• Наши партнеры
    Manekenplus.ru - ПФМ: экспозитор для бумажника черный - manekenplus.ru.
  • Сцены из лирической комедии "Медвежья охота"

    
    1
    
       ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
       СЦЕНА ТРЕТЬЯ
    
     Зимняя картина. Равнина, занесенная снегом, кое-где деревья, пни, )
     кустарник; впереди сплошной лес. По направлению к лесу, без
     дороги, кто на лыжах, кто на четвереньках, кто барахтаясь по пояс
     в снегу, тянется вереница загонщиков, человек сто: мужики, отстав-
     ные солдаты, бабы, девки, мальчики и девочки. Каждый и каждая
    с дубинкою; у некоторых мужиков ружья. За народом САВЕЛИЙ,
    окладчик, продавший медведя и распоряжающийся охотою. По до-
    роге, протоптываемой народом, пробираются, часто спотыкаясь, гос-
    пода охотники. Впереди KНЯЗЬ ВОЕХОТСКИЙ, старик лет 65-ти,
    сановник, за ним БАРОН ФОН ДЕР ГРЕБЕН, нечто вроде послан-
    ника, важная надменная фигура, лет 50. Он изредка переговаривается
    с Воехотским, но оба они более заняты трудным процессом ходьбы.
    За ними МИША, плотный, полнолицый господин, лет 45, действитель-
    ный статский советник, служит; здоров до избытка, шутник и хохо-
    тун; рядом с ним ПАЛЬЦОВ, господин лет 50-ти, не служил и не
    служит. Они горячо разговаривают.
    Мина и Пальцов продолжают прежде начатый разговор.
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    ... Что ты ни говори, претит душе моей
    Тот круг, где мы с тобою бродим:
    Двух-трех порядочных людей
    На сотню франтов в нем находим.
    
    А что такое русский франт?
    Всё совершенствуется в свете,
    А у него единственный талант,
    Единственный прогресс - в жилете.
    Вино, рысак, лоретка - тут он весь
    И с внутренним и с внешним миром.
    Его тщеславие вращается доднесь
    Между конюшней и трактиром.
    Программа жалкая его -
    Не делать ровно ничего,
    Считая глупостью и ложью
    Всё, кроме светской суеты;
    Гнушаться чернью, быть на "ты"
    Со всею именитой молодежью;
    За недостатком гордости в душе,
    Являть ее в своей осанке;
    Дрожать для дела на гроше
    И тысячи бросать какой-нибудь цыганке;
    Знать наизусть Елен и Клеопатр,
    Наехавших из Франции в Россию,
    Ходить в Михайловский театр
    И презирать - Александрию.
    Французским jeunes premiers в манерах подражать,
    Искусно на коньках кататься,
    На скачках призы получать
    И каждый вечер напиваться
    В трактирах и в других домах,
    С отличной стороны известных,
    Или в милютиных рядах,
    За лавками, в конурах тесных,
    Где царствует обычай вековой
    Не мыть полов, салфеток, стклянок,
    Куда влекут они с собой
    И чопорных, брезгливых парижанок,
    Чтобы в разгаре кутежа,
    В угоду пристающим спьяна,
    Есть устрицы с железного ножа
    И пить вино из грязного стакана!
    
    В одном прогресс являет он -
    Наш милый франт - что всё мельчает,
    Лет в двадцать волосы теряет,
    Тщедушен, ростом умален
    И слабосилием наказан.
    Стаканом можно каждого споить
    И каждого не трудно удавить
    На узкой ленточке, которой он повязан!
    
     МИША 
    
    Ты метко франтов очертил.
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Одно я только позабыл,
    Коснувшись этой тли снаружи,
    Что эти полумертвецы,
    Развратом юности ослабленные души,
    Невежды, если не глупцы,-
    Со временем родному краю
    Готовятся...
    
     МИША 
    
                 Я понимаю.
    Но не одних же пустомель
    Встречаем мы и в светском мире:
    Есть люди - их понятья шире,
    Доступна им живая цель.
    Сбери-ка эти единицы,
    Таланты, знания, умы,
    С великорусской Костромы
    До полурусской Ниццы,
    Соедини-ка их в одно
    Разумным, общерусским делом...
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Соединить их - мудрено!
    Занесся ты, в порыве смелом,
    Бог весть куда, любезный друг!
    Вернись-ка к фактам!
    
     МИША 
    
                  Факты трудны!
    Не говорю, чтоб были скудны,
    Но не припомнишь вдруг!
    Я сам не слишком обольщаюсь,
    Не ждал я и не жду чудес,
    Но твердо за одно ручаюсь,
    Что с мели сдвинул нас прогресс.
    Вот например: давно не очень
    Жизнь на Руси груба была
    И, как под музыку текла
    Под град ругательств и пощечин:
    Тот звук, как древней драме хор,
    Необходим был жизни нашей.
    Ну, а теперь - гуманный спор,
    Игривый спич за полной чашей!
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Вот чудо!
    
     МИША 
    
            Чуда, друг мой, нет,
    Но всё же выигрыш в итоге.
    Засевши на большой дороге
    С дворовой челядью, мой дед
    Был, говорят, грозою краю,
    А я - его любезный внук -
    Я друг народа, друг наук,
    Я в комитетах заседаю!
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Ты шутишь?
    
     МИША 
    
              Нет, я не шучу!
    Я с этой резкостью сравненья
    Одно тебе сказать хочу:
    "Держись на русской точке зренья"-
    И ты утешишься, друг мой!
    Не слишком длинное пространство
    Нас разделяет с стариной,
    Но уж теперь не то дворянство,
    В литературе дух иной,
    Администраторы иные...
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Да! люди тонко развитые!
    О них судить не нашему уму,
    Довольно с нас благоговеть, гордиться.
    Ты эпитафию читал ли одному?
    По-моему, десяткам пригодится!
    "Систему полумер приняв за идеал,
    Ни прогрессист, ни консерватор,
    Добро ты портил, зла не улучшал,
    Но честный был администратор..."
    В администрацию попасть большая честь;
    Но будь талант - пути открыты,
    И надобно признаться, всё в ней есть,
    Есть даже, кажется, спириты!
    
     МИША 
    
    Давно ли чуждо было нам
    Всё, кроме личного расчета?
    Теперь к общественным делам
    Явилась рьяная забота!
    
