, сопутствующая появлению этого богатства.
Интересной и крайне мало известной частью литературы рассматриваемого периода является творчествоАлександра Ширяевца (1887—1924). Александр Васильевич Абрамов — настоящая фамилия поэта-сказочника, друга С. Есенина. Великий поэт выражал желание быть похороненным рядом «с милым другом Шуркой», что и было исполнено 31 декабря 1925 года.
Детство свое поэт называл «лазоревым». Пролетело оно в семье лесного объездчика (сторожа). Часто бывая с отцом и без него с друзьями в лесах, окружавших родное село Ширяево, «внимал» песням Волги, общался с бурлаками. На всю жизнь запомнил ласковые песни матери, чей голос позднее сравнивал с «золотыми самогудами-гуслями». «Лазоревое детство» закончилось сразу после смерти отца (1900 год), когда он с матерью переехал в Самару. С 1904 года в газетах города появляются первые стихи, подписанные «Александр Симбирский». В 1905 году молодой поэт с матерью переезжают в Ташкент. Здесь Александр целенаправленно занимается самообразованием, работает в почтово-телеграфном ведомстве, с 1908 года публикуется в местных газетах, скрыв себя псевдонимом Ширяевец. В 1913 году посылает свои стихи Ивану Бунину, Сергею Городецкому, Николаю Клюеву. Все они доброжелательно откликнулись. «Вы несомненно талантливы», — писал И. А. Бунин. А. Ширяевец — один из авторов вышедшего в 1918 году сборника «Красный звон», в котором были стихи Н. Клюева, С. Есенина, П. Орешина.
В 1919 году Ширяевец был слушателем филологического факультета Туркестанского народного университета. В этом же году в Ташкенте выходит книга стихов «Край солнца и Чимбета». В 1921 году в Ташкенте состоялась встреча Ширяевца с С. Есениным, сблизившая их. В 1922 году поэт перебирается в Москву, в этом же году в Самаре умирает мать. А. Ши-ряевец переживает тяжелый период самоизоляции: не общается с поэтами, много работает: 1922 год — поэма «Голодная Русь», 1923 — поэма «Мужикослов», 1924 — сборник «Узоры», поэма «Палач», которую высоко оценил С. Есенин.
При жизни А. Ширяевца называли нередко человеком, «влюбленным в сказку». Верной будет и более широкая трактовка его любви — влюбленный в жизнь. Вот произведение о детстве: возвышенно мыслящий человек помнит о счастье детства:
Зеленый луг.
лиловые цветы,
Березок радостных соседство.
Я перекидываю
светлые мосты
К минувшему —
к лазоревому детству.
Вот снова
я — мальчишка озорной,
Вино весеннее
глотаю жадно,
И мать с отцом
беседуют со мной
Под песни Волги —
девушки нарядной.
Хрустальные,
сверкающие дни!
В кроватку юркну
словно суслик,
А мамин голос
надо мной звенит,
Что золотые
самогуды-гусли!
Таким я был
веселым и простым,
И часто к солнцу
ездил в гости...
Зеленый луг,
лиловые цветы,
Оберегайте
мой непрочный мостик.
Стихи излучают радость, близость ребенка к природе, непосредственное детское впечатление ласковых, милых, согревающих душу впечатлений детства. Поэт хотел верить в чудо. Искал его. Нашел ли? Чтобы ответить на этот вопрос, надо еще изучать все его творчество. Особенно то, что специально написано для детей: стихи, пьесы, сказки. Эта часть творчества поэта, любимого С. Есениным, высоко оцененного И. Буниным, еще почти не известна даже специалистам. А между тем многое было бы интересно переиздать. Стихи, сказки для детей ценны не только как факт истории, но и как эстетически значимое чтение сегодня.
Спорные проблемы, дискуссии, критика. Разные взгляды на смысл, содержание, задачи чтения детей болезненно сталкивались не только в годы, предшествовавшие Октябрьской революции, но и в 20—30-е годы. В части издательской, методологической они были в эти годы весьма остры. Работали поэты, писатели, заметно отличавшиеся жизненными установками, творческими стилями. На содержание теории и практики детского чтения, на трактовку задач литературы оказывали большое влияние дискуссии по важнейшим вопросам воспитания. Что означает свободное воспитание? Дискуссия по этой генеральной проблеме, возникшая давно, обострилась вновь. Нужно ли вообще воспитание? Является ли чтение независимым от воспитания процессом? Можно ли и нужно ли заботиться о содержании, о направленности чтения — эти вопросы производные от ответа на вопрос: нужна ли определенная система воспитания и воспитание вообще?
