«ТЕОРИЯ БИЛЬЯРДНОЙ ИГРЫ»
И НОВЫЙ ПОЭТ
На днях вышла новая книга, под названием:
ТЕОРИЯ БИЛЬЯРДНОЙ ИГРЫ. (Руководство для желающих сделаться первоклассными игроками. С таблицею чертежей. СПб. 1847).
Я читал ее, когда забежал ко мне Новый поэт... Он вырвал у меня книгу и сказал торжественно: «Знаешь ли ты, какую книгу держишь в руках? Понимаешь ли всю важность великих тайн, открываемых в ней?»
— Не понимаю, — отвечал я, — Впрочем, кажется, она составлена недурно.
— А чертежи?
— Хороши.
— И только?.. Ты не должен писать о ней!.. Мне, — воскликнул он вдохновенно, — мне надлежит объяснить миру сокрытые в ней тайны... Я один обладаю правом писать о такой книге... Рожденный в бильярдной, под бильярдом провел я нежнейшие годы моего детства... На бильярде оставил я всё свое состояние... Бильярд был моей школой, моей радостью и моим черным демоном... Вы, простые смертные, смотрите на бильярд как на доску, обитую зеленым сукном; для меня бильярд — целый мир, кипящий жизнию и страстями... И я знаю его судорожную жизнь, его страсти; как живые — передо мной ежеминутно его жертвы и его герои... да! знаешь ли ты, что такое бильярдные герои?..
— Нет, не знаю...
— Не знаешь?.. А я...
И тут у него налились глаза кровью, и он начал декламировать:
О вы, герои билиярда!
Я славно знал когда-то вас
И в исступлении азарта
Спасал от голоду не раз.
Мне ваших лиц зелено-бледных,
Ни ваших вдохновенных штук,
Ни сертуков богато-бедных,
Жилетов пестрых, красных брюк,
Волос ненатурально редких
И рук художественно метких
Забыть в сей жизни не дано,
Затем что было суждено
Мне много лет стезею вашей
С кием в руке и с полной чашей
Пройти...
— Как, неужели ты был бильярдным шулером? — прервал я его с удивлением. — Он обиделся...
— За кого ты меня принимаешь? — сказал он. — Нет, я только знал всех лучших шулеров; они горды и осторожны, их сердца неприступны, но я был принят и обласкан ими как родной... Да то ли я еще знаю?.. Я знал тех посетителей трактиров,
Которым за стакан клико
В разгаре грязных вакханалий
Плескали в рожу... Глубоко
Сначала чувство оскорблялось,
Но постепенно примирялось
И, примирилось наконец.
Я стал такой же молодец,
И пляска гаеров бесстыдных
Под градом плоскостей обидных
Меня смешила — и не раз
В чаду вина, в припадке скуки
Я унизительные муки
И сам придумывал для вас —
О вы, наследники прямые
Шутов почтенной старины,
Которых рожи расписные
И прибаутки площадные
Так были бешено смешны
И без которых и доселе,
В сей сильно просвещенный век,
Не весел русский человек!..
— Помилуй, — сказал я, выслушав импровизацию Нового поэта, — что с тобой сделалось? Ты на себя не похож... Стих твой был величествен, сам ты делил слова на подлые» и благородные» и избегал первых как огня... А теперь — «грязь», «рожа» ... Помилуй! я никак от тебя не ожидал такого превращения...
— К черту щепетильность и чопорность! — отвечал поэт. — На днях я прочел Измайлова и — пусть извинят меня щепетильные уши — нашел, что если уж подражать, так подражать ему... Слова все хороши, если выражают мысль, и я еще не так тебя изумлю...
— Чем же ты хочешь меня изумить?
— А вот... чтоб показать тебе всю высокую важность книги, которую ты, профан, держишь в руках, я хочу представить тебе несколько поразительных картин. Вообрази себе русский трактир... Я на днях был в таком трактире. На лестнице нечистота; в первой комнате чад, духота; тут бегали половые с чайниками, сталкивались мещане в сибирках, проходившие в кухню закурить трубку, а на первом плане красовался чернобородый и тучный буфетчик.