     ПАЛЬЦОВ 
    смеется
    
    С тех пор как родину прогресс
    Поставил в новые условья,
    О Русь! вселился новый бес
    Почти во все твои сословья.
    То бес "общественных забот!.
    Кто им не одержим? Но - чудо!-
    Не много выиграл народ,
    И легче нет ему покуда
    Ни от чиновных мудрецов,
    Ни от фанатиков народных,
    Ни от начитанных глупцов,
    Лакеев мыслей благородных!
    
     МИША 
    
    Ну! зол ты стал, как погляжу!
    Прослыть стараясь Вельзевулом,
    Ты и себя ругнул огулом.
    А я, опять-таки, скажу:
    Часть общества по мере сил развита,
    Не сплошь мы пошлости рабы:
    Есть признаки осмысленного быта,
    Есть элементы для борьбы.
    У нас есть крепостник-плантатор,
    Но есть и честный либерал;
    Есть заскорузлый консерватор,
    А рядом - сам ты замечал -
    Великосветский радикал!
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Двух слов без горечи не бросит,
    Без грусти ни на чем не остановит глаз,
    Он не идет, а, так сказать, проносит
    Себя, как контрабанду, среди нас.
    Шалит землевладелец крупный,
    Морочит модной маской свет,
    Иль точно тайной недоступной
    Он полон - не велик секрет!
    
     МИША 
    
    И то уж хорошо, что времена пришли
    Брать эти - не другие роли...
    Давно ли мы безгласно шли,
    Куда погонят нас, давно ли?..
    Теперь, куда ни посмотри,
    Зачатки критики, стремленье...
    
     ПАЛЬЦОВ 
    с гневом
    
    Пожалуйста, не говори
    Про русское общественное мненье!
    Его нельзя не презирать
    Сильней невежества, распутства, тунеядства;
    На нем предательства печать
    И непонятного злорадства!
    У русского особый взгляд,
    Преданьям рабства страшно верен:
    Всегда побитый виноват,
    А битым - счет потерян!
    Как будто с умыслом силки
    Мы расставляем мысли смелой:
    Сперва - сторонников полки,
    Восторг почти России целой,
    Потом - усталость; наконец,
    Все настороже, все в тревоге,
    И покидается боец
    Почти один на полдороге...
    Победа! мимо всех преград
    Прошла и принялась идея.
    "Ура!"- кричим мы не робея,
    И тот, кто рад и кто не рад...
    Зато с каким зловещим тактом
    Мы неудачу сторожим!
    Заметив облачко над фактом,
    Как стушеваться мы спешим!
    Как мы вертим хвостом лукаво,
    Как мы уходим величаво
    В скорлупку пошлости своей!
    Как негодуем, как клевещем,
    Как ретроградам рукоплещем,
    Как выдаем своих друзей!
    Какие слышатся аккорды
    В постыдной оргии тогда!
    Какие выдвинутся морды
    На первый план! Гроза, беда!
    Облава - в полном смысле слова!..
    Свалились в кучу - и готово
    Холопской дури торжество,
    Мычанье, хрюканье, блеянье
    И жеребячье гоготанье -
    А-ту его! а-ту его!..
    
    Не так ли множество идей
    Погибло несомненно важных,
    Помяв порядочных людей
    И выдвинув вперед продажных?
    Нам всё равно! Не дорожим
    Мы шагом к прочному успеху.
    Прогресс?.. его мы не хотим -
    Нам дай новинку, дай потеху!
    И вот новинке всякий рад
    День, два; все полны грез и веры.
    А завтра с радостью глядят,
    Как "рановременные" меры
    Теряют должные размеры
    И с треском катятся назад!..
    
    Народ впереди остановился. Остановились и охотники. Савелий, объ-
    яснив, что-то князю Воехотскому, причем таинственно указывал по
    направлению к лесу, подходит к Пальцову и Мише.
    
     САВЕЛИЙ 
    
    На нумера извольте становиться.
    Теперь нельзя курить
    И громко говорить здесь не годится.
    
     МИША 
    
    Что ж можно? Можно водку пить!
    
    Хохочет и, наливая из фляжки, потчует Пальцова и пьет
    сам.
    Савелий, расставив охотников по цепи, в расстоянии шагов пятиде-
    сяти друг от друга, разделяет народ на две половины; одна молча и
    с предосторожностями отправляется по линии круга направо, другая
    налево.
    
    
    
       СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
    
    Барон фон дер Гребен и князь Воехотский.
    На 5-ом. Барон сидит на складном стуле; снег около него утоптан,
    под ногами ковер. Близ него прислонены к дереву три штуцера со
    взведенными курками. В нескольких шагах от него, сзади, мужик -
    охотник с рогатиной.
    
     КН. ВОЕХОТСКИЙ 
    
    подходя к барону с своего, соседнего нумера
    
    Теперь, барон, вы видели природу,
    Вы видели народ наш?
    
     БАРОН 
    
                       И не мог
    Не заключить, что этому народу
    Пути к развитью заградил сам бог.
    
     КН. ВОЕХОТСКИЙ 
    
    Да! да! непобедимые условья!
    Но, к счастию, народ не выше их:
    Невежество, бесчувственность воловья
    Полезны при условиях таких.
    
     БАРОН 
    
    Когда природа отвечать не может
    Потребностям, которые родит
    Развитие,- оно беды умножит
    И только даром страсти распалит.
    
     КН. ВОЕХОТСКИЙ 
    
    Вы угадали мысль мою: нелепо
    В таких условьях просвещать народ.
    На почве, где с трудом родится репа,
    С развитием банан не расцветет.
    Нам не указ Европа: там избыток
    Во всех дарах, по милости судеб;
    А здесь один суровый черный хлеб
    Да из него же гибельный напиток!
    И средства нет прибавить что-нибудь.
    Болото, мох, песок - куда ни взглянешь!
    Не проведешь сюда железный путь,
    К путям железным весь народ не стянешь!
    А здесь - вот, например, зимой -
    Какие тут возможны улучшенья?..
    Хоть лошадям убавьте-ка мученья,
    Устройте экипаж другой!
    Здесь мужику, что вышел за ворота,
    Кровавый труд, кровавая борьба:
    За крошку хлеба капля пота -
    Вот в двух словах его судьба!
    Его сама природа осудила
    На грубый труд, неблагодарный бой
    И от отчаянья разумно оградила
    Невежества спасительной броней.
    Его удел - безграмотство, беспутство,
    Убожество и чувством, и умом,
    Его узда - налоги, труд, рекрутство,
    Его утеха - водка с дурманом!
    
     БАРОН 
    
    So, so...
    