Термин «свободное воспитание» завораживает. Продуктивная его трактовка была предложена И. И. Горбуновым-Поса-довым в 1907 году на страницах журнала «Свободное воспитание». Ученый выступал против «наследия схоластики». Он мечтал о школе, в которой в течение десяти лет ученик общается с истинными воспитателями, окруженный атмосферой истинной о нем заботы: «Сколько знаний нравственных, научных и практических мог бы ученик легко, без всякого принуждения, усвоить в эти годы расцвета его духовных сил, без всякого перегружения его памяти и энергии». И. И. Горбунов-Посадов обеспокоен, что «возмутительно попусту растрачиваются духовные богатства воспитания». Он не отрицал воспитание, а обосновывал необходимостьновой его концепции. Исходил из признания неисчерпаемых творческих интеллектуальных и духовных возможностей ребенка дошкольного и школьного возраста. Методолог свободного воспитания мечтал о новой школе, которая «будет местом для свободного труда, свободного общения между детьми и теми, кто хочет помочь детям в удовлетворении их жажды познания и творчества». В этой школе «учителя будут не начальниками, а старшими товарищами учащихся, не педагогическими поварами, начиняющими ученические мозги фаршем учебников, но сотрудниками их в деле искания истины и знаний, с любовью помогающими им своим опытом и познаниями»[cv].
Такой подход к процессу образования — как к процессу пробуждающему, взращивающему способности учащегося, разделяли Т. П. Блонский, С. Т. Шацкий, позднее — А. С. Макаренко, В. А. Сухомлинский, Л. В. Занков... Первый из названных ученых писал в 1917 году: «... мы будем развивать в ребенке умение находить красоту в той жизни, которая повседневно окружает его, и умение создавать красоту из самого заурядного»[cvi].
С. Т. Шацкий в 20-е годы открывает в Калужской области экспериментальный комплекс «Трудовая жизнь». Здесь организуется вся жизнедеятельность детей в системе взаимодействия занятий учащихся производительным трудом в сфере материального производства и художественным творчеством в различных видах искусства: музыке, театре, литературе, прикладных искусствах... Методический акцент — свободный выбор деятельности. Но делом-творчеством непременно заняты все учащиеся. Педагог, конечно, выступает и учителем, и влюбленным в детей и в творческую деятельность ее организатором.
Важно было. для того времени, значимо как урок для сегодняшнего дня единство устремлений художников слова и методистов: прекрасный пример — методическое творчество М. А. Рыбниковой. К сожалению, ее творческую методику не принимали не только многие практики (некоторые из учителей не были подготовлены к творческой работе), но и чиновники Наркомпроса.
Жизнеспособность педагогики сотворчества учителя с учащимися, в частности с целью развития способности творческого чтения детей, их собственного литературного творчества, стимулировалась и активным интересом писателей к оценке детского чтения, литературы, интереса к трактовке задач, специфики литературы для детей, ее жанров. И сегодня привлекают наше внимание статьиА. Н. Толстого «О научно-фантастическом романе», «Наука и литература» (1934): «То, что происходит сейчас в нашей стране, те темпы, которыми все это осуществляется, говорят сами за себя. База для творчества поистине огромна. Отсюда вывод, что есть все предпосылки, сама жизнь их дает, для развития научно-фантастического романа». Автор раскрывает мотивы и формы адаптации текста романа о Петре Первом в целях его доступности детям, что развивало теоретические основы пересказа, например, произведений древней мифологии детям, создания произведений научной фантастики в разных жанрах по новейшим проблемам научных знаний.
