ЖУРНАЛЬНЫЕ ОТМЕТКИ
(24 декабря 1844)
Между тем, как мы поигрываем в преферанс и слушаем итальянскую оперу, время беспощадное, неумолимое, как сказал бы поэт, идет себе да идет безостановочно, с точ- ностию неукоснительной, как сказал бы иной чиновник... Время идет, но мы идем ли за временем? Без всякого сомнения! . . Доказательств этому тысячи на каждом шагу. Петр Иваныч в прошлом году получал тысячу двести рублей жалованья и имел только одну лошадь, нынче он имеет уже две лошади и смотрит так, как будто получает двенадцать тысяч; у Ивана Карпыча в прошлом году был подбородок только в два этажа, и он, хотя с некоторым усилием, проходил в одну половину дверей, теперь у него на подбородке прибыла еще складка, и если дверь не отворена настежь, его случается выпирать», как выперли Ивана Никифоровича, когда он завяз в дверях миргородского суда; Алексей Степаныч в прошлом году утверждал, что ничего на свете не может быть лучше жареной индейки с труфлями, теперь он утверждает, что, несмотря на упадок вкуса, в отечественной литературе нашей есть много произведений, которыми может гордиться всякая литература; значительное лицо, действующее в повести «Шинель», наведывалось прежде к Обухову мосту, теперь оно предпочитает ездить к Чернышеву и иногда к Сам- сониевскому; Карп Иваныч в прошлом году страшно проигрывал в преферанс, в нынешнем он в значительном выигрыше; у Каролины Федоровны прибыла морщинка на лбу и убыло одним обожателем; Терентий Степаныч в прошлом году был титулярный советник, в нынешнем он уж коллежский асессор; Гордей Петрович, Прасковья Павловна и сотни подобных им благонамеренных чиновников и благоприличных дам совсем не умели есть в прошлом году, в нынешнем они едят так, что даже иногда являются на их обеде люди, которые решительно неспособны к разговору о капусте и огурцах и вовсе не имеют охоты запасаться такими сведениями. А все отчего? Оттого, что нынешний год дал нам доктора Пуфа... И так далее и так далее; словом, куда ни оглянись, перемен тьма. . . Есть, правда, и явления противные, но все-таки не чуждые некоторого значения. В прошлом году играли в преферанс без приглашений и консоляции отдавали сдающему, в нынешнем играют с приглашением и консоляции отдают приглашающему; в прошлом году нельзя было решительно достать места в Итальянскую оперу тому, кто не абонировался, в нынешнем это возможно, — шаг вперед несомненный! Люди, которые прежде считали за долг восхищаться оперой, хотя бы им там было и скучно и как-то неловко, и думали, что, не побывав раз в опере, они проиграют во мнении общества, победили в себе этот предрассудок и теперь идут туда, куда влечет их наклонность. Повторяем: мало, очень мало явлений, которые обнаруживали бы застой. Не говорите мне, что мы так же точно, как в прошлом году, ходим по Невскому проспекту, заложив руки в карманы и рассуждая о преферансе и о том, чтб прибыло на шее у Ивана Семеныча или Карла Кондратьича, что мы — как выразился один писатель— по-прежнему делаем «ничего» с такою озабоченною торжественностию, как будто делаем очень много. Я этого слышать не хочу; мы делаем, что делается, чтб хочется делать, чтб приятно нам делать. , . Иной вопрос, если б мы делали это, как говорится, через силу\ Но я стою на том, что, если б у нас отняли карты и подсунули нам вместо их какую-нибудь другую игрушку, многие из нас были бы глубоко огорчены, а другие совсем не знали бы, что им делать: потому что есть такая пора в жизни, достигнув которой человек лишается всякой возможности к какому-нибудь повороту. Доказательство у меня налицо: люди, которые провели за вистом лучшую пору жизни, и теперь играют в вист, несмотря на быстрые успехи преферанса и на всеобщее презрение к висту, которое не может не падать и на тех, кто остался ему верным.