    
    
       СЦЕНА ПЯТАЯ
    
    Пальцов и Миша.
    на No 1-ом. К Пальцову подходит со своего нумера Миша.
    
     МИША 
    
    Еще не скоро выйдет зверь...
    Покаместь приведем-ка в ясность
    То время, как "свобода", "гласность",
    Которыми набили мы теперь
    Оскому, как незрелыми плодами,
    Не слышались и в шутку между нами.
    Когда считался зверем либерал,
    Когда слова "общественное благо"
    И произнесть нужна была отвага,
    Которою никто не обладал!
    Когда одни житейские условья
    Сближали нас, а попросту расчет,
    И лишь в одном сливались все сословья,
    Что дружно налегали на народ...
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Великий век, когда блистал
    Среди безгласных поколений
    Администратор-генерал
    И откупщик - кабачный гений!
    
     МИША 
    
    Ты, думаю, охоту на двуногих
    Застал еще в ребячестве своем.
    Слыхал ты вопли стариков убогих
    И женщин, засекаемых кнутом?
    Я думаю, ты был не полугода
    И не забыл порядки тех времен,
    Когда, в ответ стенаниям народа,
    Мысль русская стонала в полутон?
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Великий век - великих мер!
    "Не рассуждать - повиноваться!"-
    Девиз был общий; сам Гомер
    Не смел Омиром называться.
    
     МИША 
    
    Припомни, как в то время золотое
    Учили нас? Раздолье-то какое!
    Сын барина, чиновника, князька
    Настолько норовил образоваться,
    Чтоб на чужие плечи забираться
    Уметь - а там дорога широка!
    Три фазиса дворянское развитье
    Прекрасные являло нам тогда:
    В дни юности - кутеж и стеклобитье,
    Наука жизни - в зрелые года
    (Которую не в школах европейских -
    Мы черпали в гостиных и лакейских ),
    И, наконец, заветная мечта -
    Почетные, доходные места...
    
    Припомнил ты то время золотое,
    Которого исчадье мы прямое,
    Припомнил? - Ну, так полюбуйся им!
    
    Как яблоню качает проходящий,
    Весь занятый минутой настоящей,
    Желанием одним руководим -
    Набрать плодов и дале в путь пуститься,
    Не думая, что много их свалится,
    Которых он не сможет захватить,
    Которые напрасно будут гнить,-
    Так русское общественное древо,
    Кто только мог, направо и налево
    Раскачивал, спеша набить карман,
    Не думая о том, что будет дале...
    Мы все тогда жирели, наживали,
    Все... кроме, разумеется, крестьян...
    Да в стороне стоял один, печален,
    Тогдашний чистоплотный либерал;
    Он рук в грязи житейской не марал,
    Он для того был слишком идеален,
    Но он зато не делал ничего...
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    О ком ты говоришь?
    
     МИША 
    
                     В литературе
    Описан он достаточно: его
    Прозвали "лишним". Честный по натуре,
    Он был аристократ, гуляка и лентяй;
    Избыточно снабженный всем житейским,
    Следил он за движеньем европейским...
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Да это - я!
    
     МИША 
    
                 Как хочешь понимай!
    Тип был один, оттенков было много.
    Судили их тогда довольно строго,
    Но я недавно начал понимать,
    Что мы добром должны их поминать...
    Диалектик обаятельный,
    Честен мыслью, сердцем чист!
    Помню я твой взор мечтательный,
    Либерал-идеалист!
    Созерцающий, читающий,
    С неотступною хандрой
    По Европе разъезжающий,
    Здесь и там - всему чужой.
    Для действительности скованный,
    Верхоглядом жил ты, зря,
    Ты бродил разочарованный,
    Красоту боготворя;
    Всё с погибшими созданьями
    Да с брошюрами возясь,
    Наполняя ум свой знаньями,
    Обходил ты жизни грязь;
    Грозный деятель в теории,
    Беспощадный радикал,
    Ты на улице истории
    С полицейским избегал;
    Злых, надменных, угнетающих,
    Лишь презреньем ты карал,
    Не спасал ты утопающих,
    Но и в воду не толкал...
    Ты, в котором чуть не гения
    Долго видели друзья,
    Рыцарь доброго стремления
    И беспутного житья!
    Хоть реального усилия
    Ты не сделал никогда,
    Чувству горького бессилия
    Подчинившись навсегда,-
    Всё же чту тебя и ныне я,
    Я люблю припоминать
    На челе твоем уныния
    Беспредельного печать:
    Ты стоял перед отчизною,
    Честен мыслью, сердцем чист,
    Воплощенной укоризною,
    Либерал-идеалист!
    
     ПАЛЬЦОВ 
    
    Куда ж девались люди эти?
    
     МИША 
    
    Бог весть! Я не встречаю их.
    Их песня спета - что нам в них?
    Герои слова, а на деле - дети!
    Да! одного я встретил: глуп, речист
    И стар, как возвращенный декабрист.
    В них вообще теперь не много толку.
    Мудрейшие достали втихомолку
    Такого рода прочные места,
    Где служба по возможности чиста,
    И, средние оклады получая,
    Не принося ни пользы, ни вреда,
    Живут себе под старость припевая;
    За то теперь клеймит их иногда
    Предателями племя молодое;
    Но я ему сказал бы: не забудь -
    Кто выдержал то время роковое,
    Есть отчего тому и отдохнуть.
    Бог на помочь! бросайся прямо в пламя
    И погибай...
    Но, кто твое держал когда-то знамя,
    Тех не пятнай!
    Не предали они - они устали
    Свой крест нести,
    Покинул их дух Гнева и Печали
    На полпути...
    
              -
    
    Еще добром должны мы помянуть
    Тогдашнюю литературу,
    У ней была задача: как-нибудь
    Намеком натолкнуть на честный путь
    К развитию способную натуру...
    Хорошая задача! Не забыл,
    Я думаю, ты истинных светил,
    Отметивших то время роковое:
    Белинский жил тогда, Грановский, Гоголь жил,
    Еще найдется славных двое-трое -
    У них тогда училось всё живое...
    
    Белинский был особенно любим...
    Молясь твоей многострадальной тени,
    Учитель! перед именем твоим
    Позволь смиренно преклонить колени!
    
    В те дни, как всё коснело на Руси,
    Дремля и раболепствуя позорно,
    Твой ум кипел - и новые стези
    Прокладывал, работая упорно.
    
    Ты не гнушался никаким трудом:
    "Чернорабочий я - не белоручка!"-
    Говаривал ты нам - и напролом
    Шел к истине, великий самоучка!
    
