Ночлеги


  1. НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ

Вступили кони под навес,
Гремя бесчеловечно.
Усталый, я с телеги слез,
Ночлегу рад сердечно.

Спрыгнули псы; задорный лай
Наполнил всю деревню;
Впустил нас дворник Николай
В убогую харчевню.

Усердно кушая леща,
Сидел уж там прохожий
В пальто с господского плеча.
"Спознились, сударь, тоже?"-

Он, низко кланяясь, сказал.
"Да, нынче дни коротки.-
Уселся я, а он стоял.-
Садитесь! выпьем водки!"

Прохожий выпил рюмки две
И разболтался сразу:
"Иду домой... а жил в Москве...
До царского указу

Был крепостной: отец и дед
Помещикам служили.
Мне было двадцать восемь лет,
Как волю объявили,

Наш барин стал куда как лих,
Сердился, придирался.
А перед самым сроком стих,
С рабами попрощался,

Сказал нам: "Вольны вы теперь,-
И очи помутились,-
Идите с богом!" Верь, не верь,
Мы тоже прослезились

И потянулись кто куда...
Пришел я в городишко,
А там уж целая орда
Таких же - нет местишка!

Решился я идти в Москву,
В конторе записался,
И вышло место к Покрову.
Не барин - клад попался!

Сначала, правда, злился он.
Чем больше угождаю,
Тем он грубей: прогонит вон...
За что?.. Не понимаю!

Да с ним - как я смекнул поздней -
Знать надо было штучку:
Сплошал - сознайся поскорей,
Не лги, не чмокай в ручку!

Не то рассердишь: "Ермолай!
Опомнись! как не стыдно!
Привычки рабства покидай!
Мне за тебя обидно!

Ты человек! ты гражданин!
Знай: сила не в богатстве,
Не в том - велик ли, мал ли чин,
А в равенстве и братстве!

Я раболепства не терплю,
Не льсти, не унижайся!
Случиться может: сам вспылю -
И мне не поддавайся!.."

Работы мало, да и той
Сам половину правил,
Я захворал - всю ночь со мной
Сидел - пиявки ставил;

За каждый шаг благодарил.
С любовью, не со страхом
Три года я ему служил -
И вдруг пошло всё прахом!

Однажды он сердитый стал,
Порезался, как брился,
Всё не по нем! весь день ворчал
И вдруг совсем озлился.

Кастит!.. "Потише, господин!"-
Сказал я, вспыхнув тоже.
"Как! что?.. Зазнался, хамов сын!"-
И хлоп меня по роже!

По старой памяти я прочь,
А он за мной - бедовый!..
"Так вот,- продумал я всю ночь,-
Каков он - барин новый!

Такие речи поведет,
Что слушать любо-мило,
А кончит тем же, что прибьет!
Нет, прежде проще было!"

Обидно! Я его считал
Не барином, а братом...
Настало утро - не позвал.
Свернувшись под халатом,

Стонал как раненый весь день,
Не выпил чашки чаю...
А ночью барин словно тень
Прокрался к Ермолаю.

Вперед уставился лицом:
"Ударь меня скорее!
Мне легче будет!.." (Мертвецом
Глядел он, был белее

Своей рубахи.) "Мы равны,
Да я сплошал... я знаю...
Как быть? сквитаться мы должны...
Ударь!.. Я позволяю.

Не так ли, друг? Скорее хлоп
И снова правы, святы..."
- "Не так! Вы барин - я холоп,
Я беден, вы богаты!

(Сказал я.) Должен я служить,
Пока стает терпенья,
И я служить готов... а бить
Не буду... с позволенья!.."

Он всё свое, а я свое,
Спор долго продолжался,
Смекнул я: тут мне не житье!
И с барином расстался.

Иду покамест в Арзамас,
Там у меня невеста...
Нельзя ли будет через вас
Достать другое место?.."

