Глава VII
Отъезд
Утром, собравшись к чаю, Настасья Андреевна спросила лакея, стоявшего у двери:
— Что, встал барин?
— Никак-с нет!
— Спит? — с удивлением поглядев на лакея, заметила Настасья Андреевна.
— Никак-с нет! — поспешно отвечал лакей.
— Что ты это зарядил свое «никак-с нет»! Поди, проси кушать чай.
И она стала заваривать чай.
Лакей не двигался с места и, запинаясь, сказал:
— Да… они-с в ночь изволили уехать-с!..
Все присутствующие недоверчиво глядели на сконфуженного лакея.
— Как, уехали?! а Петруша? — воскликнула Настасья Андреевна.
— Они-с тоже! — пугливо глядя на хозяйку, отвечал лакей.
— Как же ты меня не разбудил? — закричала Настасья Андреевна.
— Очень крепко запретил барин никого не беспокоить-с.
Настасья Андреевна опустилась в изнеможении на стул, а все присутствующие менялись удивленными взглядами и пожатием плеч, казалось лишась способности говорить. Посреди-то этой тишины со стола зажурчали ручьи воды. Настасья Андреевна забыла закрыть кран у самовара, заваривая чай. Все заахали, засуетились вокруг стола. Настасья Андреевна шумела больше всех, выбранив всех, начиная от Ани до жены учителя… Когда привели всё в надлежащий порядок и все опять уселись по своим местам за чай, на каждом лице заметно было напряженное усилие разгадать причину неожиданного отъезда хозяина и похищения Петруши.
Селивестр Федорыч находился в волнении, особенно подозрительном при его глубокомысленной неподвижности. Он напевал старичку обидчивым голосом:
— Что же, мной были недовольны, что ли? разве они не знают, что я семерых приготовил к экзамену?
— Уехал! — пробормотала Настасья Андреевна, неопределенно смотря на самовар.
— Не дал ни с кем проститься! — покачивая головой, в свою очередь рассуждал старичок.
Настасья Андреевна, услышав его, подняла голову; глаза ее запылали гневом, и она, задыхаясь, отвечала старичку:
— И даже не дать проститься с той, которая ему заменяла мать!
Руки ее судорожно сжались, и она тихо произнесла, как бы рассуждая сама с собой:
— Кажется, я терпела; но этот поступок…
— Он, верно, боялся слез? — заметил старичок.
— Ах, боже мой! да что я за дура? неужели я стала бы плакать, если его повезли бы учиться! Я давно просила его позаботиться о нем. А тут вдруг, как преступника, засадили в комнату и ни с кем не дали проститься — увезли.
— Круто поступил! — печально сказал старичок.
— Не круто… нет… это просто жестоко! — воскликнула Настасья Андреевна и, как бы испугавшись своих слов, огляделась кругом. Но, встретив сухую фигуру Селивестра Федорыча, она видимо обрадовалась и продолжала, не понижая голоса: — Это всё вы, вы виноваты: вам только бы сидеть у себя да нежничать с вашей женой!
Учитель разгорячился от несправедливых упреков Настасьи Андреевны и с несвойственным жаром сказал:
— Помилуйте, Настасья Андреевна! я обязанность свою исполнял как следует: я занимался с ним ровно восемь часов в сутки, по десять предметов проходил каждый день. Слава богу, я знаю, как должно исполнять свой долг; у госпожи Ломаковой я пятерых приготовил в…
— Убирайтесь вы со своими Ломаковыми! Вы за Петрушей не смотрели, не смотрели! — кричала всё сильнее Настасья Андреевна.
Учитель обижался и ко всем обращался с вопросом: «Чем же я-то виноват?»
— Я бы вас дня не стала держать! вот как вы правы! — произнесла иронически Настасья Андреевна и вышла из залы, захлопнув с силою дверь.
— Что я такое сделал? — жалобно спросил Селивестр Федорыч, обращаясь к старичку, который отвечал ему:
— И, батюшка! полноте! не видите вы, что ли, как она огорчена? Всем поровну досталось от нее сегодня.
Учитель задумался, а его жена не спускала глаз со своего мужа; ее била лихорадка, и слезы текли по щекам.
— Не плачьте! — с участием шепнула Аня, подойдя к жене учителя, которой, казалось, только недоставало этого, чтоб разрыдаться.
— Это, это что? — спросил учитель, глядя с удивлением на свою жену.