    Ты нас гуманно мыслить научил,
    Едва ль не первый вспомнил об народе,
    Едва ль не первый ты заговорил
    О равенстве, о братстве, о свободе...
    
    Недаром ты, мужая по часам,
    На взгляд глупцов казался переменчив,
    Но пред врагом заносчив и упрям,
    С друзьями был ты кроток и застенчив.
    
    Не думал ты, что стоишь ты венца,
    И разум твой горел не угасая,
    Самим собой и жизнью до конца
    Святое недовольство сохраняя,-
    
    То недовольство, при котором нет
    Ни самообольщенья, ни застоя,
    С которым и на склоне наших лет
    Постыдно мы не убежим из строя,-
    
    То недовольство, что душе живой
    Не даст восстать противу новой силы
    За то, что заслоняет нас собой
    И старцам говорит: "Пора в могилы!"
    
                -
    
    Грановского я тоже близко знал -
    Я слушал лекции его три года.
    Великий ум! счастливая природа!
    Но говорил он лучше, чем писал.
    Оно и хорошо - писать не время было:
    Почти что ничего тогда не проходило!
    Бывали случаи: весь век
    Считался умным человек,
    А в книге глупым очутился:
    Пропал и ум, и слог, и жар,
    Как будто с бедным приключился
    Апоплексический удар!
    
    Когда же в книгах будем мы блистать
    Всей русской мыслью, речью, даром,
    А не заиками хромыми выступать
    С апоплексическим ударом?..
    
                -
    
    Перед рядами многих поколений
    Прошел твой светлый образ; чистых впечатлений
    И добрых знаний много сеял ты,
    Друг Истины, Добра и Красоты!
    Пытлив ты был: искусство и природа,
    Наука, жизнь - ты всё познать желал,
    И в новом творчестве ты силы почерпал,
    И в гении угасшего народа...
    И всем делиться с нами ты хотел!
    Не диво, что тебя мы горячо любили:
    Терпимость и любовь тобой руководили.
    Ты настоящее оплакивать умел
    И брата узнавать в рабе иноплеменном,
    От нас веками отдаленном!
    Готовил родине ты честных сыновей,
    Провидя луч зари за непроглядной далью.
    Как ты любил ее! Как ты скорбел о ней!
    Как рано умер ты, терзаемый печалью!
    Когда над бедной русскою землей
    Заря надежды медленно всходила,
    Созрел недуг, посеянный тоской,
    Которая всю жизнь тебя крушила...
    
    Да! славной смертью, смертью роковой
    Грановский умер... кто не издевался
    Над "беспредметною" тоской?
    Но глупый смех к чему не придирался!
    "Гражданской скорбью" наши мудрецы
    Прозвали настроение такое...
    Над чем смеяться вздумали, глупцы!
    Опошлить чувство силятся какое!
    Поверхностной иронии печать
    Мы очень часто налагаем
    На то, что должно уважать,
    Зато - достойное презренья уважаем!
    Нам юноша, стремящийся к добру,
    Смешон восторженностью странной,
    А зрелый муж, поверженный в хандру,
    Смешон тоскою постоянной;
    Не понимаем мы глубоких мук,
    Которыми болит душа иная,
    Внимая в жизни вечно ложный звук
    И в праздности невольной изнывая;
    Не понимаем мы - и где же нам понять?-
    Что белый свет кончается не нами,
    Что можно личным горем не страдать
    И плакать честными слезами.
    Что туча каждая, грозящая бедой,
    Нависшая над жизнию народной,
    След оставляет роковой
    В душе живой и благородной!
    
                  -
    
    Да! были личности!... Не пропадет народ,
    Обретший их во времена крутые!
    Мудреными путями бог ведет
    Тебя, многострадальная Россия!
    Попробуй усомнись в твоих богатырях
    Доисторического века,
    Когда и в наши дни выносят на плечах
    Всё поколенье два-три человека!
    
                  -
    
    Как ты меня, однако ж, взволновал!
    Не шуточное вышло излиянье,
    Я лучший перл со дна души достал,
    Чистейшее мое воспоминанье!
    Мне стало грустно... Надо попадать,
    По мере сил, опять на тон шутливый...
    ..................................
    (В лесу раздается сигнальный выстрел и вслед за тем крики, трещотки, хлопушки. Охот- 
     ники поспешно расходятся на свои нумера и становятся на стороже, со взведенными 
     штуцерами...)
    
    2
    
    ПЕСНЯ О ТРУДЕ
    
    Кто хочет сделаться глупцом,
    Тому мы предлагаем:
    Пускай пренебрежет трудом
    И жить начнет лентяем.
    
    Хоть Геркулесом будь рожден
    И умственным атлетом,
    Всё ж будет слаб, как тряпка, он
    И жалкий трус при этом.
    
    Нет в жизни праздника тому,
    Кто не трудится в будень.
    Пока есть лишний мед в дому,
    Терпим пчелами трутень;
    
    Когда ж общественной нужды
    Придет крутое время,
    Лентяй, не годный никуды!
    Ты всем двойное бремя.
    
    Когда придут зараза, мор,
    Ты первый кайся богу,
    Запрешь ворота на запор,
    Но смерть найдет дорогу!..
    
    Кому бросаются в глаза
    В труде одни мозоли,
    Тот глуп, не смыслит ни аза!
    Страдает праздность боле.
    
    Когда придет упадок сил,
    Хандра подступит злая -
    Верь, ни единый пес не выл
    Тоскливее лентяя!
    
    Итак, о славе не мечтай
    Не будь на деньги падок,
    Трудись по силам и желай,
    Чтоб труд был вечно сладок.
    
    Чтоб испустить последний вздох
    Не в праздности - в работе,
    Как старый пес мой, что издох
    Над гаршнепом в болоте!..
    
    3
    
    ПЕСНЯ
    
    Отпусти меня, родная,
    Отпусти не споря!
    Я не травка полевая,
    Я взросла у моря.
    
    Не рыбацкий парус малый -
    Корабли мне снятся,.
    Скучно! в этой жизни вялой
    Дни так долго длятся.
    
    Здесь, как в клетке, заперта я,
    Сон кругом глубокий,
    Отпусти меня, родная,
    На простор широкий,
    
    Где сама ты грудью белой
    Волны рассекала,
    Где тебя я гордой, смелой,
    Счастливой видала.
    
    Ты не с песнею победной
    К берегу пристала,
    Но хоть час из жизни бедной
    Торжество ты знала.
    
