781. В. М. ЛАЗАРЕВСКОМУ
3 мая 1871. Петербург
В субботу воротился я из Чудова — убил 24-ре дупеля, только что прилетевших. Советую туда поехать, охота недурна.
Посылаю Вам бумагу, заключенную с кн(язем) Мухранским,1 который чуть не отдал свои земли другому. Да и отдал нам только на один год. По уговору с Краббе мы эту арендную плату берем на себя вдвоем.
Я не заходил к Вам по моим обыкновенным причинам — утром газеты и корректуры, после обеда сон, вечером клуб; но почему Вы не завернете? В последнее время мне это начало казаться отчасти странным; думал пойти к Вам, да тоже как-то дико показалось; допустив раз мысль, что тут творится нечто неспроста, должен от Вас ждать развязки. Не сказал ли я чего-нибудь лишнего при наших разговорах о письмах?2 Или не есть ли это последствие какой-либо сплетни со стороны М(арии) А(лександровны),3 которая по поводу этих писем не раз заходила ко мне. Я полагаю, что едва ли для нее не было бы одним из сильнейших удовольствий — известие о нашей ссоре, — но доставлять ей это удовольствие в мои расчеты не входит, не думаю, чтоб и в Ваши. Во всяком случае люди — не собаки, и обрывать так отношения подобно нашим очень уж как-то дико. Вот почему я все это пишу и жду объяснения.4
По-прежнему преданный Вам
Некрасов.
Примечания
Подлинник: РГАЛИ, ф. 277, оп. 2, N° 25, л. 1.
Впервые: ЛН, т. 49—50, с. 503; 509 (факсимиле).
Датируется в соответствии с пометой Лазаревского в верхнем правом углу: «3 мая 1871».
1 Имеется в виду договор о совместной аренде земли охотничьих угодий в Чудовской Луке. Ср. п. 614.
2 Речь идет о письмах П. Л. Лаврова, пересылавшихся через Лазаревского и М. А. Маркович для «Отечественных записок» (см. примеч. 2 к п. 776).
3 М. А. Маркович.
4 Лазаревский отвечал Некрасову 5 мая: «Письмо Ваше взбунтовало во мне все, начинавшее улегаться. Два дня вот уже и в голове и сердце тревога. Вы хотите объяснения — оно коротко. Вы знали, что я любил Вас, но я сам не знал силы этой привязанности [доходившей до страсти]. Вы видели, до какой степени страдал я во всех смыслах; Вы, как медиатор, не стали на стороне нравственных прав, которым, прежде всего как человек умный, Вы не могли не сочувствовать.
Неприязни к Вам во мне нет. Вы знаете, что я всегда говорю и действую по правде. Встретившись, я бы подошел к Вам, но встречи бы не искал.
Прошлое не воротится, и об этом тоже я буду жалеть. Но во имя приличий — будем соблюдать приличия. Люди не собаки — это правда. У собак нет нерва, нравственной боли, у человека он есть, а у глупых людей даже особенно болезнен» (ЛН, т. 49—50, с. 504; Переписка Некрасова, с. 368).