Среди гусей, окороков, индеек
Он заседал, бородкой шевеля,
И знали все: крал двадцать пять копеек
Неотразимо с каждого рубля.
Хозяин сам, копеечный купчишка,
Облопавшись настойки и трески,
Говаривал: «Ведь знаю, что воришка,
Да дело, варвар, знает мастерски!»
Поэт остановился, и пока он переводил дух, я думал о том, радуется ли тень Измайлова, слушая такие стихи?.. Поэт продолжал:
— В остальных комнатах, как известно: гардины, в которых не только ночуют, но и вечно живут тучи, только не золотые, а серые, пасмурные, зловещие... столы, видно, очень хорошие, потому что покрыты, для сбережения, темноватой дерюгой, солонка, перечница, полоскательная чашка; на стенах картины, известно какие... Словом, всё как следует...
Но хоть сия российская таверна
Смотрела неприветно, даже скверно,
А, видно, в ней дышалося легко...
Сюда бежал подьячий необритый,
Пропахнувший сивухой глубоко,
Прожорливый и никогда не сытый...
Сюда являлся господин в усах,
С израненным, великолепным носом,
В весьма широких плисовых штанах,
В архалуке, подбитом мериносом,
Обшитом бранденбурами. Кидал
Сей господин с надменностью нелепой
Взгляд на слугу презрительно-свирепый
И «ну, болван, вчерашнюю!» кричал...
Сюда являлся фокусник голодный,
Родной земли цветущие поля
Покинувший......................
.......................................................
На срок прощался с матерью-старухой,
С невестою сей тощий сын нужды,
Но погасил российскою сивухой
В груди давно немецкие мечты.
(А в старину ему мечтались живо
Объятия хорошенькой жены,
Колпак, халат, душистый кнастер, пиво
И прочие филистерские сны...)
Смиренно век в трактирах доживая,
Он в сертучишке нанковом ходил
И, русский и родной язык ломая,
Трактирную компанию смешил...
Не оскорблялся он названьем цапли,
И, если рюмку кто ему давал,
Он, выпив содержимое до капли,
С поклоном содержащее съедал...
— Но к чему ж ведет такое длинное вступление? — спросил я, желая поскорей подвинуть дело к концу...
— А вот к чему, — отвечал поэт. — Тут же, обыкновенно в стороне, есть комната грязная, запачканная, с скамейками по стенам, с четырьмя лампами или просто свечами над бильярдом. Тут-то настоящий вертеп... Стройно расставлены кии, орудие счастия для одних, для других орудие гибели... Черная доска испещрена цифрами и черточками, означающими куши и партии, и маркер крепко держит в руках два «куша», отданные ему недоверчивыми соперниками до решения боя... Кому достанутся куши?.. Вот соперники, один высок и бледен, другой мал ростом, но крепок и плотен; на лице его спокойная уверенность, тогда как высокий, видимо, борется с мучительным страхом... Зрители смотрят с напряженным вниманием, кий стучит, роковой желтый шар, покопченный для отличия от белых на свечке, бежит, прискакивая, ударяется в борт, опять бежит, сталкивается с красным шаром, снова бежит и падает, падает в среднюю лузу... Смертная бледность покрывает лицо высокого. — «Несчастный! отчего проиграл ты?.. Ты сделал красного, но собственный твой шар выскочил за борт, и соперник твой воспользовался плодами твоего удара... Потом ты сделал кикс... Потом подставил... Несчастный! знаешь ли ты, когда бьешь, куда пойдет и где остановится твой шар?.. Знаешь ли ты, как нужно бить, чтоб шар не выскакивал?.. А кикс?.. Ты поминутно мелишь свой кий, но не в недостатке мелу на кончике кия тайна твоего кикса—она в твоем невежестве!.. Но ты винишь счастье, надеешься, играешь и снова проигрываешь... Таким образом ты лишаешься всего...»
Поэт перевел дух и продолжал:
— Теперь, любезный друг, вообрази себе порядочный ресторан... Чистый буфет... освещенная газом бильярдная...
И, описав ресторан, он принялся рисовать мне картину, подобную первой. Но я остановил его, уверив, что мне случалось видеть такие сцены...