Писатель создал свою концепцию пересказа народных сказок для детей и реализовал ее как художник, подготовив сборник русских народных сказок, который вышел, однако, лишь в 1946 году. В него были включены 57 сказок. В их числе и волшебные, у которых в 30-е годы было немало противников на том основании, что «волшебство» якобы уводит ребенка от реальной жизни, мешает сосредоточить внимание на том, что интересно в самой действительности. Сторонники этой «охранительной» позиции не только тормозили развитие литературной волшебной сказки, но и мешали творческим педагогическим экспериментам. Тормозили внедрение в практику новаторских идей о системе всеобщего эстетического воспитания на основе всеобщей грамотности народа. Боязнь волшебного влияния сказки на мировоззрение, на жизненные позиции была вызвана и увлеченностью антирелигиозным воспитанием.
В 1921 году при Наркомпросе был создан научно-исследовательский Институт детского чтения, просуществовавший до конца 30-х годов. В нем, как и в ленинградской «Академии Маршака», собрались энтузиасты-исследователи литературы для детей, психологии, педагогики чтения. Разрабатывалась система детского школьного и внешкольного чтения, изучались запросы детей-читателей. Большое внимание уделялось теории и методике чтения в семье. Институт выпускал бюллетень «Новые детские книги». В нем публиковали материалы исследований, рецензии на новые издания, письма, отзывы о книгах, написанные специалистами и юными читателями. Институт объединял интересы, творческие благородные устремления и писателей, и педагогов, и литературоведов. С января 1932 года начал выходить в свет ежемесячный журнал «Детская литература» — действенное периодическое издание, активно способствовавшее развитию и детской литературы, и литературы для детей, и науки и критики. Журнал был популярен, почитаем литераторами, издателями, педагогами и родителями.
Значительная роль в развитии теории, критики, науки о литературе для детей и детском чтении принадлежит Н. К. Крупской. С конца 1918 года в печати стали одна за другой появляться статьи, критиковавшие Наркомпрос за широкое издание классиков: публикации Л. Сосновского, Я. Петерса... Сосновский выступал против издания стихов В. А. Жуковского. Работники Наркомпроса обвинялись в пропаганде монархических идей. Я. Петере «усиливал» коллегу по идеологической платформе: «кроме Жуковского издаются в миллионах экземпляров другие классики...» «Мы должны идти дальше и сказать прямо, что все это в данный момент лишне и даже недопустимо»[cvii]. Н. К. Крупская отвечала ниспровергателям классики: «Если стать на точку зрения тов. Петерса, то нужно не биться над тем, чтобы организовать такую библиотечную сеть, чтобы в каждой глухой деревне можно было получить любую книгу, а вообще уничтожить все библиотеки, ибо в каждую из них наверняка попадает Пушкин... — Зачем печатаете Жуковского, а не печатаете той хрестоматии, которая быладе представлена в Наркомпрос? Была, правда, представлена одна хрестоматия, но с общественной точки зрения безграмотная. Не все то золото, что блестит... Лучше напечатать талантливую книжку какого-нибудь классика, чем псевдопролетарский сборник...»[cviii]. Время подтвердило, что народ надо охранять отнюдь не от стихов Жуковского.
В связи с издательской деятельностью горячо обсуждался и вопросо природе литературы для детей. Какова ее суть: эстетическая или педагогическая?
Еще в 1926 году в статье «Об оценке детской книжки» Н. К. Крупская утверждала: «В художественном отношении детская книга должна стоять на высоте требований, предъявляемых к литературе общей»[cix]. Эта мысль — одна из основных в системе взглядов Н. К. Крупской на детскую литературу и детское чтение. Она повторяется в статье 1933 года «О детской книжке» и других выступлениях. Неумение учитывать эстетическую природу детской книги в отборе, методике анализа литературы и в приобщении к чтению детей снижает воспитательные и познавательные возможности произведений искусства слова. Педагогические возможности произведений художественного творчества проявляются только через их эстетическую природу, но не вопреки ей. Художественное творчество индивидуально и социально. В каждом произведении художественного творчества всегда важно одновременно: что оно изображает и отражает; как, какими средствами и ради чего, то есть социальная, нравственная, эстетическая позиция автора. Художественное произведение целостно и неделимо в своей эстетико-нравственной основе. Выделять так называемый специфический педагогический анализ, игнорирующий эстетическое начало проявления нравственного идеала, социального замысла художественного произведения, означает разрушать целостность и неделимость содержания и формы.