— Очень просто: ей больно, что на вас рассердилась Настасья Андреевна, — отвечал старичок.
Но жена учителя уже не плакала и, сделав реверанс стулу, на котором сидела Настасья Андреевна, вышла первая из залы, а за ней и муж.
— Аня, пойдем погулять в сад: здесь что-то душно! — вставая со стула, сказал старичок.
Дедушка и внучка, оба грустные, пошли в сад. Усадив старичка в беседку, Аня пустилась бежать к мостику, но скоро остановилась и пошла лениво; мимоходом и как бы с досадою щипала листья с кустов и бросала на дорожку. Подойдя к молоденькой березе, у которой она недавно была с Петрушей, она остановилась перед ней и долго оставалась в раздумье. Потом, вынув из кармана перочинный ножичек, она вырезала число и год на дереве.
Долго она ходила по саду, как бы кого-то всё искала, — была у речки, пробовала кататься на лодке, и видно было, что ей неловко и грустно.
Она возвратилась в беседку и нашла старичка сладко спящим на скамейке. Сорвав огромную ветвь акации, она села возле него и стала обмахивать мух с лица спящего, пристально глядя ему в лицо. Мысли ее обратились к прошедшему — к той веселой и свободной жизни, какую она вела у доброго старичка: невольно родилось сравненье с теперешней жизнью. Она припоминала ту легкость на душе, когда, бывало, усевшись между двумя старичками под вечерок, она читала им романы, как потом она им разливала чай и как весело ей было ложиться спать. И когда дошла она до смерти бабушки, сердце у ней сжалось и вдруг пришла ей мысль: что, если и дедушка умрет, с кем она останется? Это так испугало Аню, что она разбудила старичка. Открыв глаза, он пугливо спросил:
— Что тебе, Аня, что?
— Ах, дедушка, мне скучно! — отвечала внучка.
— Что же мне делать, голубушка моя! — протирая глава, ласково отвечал старичок.
— Не спите!
— Да ведь так только вздремнул.
И он сладко зевнул.
— Ну хотите, я принесу сюда шашки, и мы будем играть.
— Ты разве умеешь?
— Умею: недаром же я сижу всё возле вас, как вы играете с ним.
— Ну давай!
Аня побежала к дому и в аллее видела Настасью Андреевну, которая расхаживала скоро и поминутно подносила к глазам платок.
Под вечер Аня стала веселее, потому что целый день провела одна с дедушкой: всё было тихо, никто ее не бранил, никто на нее враждебно не глядел; она говорила, что ей приходило в голову, ела за столом, сколько ей хотелось, потому что Настасья Андреевна не сходила сверху со дня отъезда Петруши.
Аня, пользуясь этим, отобрала себе пробор, завила пукли и возилась с ними по нескольку часов в день. Стоя перед зеркалом, она напряженно рассматривала себя, будто совершенно постороннюю особу, и наконец решила, что она недурна собой, хоть и желала много перемен в своем лице. Во-первых, более бледности и таких огромных глаз, что верно б сама испугалась, если б желание вдруг исполнилось.
В несколько дней она как будто возмужала. Движения ее стали плавны, она не бегала по саду, а тихо расхаживала по дорожкам; даже ее мысли вращались на совершенно новых предметах.
В ожидании ужина усталая Аня после продолжительной прогулки отдыхала на диване в гостиной; у стола читал старичок газету. Дверь была открыта на террасу; но Ане было жарко: она откинула густые пукли от разгоревшихся своих щек, сняла пелеринку с своих пышных плеч и оставалась в полулежачей позе.
— Не закрыть ли дверь на террасу? — смотря на пылающие щеки своей внучки, спросил старичок.
— О нет! мне и так жарко; я далеко зашла, всё думая да думая, потом бегом бежала домой.
— Дурочка, о чем же это ты так думала?
— О Петруше! я ужасно рада, что его увезли отсюда.
— Чему же ты рада? — с удивлением спросил старичок.
— Да помилуйте! ну что ему было здесь-то делать, шалить?..
— Умно рассуждаете! — раздался голос: в дверях террасы стоял Федор Андреич.
Аня и старичок очень испугались неожиданного появления его и стали его расспрашивать, как он явился.
— Просто всего изломало меня от езды. Я вышел у лесу из коляски да и пришел пешком, — ласково пожимая руку у старичка, отвечал Федор Андреич, и, обратясь к Ане, он продолжал: - Что же вы не здороваетесь со мной? ведь мы давно не видались.