Что ни говорите, я утверждаю, что нынешний год не пропадал для нас даром хоть бы и потому. . . почему, как бы вы думали?.. Потому что этот год, как я уже сказал выше, дал нам доктора Пуфа! Такие великие, освежающие и питательно-плодотворные явления выкупают многое, потому что великие люди не родятся как грибы, но посылаются судьбою чрез долгие периоды времени, когда то, чем держалось человечество в течение многих лет, перестает быть удовлетворительным и нужно новое зерно*, которое, будучи брошено на почву общественности и воспитано с терпением и рачительностию, дало бы новый, более удовлетворительный плод. В истории желудка, так же как и в истории человечества, не бывает скачков, но все вытекает из строгой необходимости. На этом основании мы решительно утверждаем, что доктор Пуф не есть явление случайное и еще менее явление, которому должно исчезнуть без следа резкого и многозначительного. Нет, он явился вследствие необходимости, вследствие духа времени. Наш век хлопочет о желудке, как не хлопотал ни один век. Все приносится в пользу желудка; век наш — век желудочный. . . Есть на дальнем севере страна, которая также не прочь от направления века, которая в некотором отношении даже предупредила это направление: она ест много, ест часто, и гигантские размеры брюшных полостей некоторых сынов ее могли бы заставить побледнеть желудки всей остальной Европы, — но она не умеет есть, ей нужен гений, который научил бы ее есть. . . и вот является гений, гений желудочный. . . Что может быть естественнее, разумнее, последовательнее этого явления? ... А если явление было необходимо, то и невозможно, чтоб оно было бесплодно. Цель наша была только заметить, что 1844 год ознаменовался явлением доктора Пуфа и что это явление имеет смысл серьезный; входить же в исчисление благотворных влияний, произведенных доктором Пуфом в течение короткого срока его развивающейся деятельности, было бы долго, потому что они неисчислимы. За особенное счастие почитаем сообщить, что деятельность доктора Пуфа не только не прекратится и в следующем году, но, напротив, усилится. Он будет по-прежнему читать лекции свои в «Записках для хозяев» при «Литературной газете». . . Впрочем, вот отрывок из последней лекции доктора Пуфа (см(отрите) «Литературную газету», № 50), из которого можно видеть до некоторой степени результат годовых трудов оратора и цель предлежащих ему действий.
«В нынешнем году я в последний раз, м(илостивые) г(осудари), имею честь беседовать с вами; в будущем году я вам сообщу самые замечательные письма из моей огромной переписки относительно кухонных предметов; смею надеяться, что эта переписка вам понравится еще более моих лекций, которые снискали мне общую благосклонность и столь лестную доверенность.
Целый год, м(илостивые) г(осудари), я прилагал попечение о благе ваших желудков — легко сказать! — желудков, т. е. самых причудливых тварей в сем мире. И между тем, могу сказать без самолюбия, ни один желудок не был обманут в своих ожиданиях: кому не нравилось одно, тот находил утешение в другом — наслаждения кухни так многочисленны, так разнообразны! — Чудное дело! ни одна жалоба до меня не достигла; кто в точности исполнял мои наставления, тот никогда не заблуждался. Иные в моих лекциях обращали внимание только на рецепты; но были другие, которые изучили вполне теорию кухонного производства и, к величайшей досаде своих поваров и кухарок, уверились в следующей аксиоме, до которой я всегда старался довести моих слушателей: „можно есть дешево и хорошо, можно есть очень дорого и очень дурно\“
Мне известно, что многие добрые хозяюшки, по милости доктора Пуфа, перевернули вверх дном свою кухню и не остались внакладе; до сих пор многие из них не могут надивиться, отчего, при меньших издержках, из того же мяса, из тех же кореньев, у них теперь на столе каждый день по крайней мере хороший суп и хорошее жареное — две самые важные вещи во вседневном обеде, не говоря о других маленьких сладостях между тем и другим; еще менее могут понять они, отчего их отцы, мужья, братья сделались гораздо милее со времени этого кухонного переворота; муж не ворчит, а с каким-то тайным любопытством садится за стол, ожидая, чему новому набралась хозяюшка от доктора Пуфа и чем она его полакомит; заметили даже, что с того времени дамы приобрели большой вес в семействе — что мудреного! Женщина перестала быть существом, которое надобно кормить, но сделалась существом, которое кормит, — большая разница! Мужья и братья поневоле укротились: они ясно видят, что в руках жены или сестры — судьба их желудков. Вот тайна, которую мы до сих пор скрывали, боясь, чтоб мужья нам не сделали помехи, теперь же, по милости кухни, жены держат мужей в повиновении, а этого нам всегда и хотелось по особой нашей преданности к прекрасному полу.
Шутка шуткой, господа, дело делом. Доходили до нашего слуха следующие толки: говорили: — „Что это такбе? как можно так заниматься едою? стоит ли кухня такого внимания? ведь это не литература, не поэзия? — был бы сыт человек — вот и все тут“. Эти господа не поняли, в чем дело: „Был бы человек сыт!“ — говорят они, — да забывают прибавлять: „Сыт и здоров!" — а здоровье зависит от уменья есть — спросите об этом любого медика. Можно объесться и отравиться за два рубля, за полтину; можно выйти с легким желудком из-за обеда в 50 рублей. Все дело в уменьи. Да и все это вздор, все обман, лицемерие! Что притворяться — человеку мало того, чтоб блюдо было сытно, ему надобно, чтоб блюдо было и вкуснОу и не совсем по прихоти, а потому, что если блюдо вкусно, то и переваривается хорошо в желудке; в человеке есть врожденный инстинкт, по милости которого мы, по отвращению, производимому в нас блюдом, догадываемся, что оно нам вредно.