    Пусть и я сломлюсь от горя,
    Не жалей ты дочку!
    Коли вырастет у моря -
    Не спастись цветочку
    
    Всё равно! Сегодня счастье.
    Завтра буря грянет,
    Разыграется ненастье,
    Ветер с моря встанет,
    
    В день один песку нагонит
    На прибрежный цветик
    И навеки похоронит!..
    Отпусти, мой светик!..
    
    (Конец 1866-март 1867)

    Примечания

    Печатается по Ст 1873, т. II, ч. 4, с. 187--216.

    Впервые опубликовано: ОЗ, 1868, No 9, с. 1--16, с заглавием: "Три сцены из лирической комедии "Медвежья охота"", подписью: "Н. Некрасов" и датой: "Весна 1867 года. Париж и Флоренция".

    В собрание сочинений впервые включено: Ст 1869, ч. 4, с заглавием: "Медвежья охота" (на шмуцтитуле - "Сцены из лирической комедии "Медвежья охота" (1867)") и той же датой, что и в ОЗ (в оглавлении: "Из "Медвежьей охоты": 1) Сцены, 2) Песня о труде, 3) Песня Любы") (перепечатано: Ст 1873, т. II, ч. 4, с тем же заглавием и той же датой).

    Обильный рукописный материал, связанный с работой над комедией, можно разделить на три группы: 1) ранняя редакция (с относящимися к ней набросками и вариантами); 2) варианты сцен, опубликованных автором (с относящимися к ним набросками); 3) отдельные наброски и записи.

    Незавершенная рукопись ранней редакции (из собрания В. Е. Евгеньева-Максимова), чернилами, перед текстом, карандашом, заглавие: "Как убить вечер. Сцены"; на титульном листе, рукой А. А. Буткевич: "Медвежья охота"; в конце рукописи неизвестной рукой это заглавие повторено,-- ИРЛИ, Р. I, оп. 20, No 39, л. 1--29. Автограф черновой, с довольно значительной правкой, не устранены повторения, противоречия, разнобой в именах персонажей. Так, князь Воехотский окончательной редакции именуется то Сухаревым, то Сухотиным, а иногда Саб. (Сабуровым?), Бар. и Б. (Барином или Бароном?); Лесничий - Цуриковым, Трушиным и Душиным; Окладчик - Сергеем Макаровым, Кондратьевым и Кондыревым (в окончательной редакции - Савелий); Посланник - немцем (в окончательной редакции - барон фон дер Гребен), Миша Воинов - Труницким, Пальцов окончательной редакции - то Остроуховым, то Осташевым. Нумерация страниц отсутствует.

    Текст ранней редакции был реконструирован составителями т. IV ПСС, руководствовавшимися принципом возможно более полного использования автографа "на основе сохранения внутреннего единства произведения и учета авторских указаний (вычерки, вставки и пр.)" (ПСС, т. IV, с. 648). Предложенная составителями последовательность сцен не может быть признана окончательной, но тем не менее представляется достаточно обоснованной и поэтому принята в настоящем издании.

    В ранней редакции две части (или два действия) - первое, в котором сталкиваются друг с другом высокопоставленные и богатые господа, приехавшие на охоту, и крестьяне, участвующие в этой охоте, и второе, где с теми же господами знакомится новое лицо - молоденькая девушка Люба Тарусина, мечтающая стать актрисой: услышав об их приезде, она приходит к ним, чтобы попросить помочь устроиться на сцену, в театр.

    Перекличка сюжетной линии Любы с черновыми драматическими фрагментами под заглавием "<Сцены>" (1855--1856) (см.: наст. изд., т. VI) и непосредственно связанным с ними стихотворным наброском "Так говорила актриса отставная" (наст. изд., т. II, с. 21) позволяет сделать некоторые предположения о содержании этой части драмы. Очевидно, в судьбе матери Любы роковую роль сыграла ее связь в молодости с князем Сухотиным. Может быть, и сама Люба - плод этой связи. Знакомство Любы с важными господами должно было привести, по-видимому, к столкновению старшей и младшей Тарусиных с князем Сухотиным. О дальнейшем развитии этой линии судить трудно. Ясно лишь, что намечается новый сюжет, давно волновавший Некрасова,-- трагическая судьба русской актрисы (см. его стихотворение "Памяти <Асенков>ой" (1855) - наст. изд., т. I, с. 146--148).

    В состав рукописи, наряду с отдельными сценами, объединявшимися первоначальным заглавием "Как убить вечер", входят наброски диалога Миши и Остроухова, связанные как с этими сценами, так и с теми, которые впоследствии составили текст опубликованной автором части замысла. Ряд набросков и заметок, так или иначе относящихся к замыслу "Медвежьей охоты",-- ИРЛИ, P. I, оп. 20, No 40, л. 1-16; ф. 203, No 1, л. 1-4. Там же (P. I, оп. 20, No 41, л. 1--14) копия рукой А. А. Буткевич, снятая с наиболее законченных листов рукописи.

    Наряду со стихотворными и прозаическими набросками и заметками, связь которых с "Медвежьей охотой" более или менее прослеживается, в рукописях имеется немало и таких конспективных записей "для памяти", которые даже не всегда могут быть расшифрованы. Разумеется, здесь могли оказаться и записи для других произведений. Образ "славянофила-католика", например (см.: Другие редакции и варианты, с. 292), появится в поэме "Недавнее время", а заметка "Юбилей за 50 лет бездействия" ведет к первой части поэмы "Современники", где высмеяны подобные юбилеи, что, конечно, не означает, что обе темы не могли первоначально предназначаться для "Медвежьей охоты". Во всяком случае, ни об одной из этих и им подобных заметок нельзя с уверенностью сказать, что они не имеют отношения к комментируемому замыслу. Поэтому все они приводятся в разделе "Другие редакции и варианты" (с. 291--293). Исключение составляют лишь пометы сугубо рабочего характера, вроде: "Перебрать "Современник" и составить список моих стихот<ворений> юмористич<еских>"; "Говорят, что счастье наше скользко и проч. Что новый год, то новый шум (sic!)". Некоторые из заметок свидетельствуют о намерении коснуться весьма острых тем: "Анекдоты о помещике, бравшем по 40 р. за хлеб и проч."; "Об импер<аторе>"; "В Витебской губернии люди - лошади".