И он поцеловал ее в лоб и погладил по плечу.
— Уф! — упав на диван, произнес Федор Андреич и, проведя рукой по лбу, вдруг пугливо оглядел комнату и поспешно спросил: - А где сестра?
— Наверху-с! — отвечала Аня.
— Здорова?
— Кажется! — неутвердительно отвечала Аня.
Но Федор Андреич, не слушая ответа, обратился к старичку и, потирая руками, спросил:
— Ну а как вы без меня проводили время?
— Да вот, как видишь, скучали, — отвечал старичок, и говорил искренно, потому что без карт и партии шашек ему страшно длинны казались вечера.
— А вы? — обратясь к Ане, спросил Федор Андреич.
— Да вот играла со мной в шашки: ведь она умеет играть! — с гордостью сказал старичок.
— Хорошо, сыграем… сыграем…
И Федор Андреич с удивлением глядел на Аню и продолжал:
— Да что это вы как-то нарядны сегодня?
На Ане было ее будничное ситцевое платье с открытым лифом и рукавами; но несколько диких роз приколото было к корсажу. Пукли, падавшие на ее плечи, при слабом освещении, делали ее туалет очень роскошным.
Аня сконфузилась и поспешила накинуть на плечи, пелеринку; закинув пукли назад, она спрятала их под гребенку. Всё это было делано необыкновенно быстро; но, срывая свой букет с лифа, она слабо вскрикнула, уколовши руку.
Федор Андреич с упреком сказал:
— К чему всё это вы измяли! Я только так заметил, вот вы и наказаны…
И, заслышав шаги в зале, он подмигнул старичку, прибавив шепотом: «Идет!»
Настасья Андреевна вошла в гостиную; брат поздоровался с ней и, подавая ей письмо, сказал:
— Петруша вам всем посылает поклон, а вам письмо.
Настасья Андреевна тут же, распечатав его, стала читать; но руки у ней задрожали, она стала щуриться и наконец быстро вышла из гостиной.
За ужином Федор Андреич поразил всех любезностью своей; он даже пожал руку учителю и его жене и отвечал поклоном на ее скорый реверанс. Лица у всех были веселы, кроме Настасьи Андреевны, которая после ужина объявила брату, что желает с ним переговорить.
— С большим удовольствием! — отвечал Федор Андреич; но его лицо противоречило словам.
Войдя в гостиную, Настасья Андреевна заперла дверь в залу, заглянула на террасу и, став посреди комнаты, молча глядела на брата, как бы не решаясь говорить. Но Федор Андреич не заметил этого и покуривал свою трубку, делая кружочки из дыму.
— Братец! — дрожащим, но полным упрека голосом начала Настасья Андреевна.
Федор Андреич поднял голову и равнодушно посмотрел на сестру, которая раскрыла рот, чтоб говорить, и вместо того залилась слезами. Может быть, с детства он не видал ее плачущею; но он спокойно продолжал глядеть на сестру. Прошла минута в молчании. Федор Андреич первый нарушил его, сказав:
— Вы еще долго будете плакать?
— Вы… вы жестоко поступили со мной! — всхлипывая, отвечала ему сестра.
— Это в чем?.. что увез шалуна?.. не дал ему проститься ни с кем? — насмешливо спрашивал Федор Андреич и строго продолжал: - Мне нужно было проучить его — это ему было наказанием.
— Наказывая виноватого, вы забыли, что оскорбляете… — раздражительно перебила его Настасья Андреевна.
— Полноте! что за оскорбление! — нахмурив брови, резким голосом заметил ей брат.
Настасья Андреевна замолчала и кротко спросила:
— Петруша приедет после экзамена?
— Нет! я его намерен проучить за его упрямство, и он до Рождества не будет дома. Он это знает.
Настасья Андреевна гордо подняла голову и твердым голосом сказала:
— Братец, так я поеду в город к нему!
— Не нужно-с! — сердито отвечал Федор Андреич.
— Я… я завтра поеду! — отчаянным голосом сказала Настасья Андреевна.
Глаза ее засверкали и встретились с не менее блестящими глазами брата. Они переглянулись, как бы измеряя силу друг друга.
— Вы можете делать, что вам угодно! — вставая, холодно сказал Федор Андреич.
— Я еду! — пробормотала едва внятно Настасья Андреевна.
И они разошлись по разным дверям. Настасья Андреевна, уходя в залу, оглянулась на своего брата, который мерными шагами вышел на террасу.