С другой стороны, поверьте, господа, что кухня гораздо теснее связана с семейственным благоденствием, нежели как обыкновенно думают. Я боюсь на сем свете двух родов людей: голодных и тех, которые страждут дурным пищеварением. Этих людей может усмирить лишь благоразумная рациональная кухня и ничто более. Будьте уверены, что все эти, по-видимому, маленькие обстоятельства, как-то: хороший стол, меньшая издержка, здоровье — действуют сильно на все наши семейные отношения; человек, хорошо пообедавший, меньше принимает к сердцу разные житейские огорчения; досада, словцо некстати и прочее тому подобное падает на пол; хорошо пообедавшему лень за этою дрянью нагибаться; будь он голоден — поднял бы он с полу, и эта бы дрянь росла, росла — и выросла бы с доброго слона; в этом вся тайна семейного спокойствия.
У меня есть знакомые супруги, оба прекрасные люди и, кажется, сотворены друг для друга; одна между ними была беда: жена говорила, что довольно на каждый день трех блюд, а муж говорил, что необходимо шесть; только на этом спор у них состоял; что же вышло? Начинали спорить о блюдах, а с досады заходил спор и о другом — лиха беда начать, а там и пошло, каждый день все больше и больше; кончилось тем, что нежные супруги возненавидели друг друга и разъехались; а чего больше жаль, что оба правы; жена говорила: „Не по доходам иметь нам каждый день больше трех блюд!", а муж отвечал: „Если из трех блюд два не удадутся, что у нас часто случается, то вставай из-за стола голодным; а когда шесть на столе, тогда если не одним, так другим наведешь". Я предоставляю вашей прозорливости догадку: чем бы и очень легко можно было помирить супругов.
Кухня — важная, едва ли не главнейшая часть домашнего хозяйства; у кого на кухне порядок, кухарка опрятна, посуда чиста, хорошо вылужена — у того и в целом доме порядок; кто знает толк в припасах, тот знает счет в деньгах; кто знает, как готовится кушанье, к тому повар не подъедет с турусами на колесах; кто понимает физические причины, отчего бульон хорош или дурен, тот, право, образованный человек и годится на многое.
Не верьте, господа, тем жеманным дамам, которые готовы всегда не только хорошо, но даже сильно и очень сильно поесть, а между тем привередничают, говорят, что они не кухарки, что им неприлично заниматься съестными вещами, что это как-то странно, как-то нейдет к их воспитанию, к их нравственности, — им бы все сидеть сложа ручки, сплетничать, да пересуживать, да наушничать. Все это ложь, господа, ложь, от которой столько бед на сем свете. Узнается дело по следствиям, дерево — по плодам; коли плод дурен, то знак, что само дерево дурно. Вот, примером сказать, немки и англичанки: они читают и Гете, и Шиллера, и Шекспира, т. е. все то, о чем жеманные дамы едва слыхали, и играют на фортепьянах, да и не одни польки и мазурки, — а каждая немка, даже самого высшего сословия, с малолетства приучена хоть раз в неделю бывать на кухне и знать, что и как там делается. И что за жены, что за матери выходят! Будьте уверены, любезные маменьки, что иначе смотрит муж на жену, которая знает его и накормить, и успокоить, и здоровье детей сохранить, и гостей угостить, и деньги за окошко понапрасну не кидать. Жизнь наша вся состоит из мелочей; крупные обстоятельства приходятся редко, да и они — другая история; счастлив тот, кто умеет устроить свою жизнь так, чтоб мелочи-то ему не бороздили, а шли бы, как колеса в доброй машине; многое в жизни зависит от безделиц, когда эти безделицы цепляются за нас каждый день; у кого нет порядочного стола, у того жизнь неполна и при деньгах он словно нищий.
Так не брезгайте, господа, кухнею и не обижайте ее понапрасну; лучше вникните: отчего кухня существует между людьми вместе с огнем, платьем, домами, печами и со многими другими вещами, которых нет между животными? Вот вам задача; поломайте-ка голову над нею, а потом уже приступите к оценке котлеток в папильотах*.
