Современная повесть 1 "Однажды, зимним вечерком" Я перепуган был звонком, Внезапным, властным... Вот опять! Зачем и кто - как угадать? Как сладить с бедной головой, Когда врывается толпой В нее тревожных мыслей рой? Вечерний звон! вечерний звон! Как много дум наводит он! За много лет всю жизнь мою Припомнил я в единый миг, Припомнил каждую статью И содержанье двух-трех книг, Мной сочиненных. Вспоминал Я также то, где я бывал, О чем и с кем вступал я в спор; А звон неумолим и скор, Меж тем на миг не умолкал, Пока я брюки надевал... О невидимая рука! Не обрывай же мне звонка! Тотчас я силы соберу, Зажгу свечу - и отопру. Гляжу - чуть теплится камин. Невинный "Модный магазин" (Издательницы Софьи Мей) И письма - память лучших дней - Жены теперешней моей, Когда, наивна и мила, Она невестою была, И начатый недавно труд, И мемуары - весом в пуд, И приглашенья двух вельмож, В дома которых был я вхож, До прейскуранта крымских вин - Всё быстро бросил я в камин! И если б истребленья дух Насытить время я имел, Камин бы долго не потух. Но колокольчик мой звенел Что миг - настойчивей и злей. Пылай, камин! Гори скорей, Записок толстая тетрадь! Пора мне гостя принимать... Ну, догорела! Выхожу В гостиную - и нахожу Жену... О, верная жена! Ни слез, ни жалоб, лишь бледна. Блажен, кому дана судьбой Жена с геройскою душой, Но тот блаженней, у кого Нет близких ровно никого... "Не бойся ничего! поверь, Всё пустяки!"- шепчу жене, Но голос изменяет мне. Иду - и отворяю дверь... Одно из славных русских лиц Со взором кротким без границ, Полуопущенным к земле, С печатью тайны на челе, Тогда предстал передо мной Администратор молодой. Не только этот грустный взор, Формально всё - до звука шпор Так деликатно было в нем, Что с этим тактом и умом Он даже больше был бы мил, Когда бы меньше был уныл. Кивнув угрюмо головой, Я указал ему на стул, Не сел он; стоя предо мной, Он лист бумаги развернул И подал мне. Я прочитал И ожил - духом просиял! Вечерний звон, вечерний звон! Как много дум наводит он! Порой таких ужасных дум, Что и действительность сама Не помрачает так ума, Напротив, возвращает ум! "Судить назначено меня При публике, при свете дня!- Я крикнул весело жене.- Прочти, мой друг! Поди ко мне!" Жена поспешно подошла И извещение прочла: "Понеже в вашей книге есть Такие дерзкие места, Что оскорбилась чья-то честь И помрачилась красота, То вас за дерзость этих мест Начальство отдало под суд, А книгу взяло под арест". И дальше чин и подпись тут. Я сущность передал - но слог... Я слога передать не мог! Когда б я слог такой имел, Когда б владел таким пером, Я не дрожал бы, не бледнел Перед нечаянным звонком... Заметив радость, а не злость В лице моем, почтенный гость Любезно на меня взглянул. Вновь указав ему на стул, Я папиросу предложил, Он сел и скромно закурил. Тогда беседа началась О том, как многое у нас Несовершенно; как далек Тот вожделенный идеал, Какого всякий бы желал Родному краю: нет дорог, В торговле плутни и застой, С финансами хоть волком вой, Мужик не чувствует добра, Et caetera, et caetera... Уж час в беседе пролетел, А не коснулись между тем Мы очень многих важных тем, Но тут огарок догорел, Дымясь,- и вдруг расстались мы Среди зловония и тьмы. 2 Ну, суд так суд! В судебный зал Сберется грозный трибунал, Придут враги, придут друзья, Предстану - обвиненный - я, И этот труд, горячий труд Анатомировать начнут! Когда я отроком блуждал По тихим волжским берегам, "Суд в подземелье" я читал, Жуковского поэму,- там, Что стих, то ужас: темный свод