— Ну, так я заключу коротко, — сказал он. — Везде — и в мрачной бильярдной грязного трактира и в бильярдной великолепного ресторана — непонимание основных законов бильярдной игры ведет к проигрышу! Как бы умен ни был человек, какие бы старания ни прилагал он в игре и как бы гениальны ни были его бильярдные способности, — он не может сделаться первоклассным игроком при помощи одной сметливости и навыка. В бильярде, как и во всём, есть своя азбука, своя грамматика, которая должна быть положена в основание прочному знанию... Согласен?..
— Совершенно.
— Ну, так пойми же теперь всю важность книги, которую ты держишь в руках... Тысячи несчастных проигрывают и разоряются, а отчего? Не от недостатка ловкости, а оттого, что слишком полагаются на природные способности и пренебрегают теорией... Тут, как видишь, повторяется наша всегдашняя история...
— Вишь куда метнул! Да ведь, кажется, у нас доныне не было и книги, из которой можно было бы научиться теории бильярдной игры?
— Была когда-то, очень давно, да с тех пор в области бильярдной игры сделаны исполинские шаги вперед... Прочти новую Теорию», — право, полюбишь бильярд.
— Нет, ты лучше расскажи мне, в чем она заключается.
И приятель мой как будто ждал такого вызова: с чрезвычайною подробностию начал он излагать мне содержание книги, читал из нее целые главы, превозносил ее похвалами и наконец воскликнул:
— Я не встречал трактата об игре, который был бы составлен с бблыпим искусством, тщательностию, обду- манностию...
— И грамотностию, — прибавил я, совершенно убежденный выдержками, которые прочел мне Новый поэт, что книга написана прекрасным языком...
Поэт ушел, взяв с меня слово представить на суд публики его мнение о новой «Теории бильярдной игры»... Когда он уходил, я сказал ему:
— Скажи, пожалуйста, что с тобой сделалось? Я всё не могу прийти в себя от твоих сегодняшних стихов... Куда девались возвышенные чувства? где великие личности, которые избирал ты прежде в герои своих поэм?
— Возвышенные чувства! великие личности! — отвечал он презрительно. — Недаром я ходил в старину в школу: я знаю, что на свете было много разнородных героев, знаю даже, как зовут некоторых из них и что они сделали... да только я-то живу в мире купеческих сынков, губернских и разных секретарей, бильярдных игроков, самолюбивых сочинителей и актеров, промышленников и спекуляторов, зубных врачей и мазуриков, — я сам и сочинитель и спекулятор и.,, (тут он запнулся)... Какое ж мне дело до великих личностей, до героев?.. Сказать ли правду, я даже перестал верить, что они существовали когда-нибудь... Чужды мне их нравы, взгляды и убеждения. Глух я на голос того чувства, которое вело их на опасность и явную смерть... Дико и недоверчиво отзываются в ушах моих слова негодования, лившиеся из уст их при виде нечестивого, впрочем обещающего прибыль дела, и вчуже протягивается рука моя к подкупающему золотому мешку, от которого с презрением отворачиваются они, нерасчетливые герои... Вчуже мурашки пробегают у меня по коже, когда говорят они правду, за которую может достаться, вместо лжи, которою можно выиграть... Какую пользу извлеку я из их примеров? Для чего стану передавать их деяния, никому не нужные?.. Я простился с ними и никогда к ним не возвращусь:
Затем, что мне в трактире бьющий стекла
Купеческий сынок в пятнадцать лет
В сто тысяч раз важнее Фемистокла
И всех его торжественных побед!..
«Еще человек погиб»,— подумал я...
Примечания
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: С, 1847, № 11 (ценз. разр. — 31 окт. 1847 г.), отд. IV («Смесь»), «Современные заметки», 2-й раздел, с. 108—113, без подписи. Непосредственно перед текстом этого фельетона заглавие не выставлено, так как материалы 2-го раздела «Современных заметок» напечатаны подряд, без подзаголовков. В развернутой редакционной аннотации 2-го раздела «Современных заметок» (там же, с. 102): «Теория бильярдной игры» и «Новый поэт».