Мысль о пробуждении и постоянной тренировке переживания, вызываемого художественным произведением, о необходимости воспитания в читателях с малых лет культуры чувств — одна из главных в теоретических взглядах Н. К. Крупской. Речь идет об особом содержательном чувстве, об эмоционально-эстетической основе подлинной, то есть интуитивной нравственности.
Суждения Н. К. Крупской близки взглядам А. В. Луначарского на социальную и воспитательную роль литературы. Корнями исследование этой проблемы уходит в эстетику и педа гогику Л. Н. Толстого. По его мысли, чувственное познание посредством искусства активизирует все духовные силы человека и поэтому способствует активизации жизненной позиции, развитию творческого потенциала. Н. К. Крупская и А. В. Луначарский не пользуются термином Л. Н. Толстого об «уме сердца», но исходят из признания особой ценности художественного произведения, влияющего на воспитание «умного сердца» и осердеченного ума. И тогда, когда речь идет о конкретной методике руководства чтением, когда Н. К. Крупская критикует излишнюю опеку, тормозящую развитие читателя, способного самостоятельно выбрать книгу, радоваться чтению, она исходит из возможности искусства гармонизировать развитие ума и эстетического чувства, рассматривает эстетическое восприятие произведения как духовную деятельность. На формированиеэстетического восприятия художественного произведения должна быть направлена методика воспитания. Н. К. Крупская отстаивала идею целостного развития и воспитания гармонического человека. Взгляды Н. К. Крупской на литературу для детей в большей части совпадали с идеями А. М. Горького.
Деятельность А. М. Горького как организатора литературного процесса в эти годы, как теоретика и критика является органическим продолжением того большого социального общекультурного дела, которое начал он в конце XIX—начале XX века. В соответствии с общими мыслями, сформулированными в письме к Международному конгрессу семейного воспитания в 1910 году, в воспитании нового человека он видит три основные цели: 1) насыщение человека знаниями о нем самом и о мире, окружающем его; 2) формирование характера и воли; 3) формирование и развитие способностей. Горький делает уточнения каждой позиции: 1) знание не должно быть механической суммой фактов. Необходим анализ, аргументация информации; 2) воля, характер сформируются только «при условии широкой самодеятельности детей в труде, занятиях, играх», при развитой, стимулируемой учителем активности; 3) воспитание способностей непосредственно предопределяет число талантливых людей, что обязывает все учреждения и средства, от которых зависит осуществление этой цели, быть максимально патриотичными, так как талантливые люди — богатство нации: «Великим грехом против человека» называл Горький то, что свойственная ребенку одаренность нередко «заглушается принятой системой воспитания».
Все названные установки воспитания непосредственно связаны с чтением, зависят от его содержания и эстетической грамотности и самого читателя, и педагога, выступающего как бы одушевленным компасом восприятия. Горький много сделал для развития творческой активности детей. Изучая письма, советы, заметки, рекомендации корреспондентов от 7 до 16 лет, он говорил: «Иногда кажется, что дети развиты не в меру их возраста. Но это кажется в те минуты, когда, вспоминая однообразие прошлого, забываешь о непрерывном потоке новых «впечатлений бытия», которые рождают новых героев». Процесс этот призвана активизировать, озарить литература. Горький радовался, что дети растут коллективистами. В этом он видел «одно из великих завоевании нашей действительности». Хороший свободный коллективистический труд он связывал с чувством чести, ответственности одного за всех и всех за одного: «Эта истина, крепко объединяющая теорию и практику, этику и эстетику, должна служить основой воспитания наших детей». Этот вывод значим и для трактовки функций литературы: она, по мысли Горького, «действует одновременно и одинаково сильно на мысль и чувство», а значит, влияет и на действие.
Он утверждал: «С детьми надо говорить забавно», беречь и развивать способность воображения. Раскрывал непреходящую эстетическую ценность сказки именно как специфического воспитательного жанра —занимательность, эстетически оправданная логика победы добра над злом, уважение и любовь к человеку, выразительная художественная деталь; поэтизация близости, родственности человека и природы; способность видеть необычное в обычном, народный язык...» Литература для детей, по убеждению М. Горького, должна следовать общим законам высокого, свободного и социально ответственного искусства: «С детьми можно говорить просто и увлекательно без всякой дидактики, на самые серьезные темы». Главное — способствовать их общему развитию, пробуждать, взлелеивать чувство гордого и ответственного хозяина за все происходящее в действительности.