Грозя обрушиться, гнетет; Визжа, заржавленная дверь Поет: "Не вырвешься теперь!" И ряд угрюмых клобуков При бледном свете ночников, Кивая, вторит ей в ответ: "Преступнику спасенья нет!" Потом, я помню, целый год Во сне я видел этот свод, Монахов, стражей, палачей; И живо так в душе моей То впечатленье детских дней, Что я и в зрелые года Боюсь подземного суда. Вот почему я ликовал, Когда известье прочитал, Что гласно буду я судим, Хоть утверждают: гласность - дым. Оно конечно: гласный суд - Всё ж суд. Притом же, говорят, Там тоже спуску не дают; Посмотрим, в чем я виноват. (Сажусь читать, надев халат.) Каких задач, каких трудов Для человеческих голов Враждебный рок не задавал? Но, литератор прежних дней! Ты никогда своих статей С подобным чувством не читал, Как я в ту роковую ночь. Скажу вам прямо - скрытность прочь,- Я с точки зрения судьи Всю ночь читал мои статьи. И нечто странное со мной Происходило... Боже мой! То, оправданья подобрав, Я говорил себе: я прав! То сам себя воображал Таким злодеем, что дрожал И в зеркало гляделся я... Занятье скверное, друзья! Примите добрый мой совет, Писатели грядущих лет! Когда постигнет вас беда, Да будет чужд ваш бедный ум Судебно-полицейских дум - Оставьте дело до суда! Нет пользы голову трудить Над тем, что будут говорить Те, коих дело обвинять, Как наше - книги сочинять. А если нервы не уснут На милом слове "Гласный суд", Подлей побольше рому в чай И безмятежно засыпай!.. 3 Заснул и я, но тяжек сон Того, кто горем удручен. Во сне я видел, что герой Моей поэмы роковой С полуобритой головой, В одежде арестантских рот Вдоль по Владимирке идет. А дева, далеко отстав, По плечам кудри разметав, Бежит за милым, на бегу Ныряя по груди в снегу, Бежит, и плачет, и поет... Дитя фантазии моей, Не плачь! До снеговых степей, Я знаю, дело не дойдет. В твоей судьбе средины нет: Или увидишь божий свет, Или - преступной признана - С позором будешь сожжена! Итак, молись, моя краса, Чтобы по милости твоей Не стали наши небеса Еще туманней и темней! Потом другой я видел сон, И был безмерно горек он: Вхожу я в суд - и на скамьях Друзей, родных встречает взор, Но не участье в их чертах - Негодованье и укор! Они мне взглядом говорят: "С тобой мы незнакомы, брат!" -"Что с вами, милые мои?"- Тогда невольно я спросил; Но только я заговорил, Толпа покинула скамьи, И вдруг остался я один, Как голый пень среди долин, Тогда, отчаяньем объят, Я разревелся пред судом И повинился даже в том, В чем вовсе не был виноват!.. Проснувшись, долго помышлял Я о моем жестоком сне, Мужаться слово я давал, Но страшно становилось мне: Ну, как и точно разревусь, От убеждений отрекусь? Почем я знаю: хватит сил Или не хватит - устоять?.. И начал я припоминать, Как развивался я, как жил: Родился я в большом дому, Напоминающем тюрьму, В котором грозный властелин Свободно действовал один, Держа под страхом всю семью И челядь жалкую свою; Рассказы няни о чертях Вносили в душу тот же страх; Потом я в корпус поступил И там под тем же страхом жил. Случайно начал я писать, Тут некий образ посещать Меня в часы работы стал. С пером, со стклянкою чернил Он над душой моей стоял, Воображенье леденил, У мысли крылья обрывал. Но не довольно был он строг, И я терпел еще за то, Что он подчас мой труд берег Или вычеркивал не то. И так писал я двадцать лет, И вышел я такой поэт, Каким я выйти мог... Да, да! Грозит последняя беда... Пошли вам бог побольше сил! Меня же так он сотворил, Что мимо будки городской Иду с стесненною душой, И, право, я не поручусь, Что пред судом не разревусь... 