403. Евгр. П. КОВАЛЕВСКОМУ
23 ноября 1860. Петербург
Ваше высокопревосходительство!
Около года тому представил я в цензуру книгу моих стихотворений, прося о дозволении мне нового издания.1 Не получив этого разрешения, осмеливаюсь утруждать Вас просьбою о нем, основываясь на следующих соображениях:
Большая часть пьес, вошедших в мою книгу, была сначала напечатана (в «Современнике») во времена, неблагоприятные литературе, когда председателем цензурного) комит(ета) был г. Мусин-Пушкин, а цензорами Крылов и Фрейганг: это убедительно доказывает невинность этих пьес. Запрещению же подверглась моя книга за несколько пьес, прибавленных при особом издании.2 По поводу этого запрещения кн. Вяземский, тогдашний товарищ министра, лично говорил мне, что оно не может распространяться на всю книгу при новом издании,3 а впоследствии бывший попечитель кн. Щербатов вносил вопрос о ней в Главное управление цензуры, и мне было объявлено, что я могу войти с испроше- нием дозволения на новое издание.4
С издания моей книги прошло уже около шести лет, и как в это время литература шагнула вперед, тронув много недоступных ей прежде жизненных вопросов, то содержание моих стихотворений естественно утратило всякую новизну и резкость.
Те места в моей книге, которые подали повод к запрещению, исключены мною или исправлены5 в экземпляре, представленном на новое издание.
Ваше высокопревосходительство! Шесть лет я — человек бедный, живущий литературным трудом — лишен права издавать мою книгу и пользоваться доходом с моего труда. — С каждым годом интерес публики к моей книге слабеет, подрываемый временем и заграничным изданием, которым запасается почти каждый русский, возвращаясь из чужих краев, и которое, говорят, продается и здесь.6 Теперь еще книгу мою некоторые купили бы, может быть, и я получил бы за новое издание сумму, по моим средствам, значительную. Пройдет еще год-два, и ее не для чего будет печатать: ее никто не купит.
К этому я должен добавить, что нравственный гнет, наложенный на меня этой опалой, подавляет во мне всякое расположение к той деятельности, к которой я, может быть, призван. Если Вы допускаете во мне хоть искру поэтического таланта, то простите меня, что я этого коснулся. Это обстоятельство слишком горькое для меня, отравляющее всю мою жизнь.
Ваше высокопревосходительство! Если мы, пишущие, случайно или не случайно обмолвимся каким- либо резким, непозволительным словом, то нас, на основании этого слова, заподозревают на всю жизнь. Да позволено мне будет надеяться, что будет дана вера и следующим моим словам, которые я говорю добровольно: в моих убеждениях нет ничего такого, чего бы я, положа руку на сердце, не посмел высказать громко, во всеуслышание. Таким образом, опальное положение, в котором я нахожусь, считаю я для себя несчастием незаслуженным. Если это наказание за несколько необдуманных строк, то не слишком ли оно жестоко и продолжительно?
Убежденный в моей правоте, я решаюсь просить ходатайства Вашего высокопревосходительства как за мою книгу, так и за мое литературное дарование (если Вы его признаете), которому постоянно была стеснена дорога к проявлению.7
С глубочайшим почтением и совершенною предан- ностию имею честь быть
Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга
Николай Некрасов.
1860 года, ноября СПб.
Примечания
Подлинник: РГИА, ф. 772, on. 1, № 4852.
Впервые: Mazon A. Un maitre du roman russe. Ivan Gontcharov. 1812—1891. Paris, 1914, p. 405—407. Перепечатано: КиР, 1921, № 2(14), с. 43—44.
Избирая не вполне официальную форму обращения к министру народного просвещения и председателю Главного управления цензуры, Некрасов имел в виду личные дружеские отношения и журнальное сотрудничество с братом Евграфа Петровича — Егором Петровичем Ковалевским, который мог поддержать это обращение в устной форме.