Между тем в различных комиссиях, в том числе и при Наркомпросе, весьма детально, формалистически разрабатывались конкретные темы, жанры произведений для детей почти каждого класса. При этом нередко пользовались аргументами, которые были сформулированы еще до 1917 года. В частности, опирались и на книгу «Детская литература», изданную еще в 1915 году. В ней утверждалось, что из детского чтения «следует устранить изображение темных, отрицательных сторон, как и вообще их надо скрывать от ребенка»[cx].
В борьбе якобы за истинную правдивость литературы критиковали сказки К. Чуковского, стихи С. Маршака. Шумная, болезненная для автора дискуссия была даже о «Военной тайне», «Судьбе барабанщика», «Голубой чашке» А. П. Гайдара и других произведениях.
В 1929 году на страницах «Литературной газеты» вспыхнул острый спор о сказке, вылившийся в методологическую полемику о смысле литературы, адресованной детям. В декабрьских номерах была дана информация о докладе А. В. Луначарского, статья С. Болотина и В. Смирновой «Детская книга в реконструктивный период», статья Д. Кальма «Против халтуры в детской литературе». В разделе «За действительно советскую детскую книгу» (Литературная газета. — 1929. — № 37) — статья Е. Флериной «С ребенком надо говорить всерьез» и письма К. Федина, Б. Житкова, Б. Лавренева, В. Смирновой, критиковавшие выступление Д. Кальма. Е. Флерина и Д. Кальм, якобы оберегая детей от буржуазной идеологии, доказывали необходимость запрета на издание фольклора, классики и ряда ведущих в то время советских писателей: С. Маршака, В. Бианки, Б. Житкова, С. Григорьева...
В № 19 за 1930 год той же газеты А. М. Горький опубликовал яркую полемическую статью «Человек, уши которого заткнуты ватой». Писатель язвительно отмечает неосведомленность Д. Кальма в литературном процессе. А далее развивает концептуальный взгляд на книгу для детей как на специфическое — отвечающее возрасту, большое искусство. Суть статьи Е. Флериной в отрицании «тенденции позабавить ребенка». «Не верю, — пишет Горький, — что Наркомпрос отрицал эту тенденцию. Ребенок до десятилетнего возраста требует забав, и требование это биологически законно. Он хочет играть, он играет всем и познает окружающий его мир прежде всего и легче всего в игре, игрой. Он играет и словом, и в слово, именно на игре словом ребенок учится тонкостям родного языка, усваивает музыку и то, что филологически называют «духом языка»[cxi].
Горький отмечает, что Пушкин, Лесков, Г. Успенский и многие другие писатели учились русскому языку на сказках, песенках, «постигали красоту, силу, ясность и точность» языка на «забавных прибаутках, поговорках...». «Никогда еще дети не нуждались так в обогащении языком, как нуждаются они в эти годы, в наши дни, когда жизнь всесторонне изменяется, создается множество нового и все требует новых словесных форм»[cxii]. Эти слова, да и вся статья звучат как будто для нашего времени: «В настоящем, как известно, немало всякого старого хлама, грязи, плесени, пошлости. Полезно и необходимо высмеять перед детьми, опорочить перед ними этот хлам, возбудить в них органическое отвращение к нему. Но было бы вредно и преступно фиксировать внимание детей на этом, на таком «серьезном». Это значило бы отравлять их той грязью, которую развели на земле деды и отцы. Чем меньше они воспримут мерзостей из прошлого и настоящего, тем здоровее, светлее, разумнее будет будущее, тем скорее наступит оно»[cxiii].
Золотую страницу поэтической прозы составили произведенияАлексея Николаевича Толстого (1883—1945): «Детство Никиты» —автобиографическая повесть, продолжающая традиции доверительно-нежного, теплого рассказа о детстве («Детство» Л. Н. Толстого, «Детские годы Багрова-внука» Аксакова); рассказы: «Как ни в чем не бывало», «Рассказ о капитане Гаттерасе, о Мите Стрельникове, о хулигане Ваське Табуреткине и злом коте Хаме». В 1935—1936 годах в журнале «Пионер» была опубликована сказка «Золотой ключик, или Приключения Буратино». А. Н. Толстой говорил, что в детстве он очень любил сказку итальянского писателя С. Коллоди «Пиноккио, или Похождения деревянной куклы», и вот теперь захотел порадовать советских детей новыми приключениями другого деревянного человечка — Буратино. Сказка — действительно новаторское произведение, написанное в интонации русского фольклора, но обращенная в нынешний и завтрашний день.