4 Не так счастливец молодой Идет в таинственный покой, Где, нетерпения полна, Младая ждет его жена, С каким я трепетом вступал В тот роковой, священный зал, Где жизнь, и смерть, и честь людей В распоряжении судей. Герой - а я теперь герой - Быть должен весь перед тобой, О публика! во всей красе... Итак, любуйся: я плешив, Я бледен, нервен, я чуть жив, И таковы почти мы все. Но ты не думай, что тебя Хочу разжалобить: любя Свой труд, я вовсе не ропщу, Я сожалений не ищу; "Коварный рок", "жестокий рок" Не больше был ко мне жесток, Как и к любому бедняку. То правда: рос я не в шелку, Под бурей долго я стоял, Меня тиранила нужда, Гнела любовь, гнела вражда; Мне граф <Орлов> мораль читал, И цензор слог мой исправлял, Но не от этих общих бед Я слаб и хрупок как скелет. Ты знаешь, я - "любимец муз", А невозможно рассказать, Во что обходится союз С иною музой; благодать Тому, чья муза не бойка: Горит он редко и слегка. Но горе, ежели она Славолюбива и страстна. С железной грудью надо быть, Чтоб этим ласкам отвечать, Объятья эти выносить, Кипеть, гореть - и погасать, И вновь гореть - и снова стыть. Довольно! Разве досказать, Удобный случай благо есть, Что я, когда начну писать, Перестаю и спать, и есть... Не то чтоб ощутил я страх, Когда уселись на местах И судьи и народ честной, Интересующийся мной, И приготовился читать Тот, чье призванье - обвинять; Но живо вспомнил я тогда Счастливой юности года, Когда придешь, бывало, в класс И знаешь: сечь начнут сейчас! Толпа затихла, начался Доклад - и длился два часа... Я в деле собственном моем, Конечно, не судья; но в том, Что обвинитель мой читал, Своей статьи я не узнал. Так пахарь был бы удивлен, Когда бы рожь посеял он, А уродилось бы зерно Ни рожь, ни греча, ни пшено - Ячмень колючий, и притом Наполовину с дурманом! О прокурор! ты не статью, Ты душу вывернул мою! Слагая образы мои, Я только голосу любви И строгой истины внимал, А ты так ясно доказал, Что я законы нарушал! Но где ж не грозен прокурор?.. Смягченный властию судей, Не так был грозен приговор: Без поэтических затей, Не на утесе вековом, Где море пенится кругом И бьется жадною волной О стены башни крепостной, - На гаупвахте городской, Под вечным смрадом тютюна, Я месяц высидел сполна... Там было сыро; по углам Белела плесень; по стенам Клопы гуляли; в щели рам Дул ветер, порошил снежок. Сиди-посиживай, дружок! Я спать здоров, но сон был плох По милости проклятых блох. Другая, горшая беда: В мой скромный угол иногда Являлся гость: дебош ночной Свершив, гвардейский офицер, Любезный, статный, молодой И либеральный выше мер, День-два беседовал со мной. Уйдет один, другой придет И те же басенки плетет... Блоха - бессонница - тютюн - Усатый офицер-болтун - Тютюн - бессонница - блоха - Всё это мелочь, чепуха! Но веришь ли, читатель мой! Так иногда с блохами бой Был тошен; смрадом тютюна Так жизнь была отравлена, Так больно клоп меня кусал И так жестоко донимал Что день, то новый либерал, Что я закаялся писать... Бог весть, увидимся ль опять!.. Эпилог Зимой поэт молчал упорно, Зимой писать охоты нет, Но вот дохнула благотворно Весна - не выдержал поэт! Вновь пишет он, призванью верен. Пиши, но будь благонамерен! И не рискуй опять попасть На гаупвахту или в часть! <Конец 1866-1867> |
Примечания
Печатается по Ст 1873, т. II, ч. 4, с. 101--120, с устранением автоцензурного исправления в ст. 296.
Впервые опубликовано: ОЗ, 1868, No 1, с. 227--238, с авторскими купюрами и заменами и подписью: "Н. Некрасов".