    Наборная рукопись со значительной правкой, указаниями наборщикам и следами типографской краски - ГБЛ, ф. 195, оп. 1, М. 5749, л. 1--17. Заглавие: "Три сцены из комедии "Медвежья охота"". Над текстом помета Некрасова: ""Отеч<ественные> зап<иски>", No 5. Отд. 1-е". После ст. 511 дата: "2--4. Март". Под текстом дата: "[Март] Весна 1867 года. Париж и Флоренция" и подпись: "Н. Некрасов". Рукопись скомпонована из отдельных листов, причем некоторые листы, очевидно, вынуты из ранней редакции ("Как убить вечер").

    Многие рукописные материалы комедии неоднократно публиковались. Так, ранняя редакция ("Как убить вечер") впервые опубликована К. И. Чуковским: РСл, 1913, 23 дек., 1914, 24 янв. (не полностью и в иной последовательности сцен, чем в настоящем томе), в таком виде перепечатывалась в следующих изданиях: Некрасовский сборник. Под ред. К. И. Чуковского и В. Е. Евгеньева-Максимова. Пгр., 1922; Чуковский К. Некрасов. Статьи и материалы. Л., 1926; Некрасов Н. А. "Топкий человек" и другие неизданные произведения. М., 1928. В собрание сочинений (в качестве самостоятельной пьесы "Как убить вечер") впервые включена: ПСС, т. IV, с. 214--240 (перепечатана с уточнениями и дополнениями в ПССт, 1967, т. II, с. 508--545). Черновые наброски и заметки, не вошедшие в ПСС, опубликованы в кн.: Гин, с. 262--287.

    Отдельное четверостишие, вариант ст. 130--133 (см.: Другие редакции и варианты, с. 290--291), сообщено в письме В. П. Боткина к А. А. Фету от 20 апреля 1865 г. (см.: Фет А. А. Мои воспоминания, т. II. М., 1890, с. 64--65). Печатается по этому изданию. Несколько ранних редакций и отдельных набросков, связанных с замыслом "Медвежьей охоты", было опубликовано в примечаниях К. И. Чуковского в ПССт 1934--1937, т. II, с. 821--825, по рукописному источнику, местонахождение которого в настоящее время неизвестно. Среди них - два наброска, отсутствующие в доступных нам рукописях. Печатаются по названному изданию.

    В процессе работы в текст лирической комедии включались стихотворения и строки, созданные ранее, вне связи с данным замыслом. Так, ст. 496--503 перенесены из созданного в 1855--1856 гг., но не опубликованного автором стихотворения "Еще скончался честный человек..." (см.: наст. изд., т. I, с. 169). На одном из листов рукописей "Медвежьей охоты" - ранняя редакция стихотворения "Свобода" (1861), без заглавия; очевидно, эти строки должны были быть включены в один из монологов героев пьесы. Отдельное стихотворение под заглавием "Молодому поколению" ("Господь с тобой! бросайся прямо в пламя...") (ИРЛИ, ф. 203, No 1, л. 3) с небольшим изменением вошло в один из монологов Миши (ст. 395--402). С другой стороны, некоторые тексты, прежде входившие в "Медвежью охоту", выделены, оформлены и опубликованы автором в качестве самостоятельных произведений. Так, стихотворение "Молодые" (одна из "Песен" 1866 г.) в первоначальной редакции (без заглавия) входило в состав какого-то монолога одного из героев, соединяясь с ним стихом "Я знаю обитателей селенья" (ИРЛИ, P. I, оп. 20, No 40, л. 6 об.). В монолог Миши входили стихи, опубликованные Некрасовым под заглавием "Человек сороковых годов". Вполне самостоятельными стихотворениями, хотя и с указанием на связь с "Медвежьей охотой", суждено было стать "Песне о труде" и "Песне Любы" ("Отпусти меня, родная..."). О связи с комментируемым замыслом стихотворения "Перед зеркалом" см. ниже, с. 401--402.

    Лирическая комедия создавалась в сложных условиях пеак дни, террора после неудавшегося покушения студента Д. Каракозова на Александра II (4 апреля 1866 г.), когда страх и паника охватили различные слои русского общества. Некрасов, опасаясь за "Современник", самый лучший, самый радикальный журнал тех лет, предпринимает отчаянную попытку спасти свое любимое детище и произносит в Английском клубе мадригал в честь Муравьева Вешателя. Шаг оказался напрасным - "Современник" спасти не удалось, а на Некрасова посыпались упреки и слева и справа: Друзья упрекали в измене, а враги бешено травили неугодного поэта. Но самым мучительным был его собственный беспощадный суд над собой (см. стихотворения "Ликует враг, молчит в недоуменье...", "Умру я скоро. Жалкое наследство...", "Зачем меня на части рвете..." и комментарии к ним - наст. изд., т. II, с 246, 429--430; наст. том, с. 40--41, 44--45 и 406--408, 410-411).

    При этом в стихотворениях личное перерастало в социальное, думы о себе - в думы о России и доминирующим становилось острое чувство вины, ответственности и долга перед народом. Этот психологический источник поэзии Некрасова всегда давал себя знать, но особенно остро в кризисных ситуациях. Подобные мотивы присутствуют и в комментируемом произведении - на сравнительно поздних стадиях работы (см. наброски после ст. 216 - "Когда писатель наш любимый Внезапно глупость сочинит..." - и связанные с ними: Другие редакции и варианты, с. 287). Напряженно работает поэт над этим фрагментом, создает несколько вариантов и в конце концов все-таки отбрасывает его: слишком явно звучит здесь личная боль. В окончательном тексте остается лишь общезначимое, близкое автору как человеку, озабоченному судьбами своей Родины (отсюда лиризм, пронизывающий всю комедию), а личное, субъективное всячески приглушается (ст. 183--202).

    Анализ всех имеющихся рукописей и печатных текстов убеждает, что мы имеем дело с замыслом широкого, многопланового произведения, разраставшегося по мере продвижения вперед. В основе "драмы для чтения" (центральная лирическая тема) - раздумья о судьбах русского освободительного движения, об исторической миссии русской прогрессивной интеллигенции, о традициях, на которые опирается современная поэту демократическая общественность, о связи поколений 1840-х и 1860-х гг., о гражданском мужестве и доблести в условиях реакции. И все это объединяется стремлением найти выход к настоящему делу для себя и людей своего поколения. Такого глубокого и всестороннего смотра судеб и ресурсов русского освободительного движения, передовой русской интеллигенции не было в творчестве Некрасова ни до, ни после этого произведения.