(1874)



  2. НА ПОГОРЕЛОМ МЕСТЕ

Славу богу, хоть ночь-то светла!
Увлекаться так глупо и стыдно.
Мы устали, промокли дотла,
А кругом деревеньки не видно.

Наконец увидал я бугор,
Там угрюмые сосны стояли,
И под ними дымился костер,
Мы с Трофимом туда побежали.

"Горевали, а вот и ночлег!"
- "Табор, что ли, цыганский там?" - "Нету!
Не видать ни коней, ни телег,
Не заметно и красного цвету.

У цыганок, куда ни взгляни,
Красный цвет - это первое дело!"
- "Косари?" - "Кабы были они,
Хоть одна бы тут женщина пела".

- "Пастухи ли огонь развели?.."
Через пни погорелого бора
К неширокой реке мы пришли
И разгадку увидели скоро:

Погорельцы разбили тут стан.
К нам навстречу ребята бежали:
"Не видали вы наших крестьян?
Побираться пошли - да пропали!"

- "Не видали!.." Весь табор притих...
Звучно щиплет траву лошаденка,
Бабы нянчат младенцев грудных,
Утешают ребят старушонка:

"Воля божья! усните скорей!
Эту ночь потерпите вы только!
Завтра вам накуплю калачей.
Вот и деньги... Глядите-ка сколько!"

- "Где ты, бабушка, денег взяла?"
- "У оконца, на месячном свете,
В ночи зимние пряжу пряла..."
Побренчали казной ее дети...

Старый дед, словно царь Соломон,
Роздал им кой-какую одежу.
Патриархом библейских времен
Он глядел, завернувшись в рогожу;

Величавая строгость в чертах,
Череп голый, нависшие брови,
На груди и на голых ногах
След недавних обжогов и крови.

Мой вожатый к нему подлетел:
"Здравствуй, дедко!" - "Живите здоровы!"
- "Погорели? а хлеб уцелел?
Уцелели лошадки, коровы?.."

- "Хлебу было сгореть мудрено,-
Отвечал патриарх неохотно,-
Мы его не имели давно.
Спите, детки, окутавшись плотно!

А к костру не ложитесь: огонь
Подползет - опалит волосенки.
Уцелел - из двенадцати - конь,
Из семнадцати - три коровенки".

- "Нет и ваших дремучих лесов?
Век росли, а в неделю пропали!"
- "Соблазняли они мужиков,
Шутка! сколько у барина крали!"

Молча взял он ружье у меня,
Осмотрел, осторожно поставил.
Я сказал: "Беспощадней огня
Нет врага - ничего не оставил!"

- "Не скажи. Рассудила судьба,
Что нельзя же без древа-то в мире,
И оставила нам на гроба
Эти сосны..." (Их было четыре...)



  3. У ТРОФИМА

Звезды осени мерцают
Тускло, месяц без лучей,
Кони бережно ступают,
Реки налило дождей.

Поскорей бы к самовару!
Нетерпением томим,
Жадно я курю сигару
И молчу. Молчит Трофим,

Он сказал мне: "Месяц в небе
Словно сайка на столе"-
Значит: думает о хлебе,
Я мечтаю о тепле.

Едем... едем... Тучи вьются
И бегут... Конца им нет!
Если разом все прольются -
Поминай, как звали свет!

Вот и наша деревенька!
Встрепенулся спутник мой:
"Есть тут валенки, надень-ка!"
- "Чаю! рому!.. Всё долой!.."

Вот погашена лучина,
Ночь, но оба мы не спим.
У меня своя причина,
Но чего не спит Трофим?

"Что ты охаешь, Степаныч?"
- "Страшно, барин! мочи нет.
Вспомнил то, чего бы на ночь
Вспоминать совсем не след!

И откуда черт приводит
Эти мысли? Бороню,
Управляющий подходит,
Низко голову клоню,

Поглядеть в глаза не смею,
Да и он-то не глядит -
Знай накладывает в шею.
Шея, веришь ли? трещит!