В 1925 году в издательстве «Радуга» выходят книжки-картинкиВалентина Петровича Катаева (1897—1986): «Радиожираф», «Бабочки», сказка «Приключение спичек». В 1936 году — повесть «Белеет парус одинокий». Она, начиная с заглавия, зовет читателя в неизвестное далеко, знакомит с возвышенно мыслящим, храбрым, совестливым Гавриком. С чистым, изящным, несколько робким, но верным человеком, настоящим другом Гаврика Петей. Повесть включает детей в анализ сложнейших исторических революционных событий, сталкивает с трудностями, которые и взрослому опасны, страшны... Но не запугивает читателя, а возвышает его самосознание.
Энциклопедично творчествоБориса Степановича Житкова (1882—1938), чье имя упоминалось уже выше при анализе периодических изданий. Его произведения составили ряд увлекательных сборников и книг: «Морские истории»; рассказы о животных — «Кенгуру», «Тихон Матвеевич», «Про обезьянку», «Про слона» и другие; оригинальные, талантливо написанные рассказы о мастерстве, науке и технике — «Телеграмма», «Свет без огня», «Пароход». Великолепный житковский диалог с читателем свойствен рассказам «Дяденька», «Метель»...
Романтизация труда, перестраивающего социальный облик страны, личную жизнь людей, объединяет разные по жанру и стилю произведения: «Рассказ о великом плане» М. Ильина (1930), «Днепрострой» С. Мстиславского (1930), «Турксиб» В. Шкловского (1931), «Шанхайка» А. Мусатова (1930), «Дальние страны» А. Гайдара (1932) и многие другие. Дети тех лет начали убегать за необычными впечатлениями не в Африку, а на Днепрострой, в Магнитогорск. Романтический боевой настрой был увлеченно воплощен в книгах о гражданской войне: «Красные дьяволята» П. Бляхина (1923), «Макар-следопыт» Л. Остроумова (1925), «Дни боевые» С. Ауслендер (1926), «Красный бакен» С. Григорьева (1924); рассказы Ал. Ал-таева «Люди и людишки»... Эти и близкие к ним по материалу, пафосу произведения дали основание для теории детского авангардизма — преувеличения возможностей детей в выполнении серьезных социально-хозяйственных дел, в военных операциях на фронтах гражданской войны. Детский авангардизм как упрек, как отступление от жизненной правды имел место в критике не только 30-х годов, но и в более поздние годы, хотя не только повесть, но и фильм «Красные дьяволята» неизменно пользовались и пользуются успехом.
Видимо, острый сюжет, храбрость юных, без ограничений проявляющаяся в самых трудных ситуациях, ум, сообразительность, находчивость — словом, истинная доблесть закономерно завораживает воображение читателя.
Картина литературы 20—30-х годов неисчерпаема интонационно, тематически, стилистически. В этой главе сказано далеко не обо всех писателях, поэтах, драматургах, чей голос звучал по-своему интересно, не только выполняя свою сольную партию, но и влияя на звучание общего хора. Работали авторы разных поколений, своеобразных пристрастий. В 1934 году в серии «Библиотека начинающего читателя» выходит повесть К. Федина «Детство музыканта», переработанная часть романа «Братья». Заявили о себе уже С. Михалков, А. Барто, Л. Кассиль.
Сопоставляем, размышляем
1. На основе своих личных читательских впечатлений о произведениях К. Паустовского, М. Пришвина составьте обоснованное собственное суждение о творчестве каждого из писателей. Отметьте общее и своеобразное в их жизни, писательском труде, в стиле их творчества.
2. Что в детстве вы запомнили из стихов В. В. Маяковского? Как развивалось, эволюционировало ваше представление о поэте от раннего детства до сегодняшнего дня? Каким вы теперь представляете поэта?