1 «Дело канцелярии министра народного просвещения по Главному управлению цензуры по представлению СПб. цензурного комитета о новом издании книги „Стихотворения Н. Некрасова”» было начато 22 апреля 1859 г. благоприятным для поэта представлением И. А. Гончарова в цензурный комитет, поддержанным впоследствии другим писателем-цензором А. В. Никитенко. После долгих разбирательств С. -Петербургский цензурный комитет передал дело в Главное управление цензуры, наиболее влиятельные члены которого (А. Е. Тимашев, Г. П. Митусов, О. А. Пржецславский) считали невозможным издание, в котором будут такие стихотворения, как «Поэт и Гражданин», «В дороге», «Огородник», «Забытая деревня», «Псовая охота», «Нравственный человек», «Отрывки из путевых записок графа Гаранского», «Старые хоромы», «Колыбельная песня». На заседании Главного управления 15 февраля I860 г. вопрос об окончательном решении был отложен «до других заседаний», и управление не возвращалось к нему до комментируемого обращения Некрасова к Ег. П. Ковалевскому (подробнее см.: Евгень- ев-Максимов, т. III, с. 202—207).
2 Поводом для запрещения перепечатывать стихотворения Некрасова из его сборника 1856 г. и упоминать о нем в печати послужила, как известно, перепечатка Н. Г. Чернышевским в ноябрьском номере «Современника» стихотворений «Поэт и Гражданин», «Забытая деревня» и «Отрывки из путевых записок графа Гаранского».
3 С этим устным отзывом П. А. Вяземского, известным нам лишь в передаче Некрасова, решительно расходится его официальное мнение о сборнике стихотворений Некрасова, изложенное в его проекте отношения к председателю С. -Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусину-Пушкину от имени министра народного просвещения А. С. Норова (середина ноября 1856 г.). В нем, в частности, говорилось: «Выбор содержания, форма и выражения, в которые облечены сочувствия и мысли автора, не дозволяют причислить этих стихотворений к разряду литературной сатиры, которая задевает заблуждения и погрешности общества и предает их осмеянию или добросовестной укоризне. Это более грубый, озлобленный и раздражающий, политический стихотворный памфлет на целое коренное устройство общества и на такие стороны общественного быта, которые в существующем и законном нашем государственном порядке не подлежат литературному обсуждению, а особенно с тою резкостию и цинизмом выражений, каким запечатлены многие стихи» (ЛН, т. 53—54, с. 214—215). В октябре 1859 г., участвуя в качестве члена Главного управления цензуры в рассмотрении вопроса о втором издании «Стихотворений Н. Некрасова», П. А. Вяземский был склонен разрешить его с исключением таких стихотворений, как «Поэт и Гражданин», «Огородник», «Забытая деревня» и др. (см.: Евгеньев-Максимов, т. III, с. 205).
4 Об участии Г. А. Щербатова, бывшего в 1856—1858 гг. попечителем Петербургского учебного округа, в хлопотах о втором издании «Стихотворений Н. Некрасова» сведений нет. Ср. мнение поэта о нем в фельетоне «Обед Н. И. Пирогову» (наст, изд., т. XII, кн. 1, с. 326).
5 Во второе издание своих «Стихотворений» Некрасов не включил по цензурным условиям стихотворения «Отрывки из путевых записок графа Гаранского», «Колыбельная песня» и «Новый год». Цензурные купюры (в сравнении с изданием 1856 г.) появились в стихотворениях «Поэт и Гражданин», «Псовая охота», «Нравственный человек», «Прекрасная партия».
6 См. об этом заявление Некрасова в С. -Петербургский цензурный комитет от 28 октября 1859 г. и комментарий к нему (наст, изд., т. XIII, кн. 2, с. 150 и 545).
7 После комментируемого письма Главное управление цензуры 26 ноября 1860 г. вернулось к вопросу о втором издании «Стихотворений Н. Некрасова». Однако для его окончательного разрешения потребовалось вмешательство влиятельного при дворе графа А. В. Адлерберга (см.: наст, изд., т. XIII, кн. 2, с. 61), после чего 4 мая 1861 г. было получено цензурное разрешение, а в ноябре того же года книга вышла в свет.