Только стану забываться,
Голос барина: "Трофим!
Недоимку!" Кувыркаться
Начинаю перед ним..."

- "Страшно, видно, воротиться
К недалекой старине?"
- "Так ли страшно, что мутится
Вся утробушка во мне!

И теперь уйдешь весь в пятки,
Как посредник налетит,
Да с Трофима взятки гладки:
Пошумит - и укатит!

И теперь в квашне солома
Перемешана с мукой,
Да зато покойно дома,
А бывало - волком вой!

Дети были малолетки,
Я дрожал и за детей,
Как цыплят из-под наседки
Вырвет - пикнуть не посмей!

Как томили! Как пороли!
Сыну сказывать начну -
Сын не верит. А давно ли?..
Дочку барином пугну -

Девка прыснет, захохочет:
"Шутишь, батька!" - "Погоди!
Если только бог захочет,
То ли будет впереди!""

- "Есть у вас в округе школы?"
- "Есть".- "Учите-ка детей!
Не беда, что люди голы,
Лишь бы были поумней.

Перестанет есть солому,
Трусу праздновать народ...
И твой внук отцу родному
Не поверит в свой черед".

(18 июля 1874)

Примечания

Печатается по тексту первой публикации.

Впервые опубликовано: ОЗ, 1874, No 11, с. 181--190, с подписью: "Н. Некрасов".

В ПП не вошло, но, по свидетельству С. И. Пономарева, поэт "указал на эти стихи как на такие, которые должны войти в будущее издание" (Ст 1879, т. IV, с. XCI).

В собрание сочинений впервые включено: Ст 1879, т. III. В прижизненные издания "Стихотворений" Некрасова не входило.

Автографы сохранились ко всем трем стихотворениям цикла.

I. Отдельные наброски до ст. 108 включительно - ИРЛИ, ф. 203, No 36; черновой автограф ст. 1--84, без заглавия и даты; наборная рукопись ст. 1--104, в которой первоначальное заглавие "Новый барин" зачеркнуто и заменено окончательным, без даты,-- ИРЛИ, ф. 203, No 31.

II. Черновой автограф ст. 1--17, 37--68, без заглавия и даты, а также наборная рукопись с зачеркнутыми первоначальными заглавиями: "Погорелое место" и "Гари" и датой: "20--21 июля" (перечеркнута; после нее помета: "III. "У Трофима", которое есть у вас в наборе") - ИРЛИ, ф. 203, No 31.

III. Наброски к ст. 25--64 и беловой автограф ст. 17--72 с заглавием: "Ночью" и датой: "18 июля 1874" - ИРЛИ, ф. 203, No 31.

По предположению А. М. Гаркави, к стихотворению "На погорелом месте" имеют отношение и наброски двустишия: "а. [Прежде были] помещичьи крепи, Нынче, барин,-- [кулацкая крепь], б. Порешились помещичьи крепи, Входит в силу кулацкая крепь",-- которое, в своем первом варианте, поэт, по мнению исследователя, хотел ввести как "одну из реплик бедных погорельцев" (см.: О Некр., вып. 3, с. 122--123). Однако этому противоречит местоположение набросков в рукописи: сделаны они на оборотной стороне последнего листа наборной рукописи "На погорелом месте" (л. 8 об.), на полях, карандашом, по-видимому, тогда, когда основная часть этой страницы, с автографом стихотворения "Отъезжающему", датированным 23 июля <1874 г.>, была уже заполнена, т. е. после того, как весь цикл "Ночлеги" был отослан в набор. Позднее, как отметил А. М. Гаркави, эта стихотворная заготовка в преображенном виде была включена в "Горе старого Наума" (см.: Другие редакции и варианты, с. 353).