Теперь бы следовало говорить, что делается в Петербурге. Но в Петербурге ничего особенного не делается: завтра наступят праздники и все оживится; таким образом, есть надежда, что в будущем фельетоне мы найдем сообщить вам кой-что о Петербурге новенькое. Теперь же знаем только, что вышло несколько новых детских книг, о которых поговорим на днях в «Библиографии»...
Примечания
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: РИ, 1844, 24 дек., № 291, с. 1161—1163.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Авторство установлено Б. Я. Бухштабом на том основании, что почти весь фельетон посвящен шутливым восхвалениям кулинарных «лекций» доктора Пуфа (В. Ф. Одоевского), публиковавшихся в приложении «Записки для хозяев» в «Литературной газете». Исследователем отмечается эта тема как одна из постоянных тем фельетонов Некрасова 1844 г. «Это вызвано, — пишет Бухштаб, — очевидно, стремлением привлечь к „Литературной газете" внимание читателей в период подписки на 1844 и 1845 годы. О Пуфе говорится здесь как о великом человеке, в обычном тоне, принятом Некрасовым, когда он касался этой темы». Тематические совпадения этого фельетона с фельетонами «Литературной газеты»: «Хроника Петербургского жителя», «Письмо ***ского помещика о пользе чтения книг...», «Нечто о дупелях...», «О лекциях доктора Пуфа вообще и об артишоках в особенности» (см. с. 60—61; 78—79, 133—134; 153—155) — позволяют с большой степенью вероятности считать Некрасова его автором (Бухштаб, с. 64). Сатирическая направленность, обличающая застой духовной жизни обывателей, которые «делают „ничего" с такою озабоченною торже- ственностию, как будто делают очень много», посвящают свой досуг обжорству и игре в карты, сближает этот фельетон «Русского инвалида» со стихотворным фельетоном Некрасова «Говорун», стихотворениями «Чиновник» (1844), «Новости» (1845), «Признания труженика» (1854).
С. 182. „. как выперли Ивана Никифоровича, когда он завяз в дверях миргородского суда„ — Отсылка к «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Н. В. Гоголя (1834).
С. 182. ... значительное лицо, действующее в повести «Шинель», наведывалось прежде к Обухову мосту, теперь оно предпочитает ездить к Чернышеву и иногда к Самсониевскому„ — О привычках «значительного лица» в повести Гоголя сказано: «За ужином выпил он стакана два шампанского — средство, как известно, недурно действующее в рассуждении веселости. Шампанское сообщило ему расположение к разным экстренностям, а именно: он решил не ехать еще домой, а заехать к одной знакомой даме Каролине Ивановне (...) к которой он чувствовал совершенно приятельские отношения» (Гоголь, т. III, с. 171). Место жительства знакомой дамы» «значительного лица» в повести не указывается, мосты Самсониевский и Чернышев не упоминаются. Обухов мост упомянут один раз в конце повести без связи со «значительным лицом»: «И точно, один коломенский будочник видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение (...) он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до сих пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, остановись, спросило: „тебе чего хочется?" и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. (...) Привидение (...) направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте» (там же, с. 173—174). Чернышев мост—см. примеч. к с. 215; Самсониевский (правильнее — Сампсониевский) мост — деревянный мост через Большую Невку, соединявший Петербургскую и Выборгскую стороны; Обухов мост — мост через Фонтанку на Царскосельском (ныне Московском) проспекте.
С. 182. „. в прошлом году был титулярный советник, в нынешнем он уж коллежский асессор.„ — Титулярный советник —чиновник IX класса, коллежский асессор — чиновник УП1 класса табели о рангах.
С. 182—183. мы —как выразился один писатель — по-прежнему делаем «ничего» с такою озабоченною торжественностию, как будто делаем очень много. — Ср. у Белинского в статье «Петербург и Москва»: «Петербургский житель вечно болен лихорадкою деятельности; часто он в сущности делает ничего, в отличие от москвича, который ничего не делает, но „ничего" петербургского жителя для него самого всегда есть „нечто": по крайней мере, он всегда знает, из чего хлопочет» (Белинский, т. VIII, с. 408). Статья Белинского к моменту выхода данного фельетона Некрасова уже была написана, но еще не была опубликована (будет напечатана в начале 1845 г. в первой части «Физиологии Петербурга»).
С. 184—187. «В нынешнем году я в последний раз со к оценке котлеток в папильотах». — Некрасов полностью приводит очередную «Лекцию доктора Пуфа» (ЛГ, 1844, 21 дек., № 50, «Записки для хозяев», с. 398—399).
С. 187. ... Вышло несколько новых детских книг, о которых поговорим на днях в «Библиографии». — См. наст, том, кн. 2.