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1869, ч. 4, с датой: "1867" на шмуцтитуле (перепечатано: Ст 1873, т. II, ч. 4).
Наборная правленная авторская рукопись, с подписью: "Н. Некрасов" - ИРЛИ, ф. 203, No 32, л. 1--10. Отдельные наброски: ст. 217--226, 333--338 (беловая запись) и отрывок "Не то беда, что по суду..." (черновая карандашная запись) - ГБЛ, ф. 195, М57256, No 25.
Варианты ст. 263--264 впервые опубликованы К. И. Чуковским в статье "Новонайденные творения Некрасова" (РСл, 1913, 11 дек., No 285, с. 4).
Повод для написания сатиры "Суд" Н. А. Некрасову дала практика применения нового закона о печати, утвержденного 6 апреля 1865 г. и вступившего в силу с 1 сентября того же года (см.: Полное собрание законов Российской империи. Собр. 2-е. Т. XL. СПб., 1865, No 41990). Закон, принятый, как гласил его текст, с целью "дать отечественной печати возможность облегчения и удобства", отменил предварительную цензуру периодических изданий и заменил ее карательной цензурой, переложив тем самым всю полноту ответственности за публикуемые материалы с цензоров на авторов и издателей-редакторов. Цензурный комитет получил широкие возможности вмешиваться в литературные дела, в частности право после трех предостережений останавливать издание, а издателей и авторов привлекать к суду.
Демократическая печать настороженно встретила этот закон. В первом бесцензурном номере "Современника" М. А. Антонович предрекал, что в руках цензурной администрации, "склонной к нетерпимости и крайнему произволу", сосредоточится "огромная, почти неограниченная власть над периодической прессою", что она станет "угнетательницей прессы с целью вынудить у нее или угодливость или, по крайней мере, покорное молчание" (Антонович М. Надежды и опасения. - С, 1865, No 8, с. 184--186). Опасения эти были не напрасны. Вскоре после вступления закона в силу; "Современник" получил два цензурных предостережения - 10 октября и 4 декабря, а 28 мая 1866 г. "Современник" и другой демократический журнал - "Русское слово" - были прекращены "вследствие доказанного с давнего времени вредного их направления" (ЛН, т. 51--52, с. 587). Незадолго до этого, в апреле, по подозрению в причастности к каракозовскому делу был арестован сотрудник "Современника" Г. З. Елисеев. Уже после закрытия журнала, во второй половине 1866 г., Ю. Г. Жуковский и А. Н. Пыпин были привлечены к судебной ответственности за напечатание в мартовской и февральской книжках журнала "преступной" статьи Ю. Г. Жуковского "Вопрос молодого поколения", содержавшей, по мнению обвинителей, "оскорбление чести и достоинства всего дворянского сословия". 25 августа 1866 г. С. -Петербургский окружной суд оправдал обвиняемых, но это решение было опротестовано товарищем прокурора Н. Б. Якоби, и при повторном разбирательстве дела 4 октября 1866 г. уже в Судебной палате был вынесен обвинительный приговор. А. Н. Пыпин и Ю. Г. Жуковский подверглись "денежному взысканию по сту рублей и аресту на военной гауптвахте в течение трех недель каждого" (см. об этом: Сборник сведений по книжно-литературному делу за 1866 год, ч. II. М., 1867, с. 4--77). Этот случай послужил прецедентом для изъятия из ведения гласных пореформенных судов всех дел о цензуре и передачи их в ведение Судебной палаты.
Н. А. Некрасов к суду не привлекался и на процессе не присутствовал: он был в это время в Карабихе. Но о его готовности взять на себя ответственность за напечатание статьи Ю. Г. Жуковского и напряженном внимании к процессу свидетельствует переписка с А. Н. Пыпиным и С. В. Звонаревым в августе 1866 г. (см. письмо Некрасова к А. Н. Пыпину от 23 августа 1866 г., а также: Архив села Карабихи. Письма Н. А. Некрасова и к Некрасову. Примеч. сост. Н. Ашукин. М., 1916, с. 159--160, 252-253).