По мнению А. Б. Муратова, в набросках к стихотворению "У Трофима" запечатлены поиски композиционной структуры произведения. Написав несколько строк отрывка о "нынешней жизни" (ст. 49--50, 57--64), Некрасов далее пометил: "А бывало" - и вслед за тем записал ст. 37--38, 29--35, 53--56 о страшных прошлых временах, заключив всю запись своеобразным выводом (ст. 41--44). Однако, не удовлетворившись этим, Некрасов записывает начало диалога поэта и Трофима (ст. 25--28) и следующие два стиха:

Что ж ты вспомнил? Молвить жутко!
Вспомнил, сударь, старину,--

наметив тем самым окончательный текст стихотворения (ПССт 1967, т. И, с. 681).

Стихотворения датируются по наборным рукописям и письму Некрасова к А. Н. Бракову от 10 августа 1874 г.: I - июлем 1874 г., II - 20--21 июля 1874 г. и III - 18 июля 1874 г.

Цикл "Ночлеги" примыкает к таким стихотворениям Некрасова, как "В деревне" (1854), "Деревенские новости" (1860), "Крестьянские дети" (1861), "Пожарище" (1863), "Орина, мать солдатская" (1863), "Уныние" (1874) и др., объединенным образом охотника, от лица которого ведется повествование (см. об этом: Альбина З. Н. Некрасовские "записки охотника". - Некр. и его вр., с. 37). В "Ночлегах" выводится также крестьянин - спутник охотника, его собеседник. Первое стихотворение, посвященное обличению пореформенного либерализма с характерным для него чередованием покаянных настроений и укоренившихся в сознании пережитков крепостничества, перекликается с размышлениями на аналогичную тему М. Е. Салтыкова-Щедрина в его "Дневнике провинциала" и "Письмах из провинции". Во всех автографах отсутствуют два заключительных четверостишия, возникших, вероятно, в последний момент как завершение стихотворения и раскрывающих непримиримость противоречий между Брмолаем и его "барином". Вместо с тем, как видно из рукописей стихотворения "На погорелом месте", автор стремится оттенить духовное величие народа, выявить его нравственные силы - работа над образом старого деда, "патриарха библейских времен", отказ от изображения слабых, голодных, злых "баб" и замена его описанием спокойно исполняющих свои материнские обязанности крестьянок, а также утешающей ребят "старушонки", которая скопила денег им на калачи, прядя зимой "на месячном свете" (см.: Другие редакции и варианты, с. 367). В третьем стихотворении сливаются просветительские и революционные тенденции. По своей концепции оно связано с более поздним стихотворением "Сеятелям". Написано оно было и отправлено в редакцию "Отечественных записок" раньше второго стихотворения, и Некрасов дал специальное указание, что "У Трофима" надо печатать под номером "III" (см. выше), т. е. заключил весь цикл предсказанием, что образованный народ обретет чувство собственного достоинства, перестанет "трусу праздновать" (подробнее об этом см.: Ройзман В. П. Стихотворный цикл Некрасова "Ночлеги". - Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. А. И. Герцена, 1958, т. 164, ч. III, с. 3--16). Незачеркнутый вариант белового автографа "Время рабства векового..." (см.: Другие редакции и варианты, с. 369) снят, по мнению опубликовавшего его В. Е. Евгеньева-Максимова, как освещающий реформу в чересчур оптимистическом свете.

Реакционная печать встретила "Ночлеги" как произведение, в котором "однообразие скорбных напевов г. Некрасова", его плачей "над разными Трофимами и Степанами, подставляющими щеки для пощечин, шеи для затрещин и нижние части тела для розог", "томит, томит и жестоко томит..." (Гражданин, 1874, 31 дек., No 52). Критик "Сына отечества" главным в цикле считал изображение "разницы в положении рабочего до освобождения и после освобождения от крепостной зависимости", особенно выделяя при этом стихотворение "У Трофима" (Сын отечества, 1874, 31 дек., No 301).

© timpa.ru 2009- открытая библиотека