    Как всегда у Некрасова, исходный пункт всех его необычайно острых и мучительных размышлений - народ, его положение, взаимоотношения с привилегированными слоями общества (сцены ранней редакции). В общую картину вплетаются образы и судьбы людей "молодого поколения", лучших представителей демократической интеллигенции (Лесничий, Люба Тарусина, Белинский, Грановский, Гоголь). Драма обычного типа едва ли могла вместить все богатство и многообразие намечающейся проблематики. И сюжет, связанный с именем Любы, долгое время считавшийся основным сюжетом "Медвежьей охоты", не мог быть таковым, как бы ни было велико его значение.

    Перед смертью на полях своего экземпляра опубликованных сцен Некрасов написал: "Несколько раз я принимался окончить эту пьесу, которой содержание само по себе интересно, и пе мог - скука брала. Вообще свойство мое таково: как только сказал, что особенно занимало, что казалось важным и полезным, так и довольно, скучно досказывать басню. Если найду время, расскажу прозой с приведением отрывков" (Ст 1879, т. IV, с. LXXV--LXXVI).

    О том, что "особенно занимало" автора, дают представление наиболее значительные монологи на общественные темы, составляющие основное содержание печатных сцен. Судьба Любы, народные сцены, другие сюжеты и судьбы, видимо, должны были войти в текст в качество художественных иллюстраций, на которые опираются рассуждения героев. "Драма для чтения" приобретала характер пьесы-обозрения, близкой по типу художественно-публицистическому обозрению, хорошо известному в демократической беллетристике 1860--1870-х гг. (М. Е. Салтыков-Щедрин, Г. И. Успенский, писатели-народники) и в поэзии Некрасова (номерной цикл сатир, "Современники", "Кому на Руси жить хорошо" и др.).

    Изучение творческой истории замысла дает возможность понять, почему он остался незавершенным. Дело, очевидно, не только и не столько в том, что "скучно досказывать басню". Лирическая комедия, "драма для чтения" оказалась слишком тесной площадкой для намечавшегося содержания: Некрасов двигается здесь к чему-то среднему между обозрением и "драмой для чтения". Однако совместить то и другое нелегко: первоначальный замысел, не выдержав наплыва разных тем, сюжетов и образов, начинает трещать по швам: содержание приходит в непримиримое противоречие с формой,-- противоречие, творчески неразрешимое при данных обстоятельствах. Решать его следовало в иных жанровых рамках. С другой стороны, Некрасов не мог не отдавать себе отчета в том, что ему не удастся выразить все, что тогда его волновало, как по причинам внутреннего, субъективного характера (слишком тесная связь его мучительных размышлений с собственным ложным шагом после выстрела Каракозова), так и внешнего, цензурного. В частности, видимо, по соображениям автоцензуры не попадает в печатный текст продолжение монолога Миши (см.: Другие редакции и варианты, с. 281--284), касающееся дорогих автору острых, значительных вопросов. Некрасов прекращает работу над лирической комедией, подготовив для печати три сцены, включившие в себя то, что представлялось поэту возможным из наиболее "важного и полезного".

    В этом смысле оглядка на исторический опыт близкого прошлого (1840-е гг.), проблема традиций освободительного движения приобретали особую остроту. Тогда, в 1840-е гг., нашлись два-три человека, "вынесшие" на своих плечах все поколение. Найдутся ли такие богатыри теперь? Кто спасет честь нынешнего поколения? Шестидесятники не были одиночками, однако еще не могли опереться на широкое демократическое народное движение, отсутствие которого особенно давало себя знать в условиях реакции и террора после выстрела Каракозова, Отсюда проходящая через всю драму тема поисков здоровых сил, на которые можно опереться, с которыми можно объединиться.

    С этим связана важнейшая особенность общественно-политической позиции поэта того времени - попытка пересмотреть отношение к российскому либерализму, к людям 1840-х гг., стремление защитить их от слишком горячих нападок "молодого поколения", призывы "но пятнать" тех, "кто твое держал когда-то знамя". Строки, о которых идет речь, могут быть поняты лишь в контексте исканий поэта тех лет, поэтому он их опубликовал не в качестве отдельного стихотворения ("Молодому поколению"), а включил в один из монологов Миши. Взглядам и настроениям автора вполне соответствуют слова Миши:

    Не предали они - они устали
    Свой крест нести,
    Покинул их дух Гнева и Печали
    На полпути...

    Впоследствии эти стихи воспринимались и переосмыслялись иронически, но в контексте "Медвежьей охоты" они свободны от какого-либо налета иронии. Голос автора звучит и в другом монологе, не включенном в окончательный текст:

    Ведь если ты таких как я бракуешь,
    Откуда же людей ты навербуешь,
    Чтоб новые порядки водворять?
    Мы все такие - лучше негде взять!

    В этих словах - ключ к объяснению позиции Некрасова: время и обстоятельства обусловливали поиски новых союзников. В окончательном тексте характеристика российского либерализма выглядит гораздо более сдержанной, и все-таки такой высокой оценки его исторической роли ни до, ни после "Медвежьей охоты" у Некрасова не было. Понять ее можно лишь с точки зрения тех поисков социальной опоры в сложных условиях второй половины 1860-х гг., о которых только что упоминалось (подробнее см. в упомянутой книге М. М. Тина).

    Становится ясной, таким образом, и некоторая противоречивость образа Миши в комедии. Прототипом его послужил известный библиограф и библиофил М. Н. Лонгинов (1823--1875), в 1850-е гг. близкий Некрасову и кругу "Современника", впоследствии сотрудник катковских изданий, а с 1871 г. начальник Главного управления по делам печати, т. е. глава русской цензуры, проявивший себя на этом посту явным мракобесом. В литературных кругах он был известен страстью к сочинению порнографических ("не для дам") стишков "во вкусе Баркова". Однако связь с прототипом ощущается только в ранней редакции, а в "Сценах" печатного текста Миша - рупор самых сокровенных и самых дорогих автору идей: в его уста вкладываются благоговейные воспоминания о Белинском и Грановском, проникновенные строки о "глубоких муках" "души живой и благородной", способной, не страдая личным горем, "плакать честными слезами". Здесь, очевидно, налицо не преодоленные до конца противоречия между разными редакциями (см. об этом: Гин М. М. Эволюция замысла "Медвежья охота" и духовная драма Некрасова 1866--1867 гг. - Некр. сб., VII, с. 35--46).