Стихотворные вставки включались в ПССт 1967, т. I, с. 493—496.
Полностью фельетон включается в собрание сочинений впервые.
Автограф не найден.
Включенные в фельетон стихи местами текстуально совпадают с главой из романа Некрасова «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», опубликованной лишь в 1931 г., что и является основанием для атрибуции. Авторство Некрасова установили: по отношению к стихам — А. М. Гаркави в докладе «Новые материалы о Некрасове», прочитанном на Некрасовской конференции в Ленинграде 9 января 1955 г. (см.: Новые исследования и публикации. — Лит. газ., 1955, 13 янв.); по отношению ко всему фельетону — А. Ф. Крошкин в статье «Неизвестный фельетон Н. А. Некрасова „Теория бильярдной игры“ и Новый поэт» (Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1957, т. XVI, вып. 1, с. 60—66).
С. 273. Теория бильярдной игры со СПб. 1847. — По данным каталога Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова- Щедрина в Ленинграде, автором французского оригинала этой книги является Менго.
С. 273. Новый поэт — псевдоним, под которым выступали И. И. Панаев и Некрасов.
С. 274. О вы, герои биллиарда! — Своеобразная калька с названия водевиля П. И. Григорьева «Герои преферанса, или Душа общества» (1843). О «бильярдных героях» у Некрасова см. также: наст, изд., т. IX, кн. 1, с. 154, кн. 2, с. 350—351.
С. 274. Клико — сорт шампанского (по названию французской фирмы).
С. 275. Гаер — шут.
С. 275. На днях я прочел Измайлова и—пусть извинят меня щепетильные уши — нашел, что если уж подражать, так подражать ему... — Измайлов А. Е. (1779—1831) — баснописец, нередко описывавший сцены из «простонародного» быта. Белинский писал о нем: «Он создал себе особый род басен, герои которых: отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, ерофеич, сивуха, пиво, паюсная икра, лук, соленая севрюжина; место действия — изба, кабак и харчевня» (Белинский, т. IV, с. 148).
С. 275. Сибирка — здесь: короткий кафтан с меховой опушкой.
С. 275—276. Среди гусей, окороков, индеек со Да дело, варвар, знает мастерски/ — Этот стихотворный отрывок восходит к следующему месту в романе «Жизнь и похождения Тихона Тростникова»: «Агаша увидела несколько окороков и других разных мяс, пирогов и тому подобных съестных припасов, симметрически разложенных на прилавке; за прилавком стоял жирный буфетчик в рубахе и в фартуке, с черной окладистой бородой, тщательно округленной...» (наст, изд., т. VIII, с. 268).
С. 276. ... не только ночуют, но и вечно живут тучи, только не золотые... — Вариация на тему стихотворения М. Ю. Лермонтова «Утес» («Ночевала тучка золотая...», 1841).
С. 276. Но хоть сия российская таверна со С поклоном содержащее съедал... — Стихотворение является переработкой той сцены романа «Жизнь и похождения Тихона Тростникова», где описаны завсегдатаи трактира: «... какой-то отчаянный усач в венгерке с бранденбурами, подбитой ранжевым мериносом; франт, как видно, только что раненный в нос, который у него был залеплен хлопчатой бумагой, выдернутой из рукава венгерки и сквозь которую проступала кровь (...) фокусник в сером нанковом сюртуке, с немецкой физиономией (...) он, выпив поднесенную ему кем-то рюмку водки, разжевал и проглотил хрусталь...» (наст, изд., т. VIII, с. 269).
С. 276. В архалуке, подбитом мериносом... — Архалук — род стеганой куртки; меринос — род шерстяной ткани.
С. 276. Бранденбуры — шнуры, употреблявшиеся для отделки верхней одежды.
С. 276. Кнастер — сорт курительного табака.
С. 277. Кикс — неверный удар в игре в бильярд.
С. 278. Вишь куда метнул! — Ср. реплику гоголевского Городничего: «О, тонкая штука1 Эк куда метнул!» («Ревизор», д. П, явл. 8).
С. 279. Фемистокл (ок. 525 — ок. 460 до н. э.) — древнегреческий государственный деятель и флотоводец.