Некрасов, вероятно, присутствовал на другом таком же судебном разбирательстве - по делу А. С. Суворина, автора и издателя книги "Всякие. Очерки современной жизни". Суворин также был приговорен к трехнедельному аресту на гауптвахте, а книга его - к уничтожению (см. письмо Некрасова к В. П. Гаевскому от 20 декабря 1866 г. и стихотворение "Пропала книга!" - наст. изд., т, II, с. 226-227).
После закрытия журнала Некрасов чувствовал себя "пригвожденным к позорному столбу" и, возможно, пережил состояние, сходное с тем, которое переживает герой сатиры. Ряд общих черт позволяет сблизить образы автора и героя. Об этом свидетельствует текстуальная перекличка "Суда" с некоторыми автобиографическими стихотворениями Некрасова: ст. 240--248 и варианты к ним сопоставимы с отдельными строками пз "Родины", "На Волге" и "Умру я скоро. Жалкое наследство..."; варианты ст. 263-- 264 - со стихотворением 1867 г. "Зачем меня на части рвете...". Ср. также ст. 300--316 с письмом Некрасова к И. С. Тургеневу от 17 ноября 1853 г. Современниками Некрасова образ героя "Суда" часто воспринимался как прямо автобиографический. Так, художник А. М. Волков в своих иллюстрациях к сатире "Суд" придал герою портретное сходство с Некрасовым (ЦГАЛИ, ф. 338, оп. 1, "N" 99). О соотношении автобиографического и типического в образе героя "Суда" см.: Евгенъев-Максимов В. Е. Разоблачение реакции и правительственных "реформ" в поэтическом творчестве Некрасова 1860-х годов. - Учен. зап. Ленингр. гос. ун-та, 1952, No 158, с. 226-230; Гин 1971, с. 73-79.
О том, что "Суд" наряду с другими произведениями Некрасова "находится в руках новой редакции", было сообщено в объявлении об издании "Отечественных записок" на 1868 г. (Г, 1867, 31 дек., No 360).
Готовя произведение к печати, Н. А. Некрасов подверг его значительной автоцензуре. В ст. 296 ("Мне граф [О]*** мораль читал") была снята даже заглавная буква имени графа Орлова. Ст. 14--16 - "Вспоминал Я также то, где я бывал, О чем и с кем вступал я в спор" - были опущены, что потребовало переработки ст. 14 и 17. Появилась вторая редакция эпилога. Первая слишком резко контрастировала по своей пафосной интонации с ироническим тоном остального повествования. Позднее, в 1875 г., Некрасов переадресовал заключительные строки эпилога (см.: Другие редакции и варианты, с. 296, вариант ст. 390--393) М. Е. Салтыкову (см. стихотворение "М. Б. С<алтыко>ву (при отъезде его за границу)" - ст. 5--12). По совету "домашнего цензора" "Отечественных записок" Ф. М. Толстого были сняты ст. 49--52, поскольку, по его мнению, они "отзываются принципами того учения, за которое "Современник" был запрещен" (ЛН, т. 51--52, с. 584), а также устранено ироническое описание "администратора молодого" - ст. 63--68. По этой же причине "гвардейский офицер" в рукописи стал именоваться "гулякой-офицером", "удалым офицером", а затем еще более нейтрально - "изящным" (ОЗ) и "усатым" (окончательная редакция).
Но даже в таком виде "Суд", вероятно, вызвал нарекания со стороны лиц, осуществлявших надзор за печатанием освобожденных от предварительной цензуры изданий: очевидно, с угрозой объявления предостережения журналу связано то обстоятельство, что "Суд" был вырезан из части тиража уже напечатанных журнальных книжек. Вместо него печаталось с нарушением пагинации номера стихотворение "Эй, Иван!", вошедшее также и во второй номер "Отечественных записок" за 1868 г.