    Обращает на себя внимание и стремление автора как-то противопоставить ту часть либеральной интеллигенции, которая сохранила верность заветам 1840-х гг. и способность к деятельности,-- "либералам-идеалистам", "диалектикам обаятельным". О глубине и достоверности немногих строк, рисующих этот социально-психологический тип (ст. 337--376), косвенно может свидетельствовать сопоставление его с одним из самых значительных образов романа Достоевского "Бесы" (1871) - Степаном Трофимовичем Верховенским. Резко расходясь с Некрасовым в оценке исторической роли людей 1840-х гг., Достоевский создает образ, вполне соответствующий некрасовскому "диалектику обаятельному", при этом цитаты из Некрасова проходят через весь роман (см.: Гин М. Достоевский и Некрасов. --Север, 1971, No 11, с. 121--122).

    Анализ движения замысла помогает уточнить датировку лирической комедии. Наиболее ранняя из авторских дат - примечание к одному из монологов Миши, первоначально предназначавшемуся для пятой сцены журнального текста: "Писано в феврале 1867 года". Ранняя редакция ("Как убить вечер") возникла, конечно, до этого. Одно из стихотворений, сначала входивших в "Медвежью охоту" и затем выделенных из нее,-- песня "Молодые" - датировано автором 1866 г. (более ранние стихотворения, намечавшиеся к включению в "Медвежью охоту",-- "Еще скончался честный человек..." (1855--1856) и "Свобода" (1861) - создавались, очевидно, вне связи с данным замыслом). Следовательно, работа над "Медвежьей охотой" велась и в 1866 г. При этом ранняя редакция свободна от печати настроений, связанных с выстрелом Каракозова и так называемой "Муравьевской историей". Может быть, она писалась до этих событий, но, по-видимому, все-таки не ранее 1866 г. Окончание работы определяется в соответствии с авторской датой под текстом опубликованных сцен - "Весна 1867 года",-- что, однако, не исключает некоторой доработки и правки в процессе подготовки рукописи к печати весною следующего, 1868 г.

    Авторская помета на наборной рукописи свидетельствует, что первоначально три сцены предназначались для майского номера (No 5) "Отечественных записок" 1868 г. Из письма М. А. Маркович к Некрасову, отправленного около 9 мая 1868 г., видно, что к этому времени они уже были отпечатаны: "Мне очень жаль, что "Медвежья охота" не помещена. Если можете, то пришлите мне оттиск" (ЛН, т. 51--52, с. 382). На существенную деталь обратил внимание В. Э. Вацуро. На листе журнального текста сцен сигнатура "т. CLXXVIII - Отд. 1" (в этом томе No 5--6), печатный лист No 9 "Отечественных записок" имеет сигнатуру "т. CLXXX" (в этом томе No 9--10). Следовательно, "сцены были набраны для майского номера ОЗ; уже отпечатанный лист был оттуда вынут и вклеен в начало No 9" (ПССт 1967, т. II, с. 639) - все это по причине, очевидно, цензурного порядка (см.: Гаркави, 1966, с. 117). Дата выпуска в свет No 5 "Отечественных записок" - 15 мая. Впоследствии к работе над "Медвежьей охотой" поэт не возвращался.

    Во время обсуждения No 9 "Отечественных записок" на заседании Совета Главного управления по делам печати председательствующий М. Н. Похвиснев заявил, что "Медвежья охота" Некрасова "заслуживает большого внимания <...> по крайне резкому и легкомысленному осуждению целого периода нашей общественной жизни и именно близкого к нам времени, которое автор дозволяет себе называть позорным"" (цит. по: Боград В. Э. Журнал "Отечественные записки". 1868--1884. Указатель содержания. М., 1971, с. 372). К этому мнению в сущности присоединился и цензор Н. Е. Лебедев в докладе о направлении "Отечественных записок" за 1868--1869 гг.: "В этой пьесе преданы осмеянию молодые бюрократы, представленные людьми формы и слова, а не дела: в ней весьма неуместно, между прочим, описание времени 40-х годов, в которое будто бы приходилось всякому мыслящему человеку задыхаться от невыносимого гнета" (там же, с. 373).

    Значение этого крупного замысла трудно переоценить: он не только знакомит со сложными и напряженными исканиями поэта в годы кризиса, пережитого им во второй половине 1860-х гг., но и дает наглядное представление о разрешении его. Это произведение предваряет и открывает последний период творческого пути Некрасова - поэзию 1870-х гг.

    ... эти полумертвецы ~ временем родному краю Готовятся...-- Еще резче в одном из первоначальных вариантов: "... люди, [проводившие свой век В гостиных, в ресторанах, в бардаках Администраторами] стали!" (см.: Другие редакции и варианты, с. 267). Вопрос о том, где проходят школу "государственной мудрости" будущие администраторы, был весьма актуален, в частности он не раз привлекал внимание М. Е. Салтыкова-Щедрина ("Господа ташкентцы", "Помпадуры и помпадурши").

    Ни от начитанных глупцов, Лакеев мыслей благородных! -- Как установил Б. Я. Бухштаб, эти стихи с незначительным изменением заимствованы у Н. А. Добролюбова (см.: Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. VI. М., 1933, с. XIII). Ср.: Другие редакции и варианты, с. 290--291.

    И покидается боец Почти один на полдороге...-- Очевидно, перекличка с поэмой Т. Г. Шевченко "Три лiта": "I кидають на розпуттi слiпого калiку" (Шевченко Т. Кобзар. Киiв, 1957, с. 301).

    ... сам Гомер Не смел Омиром называться.-- Явное недоразумение. Гомер не смел называться именно Гомером: в 1852 г. министр просвещения П. А. Ширинский-Шихматов потребовал отмены произношения греческих слов "по Эразму" (Гомер вместо Омир) как не соответствующего традиции церкви и богословской литературы (см.: Горнфельд А. Г. Омир и Гомер (примечание к Некрасову). --Резец, 1939, No 6, с. 21).

    ... его Прозвали "лишним". --- В одном из вариантов: "... его Тургенев лишним называл..." (см.: Другие редакции и варианты, с. 277, вариант к ст. 326--336). Термин "лишний человек" впервые появился в повести И. С. Тургенева "Дневник лишнего человека" (1849).

    На взгляд глупцов казался переменчив...-- Напряженные идейно-философские искания Белинского, не раз прямо и открыто отказывавшегося от своих оценок и взглядов, если он убеждался в их ошибочности, вызывали упреки в "непостоянстве" и "изменчивости", особенно со стороны С. П. Шевырева. Несостоятельность подобных нападок была убедительно показана Н. Г. Чернышевским в "Очерках гоголевского периода русской литературы".

    © timpa.ru 2009- открытая библиотека