3. Сопоставьте позиции М. Горького — теоретика литературы для детей в конце прошлого — начале нашего века с его мыслями 30-х годов. Что роднит эти позиции? Какие новые проблемы рассматривает писатель в 30-е годы?
4. Поразмышляйте об актуальности теоретического наследия Н. К. Крупской. Отберите наиболее ценные, на ваш взгляд, мысли. Сравните их с высказываниями М. Горького о педагогической ценности литературы и чтения.
5. Вспомните, какие журналы вы читали в детстве. Сравните свое впечатление о чтении периодики в детские годы с тем, как рассматривали ее значение М. Горький, писатели, работавшие с С. Я. Маршаком.
Советуем прочитать
Лупанова И. Полвека: Очерки. — М.: Дет. лит., 1969. — С. 5-308.
Шварц Е. Превратности характера: Рассказ-воспоминания о Борисе Степановиче Житкове//Вопросы литературы. — 1987. - № 2. - С. 192-213.
Галанов Б. Пишу на ту же тему по-своему//Галанов Б. Книжка про книжки. — М.: Дет. лит., 1974. — С. 30—42.
Смирнова В. А. Н. Толстой — детям//Книги и судьбы. — М.: Сов. писатель, 1968. — С. 331—350.
Лавут П. И. Маяковский едет по Союзу: Воспоминания. — М.: Сов. Россия, 1969.
Воспоминания о Константине Паустовском/ Сост. Л. Ле-вицкий. — М.: Сов. писатель, 1975.
Левицкий Л. Константин Паустовский: Очерк творчества. — М.: Сов. писатель, 1977.
Трефилова Г. К. Паустовский — мастер прозы. — М.: Худ лит., 1983.
Зотов И. А. Человек и природа в творчестве М. Пришвина: Пособие для учителя. — М.: Просвещение, 1982.
Мотяшов И. Михаил Пришвин. — М.: Сов. писатель. 1965.
Пришвин М. Сказка о правде. — М.: Мол. гвардия, 1973. Ватин М. П. Бажов: Жизнь и творчество. — М.: Худ. лит., 1963.
Мастер, мудрец, сказочник: Воспоминания о Бажове. — М.: Сов. писатель, 1978.
Пермяк Е. Долговечный мастер: О жизни и творчестве Павла Бажова. — М.: Дет. лит., 1978.
Горький М. О детской литературе. — М.: Дет. лит., 1968.
Горький детям. — М.: Мол. гвардия, 1976.
Овчаренко А. И. Горький и литературные искания XX столетия. — М.: Сов. писатель, 1978.
Гурченко О. М. Горький — детям//Советская детская литература. — М.: Просвещение, 1968. — С. 5—27.
Крупская Н. К. О детской литературе и детском чтении. - М.: Дет. лит., 1979.
Примечания
[c] Топоров А. М. Крестьяне о писателях. — Новосибирск. 1963. - С. 17.
[ci] Лидин Вл. Друзья мои — книги. — М.: Искусство, 1962. — С. 11.
[cii] Там же. — С. 13.
[ciii] 'В сноске подчеркнем: традиция личного участия ведущих общественных, политических, государственных деятелей в рассмотрении вопросов детского чтения, литературы для детей, сложившаяся в 20—30-е годы, ушла в историю. Впрочем, и на общих писательских форумах после смерти А. Фадеева уже никто из основных докладчиков не утруждал себя изучением здоровья и болезней литературы для маленьких, хотя она не переставала оставаться большой литературой.
[civ] 'Павел Ильич Лавут путешествовал с В. В. Маяковским по стране с 1926 по 1930 год в качестве организатора многочисленных выступлений поэта.
[cv] Хрестоматия по истории школы и педагогики в России. — М.: Просвещение, 1974. — С. 425.
[cvi] Блонский П. П. Избранные педагогические произведения. — М., 1961. - С. 142.
[cvii] Известия. - 1919. - № 267. - 29 декабря.
[cviii] Правда. — 1919. — № 27. — 6 февраля.
[cix] Крупская Н. К. О библиотечном деле. – М., 1957. – С. 586-589
[cx] Родников В. Детская литература. — Киев, 1915. — С. 19.
[cxi] М. Горький о детской литературе. — М., 1952. — С. 84—86.
[cxii] М. Горький о детской литературе М., 1952. – С. 84-85
[cxiii] Там же