Современная Некрасову реакционная критика резко отрицательно встретила первый номер новых "Отечественных записок". Уже в февральском "Всемирном труде" (1868, No 2, с. 113--142) был напечатан обзор литературы "Столичная жизнь", в котором проводилась мысль о том, что "сатира Некрасова мельчает, размениваясь на балагурство". В четвертом номере журнала появилась статья Н. Соловьева "Критика направлений", написанная в том же духе, что и "Столичная жизнь", но еще более резко. Редакторы "Отечественных записок" Некрасов и Салтыков-Щедрин именуются в ней не иначе как "литературными покойниками", а "Суд" определяется как "журнальная эпитафия". Статья содержала очевидный намек на то, что Некрасова именно в административном порядке следует сделать "литературным покойником", т. е. закрыть "Отечественные записки".
"Однажды зимним вечерком" -- вероятно, деформированная первая строка баллады В. А. Жуковского "Светлана": "Раз в крещенский вечерок".
"Вечерний звон! Вечерний звон! Как много дум наводит он!" -- цитата из стихотворения Т. Мура "Вечерний звон" в переводе И. И. Козлова.
"Модный магазин" -- журнал мод, издававшийся С. Г. Мей, вдовой поэта Л. А. Мея, в С. -Петербурге в 1862--1883 гг. В рукописи "Модный магазин" первоначально был иронически назван "преступным" (см.: Другие редакции и варианты, с. 294).
Блажен, кому дана судьбой...-- Ср. в "Полтаве" А. С. Пушкина: "Ах, вижу я: кому судьбою..." и т. д.
"Одно из славных русских лиц" -- цитата из "Тамбовской казначейши" М. Ю. Лермонтова.
"С печатью тайны на челе" -- цитата из стихотворения Д. В. Веневитинова "Последние стихи" ("Люби питомца вдохновенья..."). В таком виде этот стих приводился в изданиях XIX в. В современных изданиях печатается и бесцензурный вариант: "С печатью власти на челе..."
Формально всё--до звука шпор...-- Намек на то, что "администратор молодой" является не гражданским, а военным лицом, скорее всего жандармским офицером.
"Суд в подземелье" -- поэма В. А. Жуковского, опубликованная впервые в "Библиотеке для чтения", 1834, т. III, с. 1--19. Это произведение с трагическим сюжетом и мрачно-романтическим колоритом могло запомниться Некрасову с детства. Но весьма вероятно его обращение к тексту поэмы Жуковского и во время, близкое к написанию "Суда". "Суд", насыщенный пародийными литературными реминисценциями, во многом повторяет ритмический рисунок поэмы Жуковского (см. об этом: Эйхенбаум В. М. Некрасов. - В кн.: Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969, с. 46) и ее рифмический строй. Один из вариантов начала "Суда": "Уж было за полночь. Во сне..." перекликается с началом поэмы: "Уж день прохладой вечерел...", а ст. 350--361 - описание гауптвахты - сопоставимы с описанием подземелья ("Библиотека для чтения", 1834, т. III, с. 13).
И ряд угрюмых клобуков...-- описание, сопоставимое со сценой суда в поэме М. Ю. Лермонтова "Боярин Орша":
Они! - взошли! - Толпа людей
В высоких, черных клобуках,
С свечами длинными в руках.
Владимирка - тракт, по которому шли из Москвы партии приговоренных к сибирской каторге и ссылке.
"Как голый пень среди долин" -- цитата из поэмы М. Ю. Лермонтова "Хаджи-Абрек".
Не так счастливец молодой идет в таинственный покой (в рукописи первоначально: "Не так любовник молодой..." - см.: Другие редакции и варианты, с. 295) - отголоски строк Пушкина: "Как ждет любовник молодой минуты верного свиданья..." ("К Чаадаеву").
Мне граф Орлов мораль читал... - А. Ф. Орлов (1787--1862), с 1844 г. - шеф жандармов и главный начальник III Отделения (см. ниже, с. 428 и 430, комментарий к сатире "Недавнее время").
Бог весть, увидимся ль опять?..-- Ср. стих А. В. Тимофеева "Прости! увидимся ль опять?.." ("Разлука", 1830-е гг.).